Человек, правивший кибиткой Есуй, щелкнул верблюда бичом. Впереди среди барханов Кансу медленно ехали всадники. Пески вокруг них двигались, море песчаных волн будоражил ветер. Субэдэй ехал за авангардом, сопровождая вместе с Угэдэем и Тулуем похоронные дроги. За процессией двигалось много войск, женщин, детей, стад и такое число рабов, которое было необходимо для жизнеобеспечения.

Кибитки казались крошечными рядом с похоронными дрогами. Каждое деревянное колесо их было в рост человека, а платформа настолько широкой, что свезти ее могли лишь двести верблюдов. На платформе стояли сундуки, набитые драгоценностями, а над ней трепыхался белый балдахин на золотых шестах. Под балдахином стояла кровать, заваленная подушками. Великого хана везли домой.

Есуй взглянула на тело и сжалась от страха. Спину хана подпирали войлочные валики, на голову ему надели шлем. Под доспехами у него был синий шелковый халат, одна рука сжимала меч, другая — серебристый кубок, а рядом лежали саадак и колчан. Кожа лица, высушенная воздухом пустыни, натянулась так туго, что Есуй различала кости под ней. Она вдруг представила себе, как он пьет, потрясает мечом и выкрикивает команды, гоня смерть, как он это делал при любой неудаче. Его глаза откроются и посмотрят на нее.

Он будет ждать ее. Она с трудом поверила, что он скончался, и когда шаман вышел из его шатра и крикнул, что он улетел на Небо, и когда две шаманки провели ее меж костров. Она все время ощущала его возле себя, ожидая, что он притиснет ее к себе еще раз.

Смерть избавила его от известия о том, что его старый друг Борчу пал, попав в засаду, устроенную цзиньцами, всего несколько дней тому назад. Оба, такие близкие в жизни, останутся товарищами навеки.

Хан также не слышал приказа, который она отдала от его имени. Она сказала его генералам, что оставшихся в живых жителей Нинься следует пощадить, что Тэмуджин распорядился об этом перед тем, как они расстались. На мгновенье ее охватил ужас из-за того, что она противится его воле, зная о его бессилии предотвратить проявление милосердия. Она увидела в глазах людей облегчение — устав от резни, они охотно подчинились. Достаточно смертей. Небо повелело хану проявить милосердие, и она лишь покорилась воле Неба.

Но она не покорилась Тэмуджину. Когда было уже слишком поздно брать свои слова обратно, она поняла, что ей предстоит. Она будет бояться умереть всю оставшуюся жизнь. Смерть придет за ней, и рядом со Смертью будет хан — его дух накажет ее за строптивость. Ее призрак убежит от него, одолеет степь в теле волка, спрячется во тьме северного леса в образе леопарда, будет дрожать при звуках шагов охотника, преследующего ее. Ей никогда не уйти от него.

«Источники пересохли, — подумала она, — самый красивый алмаз разбит вдребезги». Это слова Субэдэя, сказанные после тризны.

«Вчера, о мой хан, ты парил над своим народом как сокол. Сегодня ты споткнулся, словно молодой конь после гонки, о мой хан. — Генерал ударил себя ладонью по лицу. Гортанные вопли едва не заглушили его речь. — Как это могло случиться, о мой хан, чтобы после шестидесяти коротких лет Небо взяло тебя у нас?»

Субэдэй бросился на одно из громадных колес, словно бы желая, чтобы дроги раздавили его.

Есуй стряхнула песок с лица. Рукава сползли, обнажив шрамы на руках. Она так глубоко исполосовала себя ножом, оплакивая Тэмуджина, что пришлось позвать шамана, чтобы полечил ее раны. Если бы дух хана видел ее горе, он, наверно, простил бы ее.

Ось заскрипела, гигантские дроги, вздрогнув, стали. Погонщики с платформы стегали верблюдов, двое соскочили, чтобы взглянуть на колеса. Ветер усилился, и барханы в отдалении двигались, причудливо играя светом и тенью.

Возчик Есуй натянул вожжи. Субэдэй что-то крикнул спутникам. Солдаты попрыгали с коней и уложили их, чтобы защититься от крепчавшего ветра. Другие окружили дроги и зарылись в песок у колес. Тулуй подъехал к дрогам вместе с Хубилаем и Монкэ. В ветре Есуй послышались голоса, духи пустыни звали хана. Если небо потемнеет и духи нашлют бурю, шаманы могут и не справиться.

