Зулейка была среди тех, кого оставили. Стервятники пикировали на трупы, которыми была завалена равнина, часть их сидела на кучах отрубленных голов. Дитя, девочка, почти слепая от многолетнего рабского труда в ковровой мастерской, с истерзанным насилием маленьким тельцем, подползла к Зулейке и умерла у нее на руках.

Засыпав тело девочки песком, Зулейка сидела у реки, не обращая внимания на проходивших мимо уцелевших людей. Некоторые возвращались в город, хотя искать там было нечего. Другие останавливались возле нее, говорили, что собираются приютиться в ближайших деревнях, и уговаривали идти с ними. Она не отвечала и только смотрела им вслед.

Три дня она бродила у реки, питаясь полусгнившими дынями, уцелевшими на бахчах. Она спала на берегу реки, закутавшись в чадру, снятую с трупа какой-то женщины. Скоро ее приберет смерть: есть было нечего, она коченела от холодного ночного ветра, к утру ее почти засыпало песком, жизнь в ней едва теплилась.

Когда на востоке загорелось солнце, она увидела что-то громадное, черное, двигавшееся по земле. Зулейка приподнялась, держась за ствол дерева, но по слабости встать не смогла. Она смотрела на северо-восток, ожидая, что темная масса исчезнет, но та все росла, пока не стали видны кибитки и верблюды, лошади и другие животные, вздымающие пыль. Небо потемнело. Она упала в черную яму и слушала вопли других проклятых душ, пока ее не поглотило безмолвие.

Она открыла глаза. Она уже умерла, наверно, но ощущение было такое, что руки лежат в грязи, а по губам бежит вода. Вокруг стоят какие-то существа с широкими лицами — это черти явились за ней. Ее обхватила чья-то рука и приподняла, перед ее взором возникло лицо женщины.

Женщина что-то прошептала. Зулейка покачала головой и увидела, что другие существа — тоже женщины в высоких и широких головных уборах, украшенных перьями. Маленькие черные глазки глядели на нее с любопытством. С женщинами было двое мужчин с луками, стрелы были направлены на Зулейку.

Женщина, поддерживавшая ее, что-то резко сказала другим. Мужчины опустили луки. Зулейке хотелось сказать, чтобы ее оставили в покое, но выговорить она ничего не смогла. Большие карие глаза незнакомки изучали ее лицо.

Вдруг к ней вытолкнули молодого мужчину в тюрбане. Женщина сказала ему что-то. Он кивнул, стал на колени возле Зулейки и стянул чадру с ее лица.

— Хатун говорит, что теперь тебе нечего бояться, — сказал он. — Ты понимаешь? Тебя отнесут в кибитку. Когда животных напоят, ты поедешь с нами.

«Дайте мне умереть», — подумала она, когда руки подхватили ее.

Хорезмийские купцы часто рассказывали о красоте своей страны. Хулан ехала вслед за армией Тэмуджина и красоты этой не видела. Стены и кучи черепов — вот все, что оставалось от городов и деревень. Уцелевшие обитатели их были похожи на черных птиц. Пожелтевшую траву у пересохших арыков засыпал песок. Пустыня возвращала себе эту землю.

Кибитки Хулан ехали буквально по трупам. Время от времени встречались оставшиеся в живых. Иногда они ютились в развалинах, чаще стояли и провожали взглядами процессию, явно ожидая смерти.

Несколько городов уцелело — они сдались без сопротивления, но даже там поля и бахчи были вытоптаны. Тэмуджин пощадил, Самарканд, но рядом с обгоревшими стенами цитадели высилась гора отрубленных голов. Гарнизон цитадели сдался первым, но хан не доверял наемникам-туркменам, воевавшим за шахское золото, и казнил их всех. Самарканд был ограблен, тысячи ремесленников угодили в плен и следовали за монгольской армией или совершали долгое путешествие на родину хана. Но город выжил.

