— Сегодня самая подходящая ночь, чтобы видеть сны, — донесся из глубины юрты басовитый голос отца. Он сидел на постели и натягивал сапог. — Одевайся, дитя, и расскажи мне о своем сне.

Бортэ выкарабкалась из постели, натянула сорочку и потянулась за штанами. Ее брат Анчар сидел на постели и зевал.

— Опять сны? — спросил мальчик.

— Этот был самый странный, — сказала Бортэ.

— То же самое ты говорила о последнем сне, когда дикая лошадь подскакала к тебе и позволила сесть верхом.

Бортэ нахмурилась. Анчару было восемь лет, на два года моложе нее, а дразнится ужасно. Она надела халат, который был ей по колено, подошла к отцу и села на войлок у его ног.

— Не дразни сестру, — сказал отец Анчару. — Сны о многом говорят. Духи посылают их, как предупреждения, или показывают нам, что может случиться. А теперь, дочка, расскажи нам свой сон.

— Я стояла одна в поле, — сказала Бортэ, — и увидела свет. Потом ко мне подлетел белый сокол с ярким пламенем в одной лапе и бледным в другой. Он бросил огни мне в руки, сел на мою руку и сказал, что это солнце и луна.

Отец погладил свою тощую седую бороденку.

— Ты уверена в этом?

Бортэ кивнула.

— И я видела глаза птицы, когда она говорила, — они были и карие, и зеленые, и золотые. Потом огни вспыхнули, и я проснулась. — Бортэ покачала головой. — Что бы это значило, папа?

— Точно не знаю, но это какое-то важное предзнаменование, потому что я видел похожий сон.

— Неужели, Дай? — сказала склонившаяся над очагом мать Бортэ. — Так не бывает, чтобы в семье двое видели одинаковый сон. Сколько раз я рассказывала тебе свои сны, а ты их видел уже позже меня?

— Но чтобы той же ночью? — сказал Дай, покачав головой. — И сон был самый необычный. Я и прежде видел во сне солнце и луну, но они оставались в небе.

— Так ты тоже видел сокола? — спросила Бортэ. — Держал ты солнце и луну в руках?

— Я припоминаю белую птицу, — сказал отец. — Может, это был сокол. Мне принесли что-то. Птица, наверно, принесла. Я думаю, ты видела это предзнаменование яснее меня, — сказал Дай, вытянув ноги.

Потом он обратился к жене:

— Шотан, где мой завтрак?

Круглолицая женщина взяла в руки чашку.

— Порой я удивляюсь, почему люди называют тебя Дай Мудрец. Тебе бы больше подошло имя Дай Похититель чужих снов. Это уже не в первый раз ты слышишь чей-нибудь сон и убеждаешь себя, что видел его тоже.

— Нет, Шотан, — сказал Дай, крутя кончик своего длинного уса. — Я верю Бортэ, мне такое же привиделось, только не так ясно. Я видел кусочек ее сна. Она объяснила мне то, чего я не досмотрел сам.

Черные глаза Шотан смотрели на него с любовью.

— Тебе бы шаманом быть, Дай.

— Я не имею достаточного призвания для этого, а у нашей дочери душа шаманки.

— Это хорошо, но ей когда-нибудь придется выйти замуж, а некоторые мужчины не любят, когда их жены колдуют или посылают свои души гулять без тела.

— А разве это плохое предзнаменование? — спросила Бортэ.

— Птица была белая, — ответил Дай, — а этот цвет предвещает хорошее.

— Молись, чтобы нам не дали солнце и луну, — сказала Шотан. — Если они будут в курене, то всюду под Небом будет тьма.

Она зачерпнула черпаком похлебку из котла; Бортэ встала и пошла к очагу, чтобы помочь.

Овцы блеяли, ягнята льнули к маткам. За куренем отары овец и коз щипали короткую траву в проталинах.

Бортэ отошла от матери и села на пригорке неподалеку от отцовского стада. Обычно она сплетничала с двоюродными сестрами и другими девочками, пася овец, но теперь ей хотелось побыть одной, подумать над тем, что видела во сне.

Юрты хонхиратов, у которых предводительствовал ее отец, стояли к востоку от реки Эрчин. Дай был старшим в малом стане, насчитывавшем не более двухсот человек. Роды хонхиратов воссоединялись осенью, когда кочевали к озеру Буир для большой охоты, прежде чем перейти на зимнее становище.

Как и многие другие хонхиратские воины, Дай давно уже не воевал. Молодым человеком, еще до рождения дочери, он участвовал в набегах, но хонхираты, если им ничего не угрожало, предпочитали избегать кровопролитий. Торговля с купцами, которые иногда посылали караваны через соседние татарские земли, приносила им столько же, сколько они могли добыть в набеге.

Хонхираты имели обычай хвалиться перед каждым гостем красотой своих дочерей. Причины воевать с татарами не было, поскольку мира можно было добиться, выдав юную хонхиратку за татарского вождя, и с мэркитами или монголами воевать не стоило — в юртах у тех жили дочери хонхиратов.

Таким вот образом хонхираты обеспечивали себе относительную безопасность, и это было безусловно мудрее, чем давать клятву верности тому или иному вождю и делать врагов его народа своими собственными.

Отец Бортэ внес свою долю в обеспечение мира для стана. Может быть, поэтому его звали Дай Сэчен — Дай Мудрец. Старшие сестры Бортэ, молодые женщины, которых она едва помнила, были женами нойонов и вождей в далеких куренях. Расплачивались за невест скотом, который увеличивал стадо, предназначавшееся в наследство ее брату Анчару. Первый сын Дая скончался пять лет тому назад, и Анчар скорее всего останется единственным сыном, если только Дай не возьмет второй жены, к чему он, видимо, не был склонен.

Мирная жизнь Бортэ в стане кончится, когда она выйдет замуж. Прошлой зимой она подслушала, как родители шептались о возможных женихах своей младшей дочери. Месячные должны были начаться у нее через три-четыре года, и Дай тотчас устроит благополучную свадьбу.

К югу от стана охотились несколько всадников. На перчатках у них сидели птицы. Один из них пустил ястреба; птица взмыла и парила. Бортэ улыбнулась, испытывая удовольствие от ястребиной силы и красоты. Она вспомнила сокола из сна и представила себе еще раз, как он летит к ней.

— Смотри! — крикнула какая-то девочка. — Чужие.

Бортэ вскочила и схватила деревянную бадью. Овцы забегали вокруг нее; большая часть маток уже была подоена. Теперь их отвязали от длинной веревки и погнали к стану.

Бортэ посмотрела на запад. К стану приближались два всадника, ведя на поводу четырех заводных лошадей. Время от времени приезжали гости — охотники, останавливавшиеся перекусить, купцы с юга Гоби, предлагавшие различные товары в обмен на меха, шкуры и шерсть, молодые люди, приискивавшие невест в дальних куренях, бродячий шаман, рассказывавший сказки или в трансе вызывавший духов. Солнце садилось на западе, маленькие силуэты всадников выделялись на фоне красного светила. Бортэ подумала о ярком шаре, который дал ей сокол.

— Пошли! — крикнула мать.

Следом за Шотан Бортэ пошла к юрте. К тому времени, когда молоко на очаге закипело, Бортэ была готова лопнуть от нетерпения. Дай приведет незнакомцев в юрту, но ей не терпелось узнать, кто они. Мать вскипятила молоко, а Бортэ ощипала утку и опустила ее в котел, потом она стала беспокойно ходить по юрте, расправляя покрывала на постелях и коврики на полу.

Снаружи залаяли собаки. Вошел Анчар и повесил свой лук и колчан.

— Два гостя, — объявил он. — Какой-то монгол с сыном. Я слышал, как они разговаривали с кем-то, пока Окин ходила за отцом. Это кияты, из племени борджигийнов. Мужчина сказал, что он вождь и внук хана.

— Это хорошо! — На Шотан гости явно произвели впечатление. — У меня осталась вареная ягнятина, я им подам — гостей надо почитать, особенно таких благородных. — Бортэ суетилась, а мать смотрела на нее. — Бортэ, если не можешь помочь, не путайся под ногами.

— Я принесу еще аргала, — сказала Бортэ и, схватив кожаное ведро, выскочила из юрты за сушеным навозом.

Кольцо Дая находилось в северной части стана. Бортэ отошла от юрты и наклонилась за лепешками. Один из ее дядей и двоюродный брат взбивали кумыс. Гости приближались к коновязи.

Между коновязью и юртой стояла повозка с большим деревянным сундуком. Из-за повозки Дай наблюдал за гостями, которые спешивались. Бортэ тихонько пробралась вперед, радуясь, что возле повозки нет овец, и притаилась в ее тени.