Субэдэй спешился и подошел к дрогам. Он стал на колени и прижался лбом к земле, потом взглянул вверх, где под балдахином был хан.

— О мой хан, — перекрикивал ветер генерал, — ты желаешь уйти от своего народа? Неужели ты покинешь нас сейчас? Страна, в которой ты родился, твоя благородная и мудрая Бортэ-хатун, твоя Яса, тысячи твоих людей в юртах — все ждут тебя, о мой хан.

Горе сделало Субэдэя красноречивым. Он поднял руки, моля духа того, кому служил так верно, и ветер, казалось, отступал.

— Твои любимые жены, — продолжал он, — твой большой шатер, само государство твое, духи товарищей, которые любили тебя, — все ждут тебя, о мой хан. Не потому ли, что эта страна красива, не потому ли, что тангуты теперь твои подданные, ты желаешь остаться с призраком их красивой государыни и покинуть нас, о мой хан?

Есуй закрыла лицо платком. Говорят, что покойная государыня околдовала хана. Люди желают верить, что лишь всесильное волшебство может отнять у них его могучий дух.

— Мы не можем больше защитить твою жизнь! — Субэдэй распростер руки. Ветер вдруг стих. Люди шестами, как рычагами, стали освобождать колеса. — Я умоляю тебя позволить нам привезти нефритовое тело твое домой к благородной Бортэ-хатун и твоему народу.

Верблюды пошли, дроги тронулись. Субэдэй поднялся на ноги, и к нему подвели коня. Есуй села в своей кибитке. Даже духам пустыни не задержать хана. Его дух остается с его народом, с ней.

Она подумала о Есуген, о которой на время забыла. Когда-то она страстно желала вернуться к сестре, но теперь она уже не испытывала той тоски. Ее любовь к Есуген была лишь глубоким чувством, которое она позволяла себе, пока жалость к тангутам не пронзила ее броню. Путы, связывавшие ее с сестрой, наконец перетерлись, и громадное дерево, под которым они обе нашли убежище, исчезло. Она подумала, что лучше было бы, если бы Есуген забыла о ней, не умоляла хана найти ее. Есуген хотела видеть ее живой и невредимой, но не могла защитить ее от призрака, который будет вечно преследовать ее.

Осенью, когда Керулен сковало льдом, в орду к Бортэ приехал пастух и сказал ей, что крыло ханской армии с его штандартом видели в нескольких днях пути на юге. Расспросив человека и поняв, что он больше ничего не знает, она отпустила его.

К ней не прибыл гонец с посланием от Тэмуджина. Видимо, он решил опять нагрянуть нежданно. Она выслушала доклады о его победах и ожидала, что он будет настаивать на войне против цзиньцев. А теперь армия возвращается без предупреждения.

Страхи, которые Бортэ испытывала, когда он уезжал, снова завладели ею. Предыдущей ночью ей снилось, что она одна в темном сосновбм бору. Тэмуджин звал ее, крича, как в тот раз, когда мэркиты увозили ее в ночь. Она бежала через бор, крича ему, и проснулась, так и не найдя его.

«Бортэ, Бортэ!»

Голос его слышался в ветре, с шелестом обтекавшем шатер. Она пошла к выходу, едва ли не ожидая увидеть его снаружи. Небо темнело, снег припорошил землю. Лаяли собаки — женщины гнали овец к юртам. Солдаты, сторожившие ее шатер, прислонились к кибиткам и ждали, когда их сменит ночная стража. Дети рыскали, собирая в корзины навоз. В стане у Керулена было шумно, люди и животные готовились к ночи.

«Он нуждается во мне», — подумала она.

Тэмуджин, возможно, ранен или болен, а если это так, он пересечет Гоби тайком, чтобы враги не узнали о его слабости. Она не хотела думать о других причинах такой секретности.

Она сошла вниз и подозвала командира стражей.

— Я видела сон, — сказала она. — Духи велели мне ехать навстречу мужу и приветствовать его с возвращением домой. Пошлите человека в шатер Чагадая и скажите сыну, что я хочу, чтобы он сопровождал меня. Мы отправляемся на рассвете, с нами поедут десять ваших лучших воинов.

— Слушаюсь, благородная госпожа.

Она поднялась по лестнице. В дверях стояла Хадаган. Бортэ схватила ее за руку.