В обозе у Хулан везли медные бухарские сосуды и ковры. Ее сундуки были набиты яркими цветными шелками и хлопковыми материями, серебряными поделками, кувшинами с вином и маслом, награбленными в Самарканде. Зерном, взятым в городах, кормили лошадей. Она ела круглые плоды, называвшиеся дынями, с сочной мякотью под твердой кожурой. Хорезмийские рабыни помогали пасти ее стада, готовили ей еду и заботились о пожитках. Она не хотела всей этой добычи, но рабынь могли убить, если бы она отказалась от них. Так она сказала себе, чувствуя, что Тэмуджин одержал над ней победу, заставив взять ее долю награбленного.

— Ты всегда будешь поблизости от меня.

Муж выполнил свое обещание.

В некоторых местах, где еще жили люди, Хулан оставляла, что могла — сундук с одеждой, корову, корзины с зерном. Кулган посмеивался над ней, копируя отца, и сказал, что она лишь продлевает их напрасную борьбу за жизнь. Ее милосердные поступки кончились тем, что сын с другими молодыми людьми ворвались в жалкую деревню, потребовали обратно то, что она оставила, да еще и поиздевались над людьми.

После этого Хулан стала возить с собой некоторых из оставшихся в живых. Среди них была молоденькая девушка, найденная неподалеку от развалин Бухары, изголодавшееся существо с круглыми черными глазами. Другие женщины прозвали ее Немой оттого, что она никогда не говорила, но Хулан знала, что голос у нее есть. Она слышала, как девушка приглушенно рыдала по ночам и пронзительно кричала во сне. Тэмуджин разрешил ей держать Немую, он получал удовольствие, видя, как милое лицо девушки становится серым, а ее глаза готовы были выскочить из орбит, когда он появлялся в шатре Хулан.

Он не был так добр по отношению к другим, которых приютила Хулан. Одну из девушек швырнули его людям, чтоб те поразвлекались. Другую отдали Кулгану. Хулан слышала, как рыдала девушка, когда сын волок ее в свой шатер. Она никогда не могла угадать, как распорядится муж с теми, кого она пыталась спасти, и печальные глаза немой говорили Хулан, что ее милосердие не принесло успокоения девушке. Она больше не старалась выручать людей в оазисах и в пустыне.

После того как Самарканд сдался, хан стал лагерем к югу от города, где под деревьями росла зеленая трава и можно было пасти лошадей. К осени крыло армии во главе с Тэмуджином двинулось в направлении Термеза — трава была выщипана лошадьми начисто. Жители Термеза совершили ошибку, оказав сопротивление. Город взяли и сровняли с землей, людей вывели из города и порубили. Тэмуджин подарил Хулан жемчуга, взятые в Термезе, причем, по его утверждению, их обнаружили в желудке одной старухи. Ходили слухи, что некоторые жители Термеза заглатывали свои драгоценности. Хан приказал своим людям разрезать животы мертвецов.

Несмотря на все победы, малейшая неприятность могла вызвать гнев Тэмуджина. Он смеялся и пел вместе со своими людьми на пирах, но, оставшись в одиночестве, мрачнел. Шах все ускользал от него, и Хулан думала, что именно в этом причина его дурного настроения и злобных поступков. Шах Мухаммад бежал из своей столицы Ургенча в направлении Балха, потом на юго-запад, к Хорасану. Джэбэ и Субэдэй шли за ним по пятам. Хулан также предполагала, что его беспокоят донесения о спорах Чагадая и Джучи. К тому же муж скучал по родине.

И все же этого было недостаточно, чтобы найти причину пустоты, которую она часто замечала в его глазах. Его мрачное настроение поднималось лишь тогда, когда он выезжал к войскам, война была его единственной радостью.

Она замечала эту пустоту и прежде, все началось с его возвращения из Китая. Он смотрел на свою добычу — расписные чаши, изящные нефритовые статуэтки, свитки, предназначенные для его киданьских советников, поскольку сам он читать не умел — каким-то отсутствующим взглядом. Пустота в душе Тэмуджина росла, казалось, с каждым новым завоеванием. Он перебирал свою добычу с таким видом, будто не знал, что с ней делать. Хулан не ведала, что опустошило его душу, но поняла наконец, что он желает, чтобы его враги разделили с ним эту пустоту.

Понимая, она жалела его. Он бы презирал ее за жалость, хотя мог бы и порадоваться тому, что она так много думает о нем. Она перестала быть равнодушной к нему.

Она сказала: