— Выпей это, дитя. — Нойон наклонился и дал ей кожаную флягу. Она хлебнула кумыса. — Где ты пряталась?

— В предгорьях, — удалось ей выдавить из себя.

— Что заставило тебя спуститься?

— Мне некуда больше идти.

Она вернула ему флягу и снова заплакала. Он подсунул под нее руку, и голова ее легла ему на панцирь. Странно, что он такой добрый, если его люди такие жестокие.

Он пригладил ее волосы, словно она была маленьким ребенком, а потом сказал:

— Как тебя зовут?

— Есуген. — Она вытерла нос рукавом. — Дочь Ихэ Черэна.

Один из сопровождавших рассмеялся.

— Красавица и дочь вождя — кому-то достанется хорошая награда.

— Я ее беру себе. — Светлоглазый человек ласково помог ей встать на ноги. — Для тебя эта война кончилась, Есуген. Тебя возьмут в мой шатер. Оплакивай свой народ, когда останешься одна, но мне своих слез больше не показывай.

Он повел ее к лошадям, которых вели в поводу. Подъехал еще один человек и, остановившись, поднял руку.

— К нам приехал твой дядя, — сказал всадник. — Он ждет тебя в твоем шатре и требует, чтобы ты поговорил с ним.

— Требует? — Голос генерала был по-прежнему тихим, но Есуген услышала в нем стальные ноты. — Он может подождать.

— Твой сводный брат тоже здесь, как ты просил.

— Прекрасно, Борчу. — Он подтолкнул Есуген вперед. — Смотри, что сползло к нам с холмов. Если она мне понравится, я, возможно, сделаю ее своей женой.

Есуген покраснела, взглянув на человека, которого звали Борчу. Он осклабился.

— Она так красива, что заслуживает твоего внимания, Тэмуджин.

Она замерла в ужасе. Тэмуджин — их хан. Она посмотрела на него снизу вверх, его светлые глаза блестели от удовольствия.

— Ты видишь, как тебе повезло, — сказал он и посадил ее на лошадь.

Хан устроился в шатре ее отца. Мысли Есуген метались: он истоптал копытами ее народ, превратив его в горсть пепла. Жалости от хана ждать не приходилось.

И все же при своей власти он скорей найдет ее сестру, чем кто бы то ни было другой. Не это ли предвидел призрак матери? Не это ли подразумевала мать, посылая Есуген в руки злейшего врага отца?

«Твой отец погубил нас», — сказала мать.

Есуген должна спастись любым способом.

Хан приветствовал людей, ждавших у шатра, а потом взошел по деревянным ступеням. Есуген последовала за ним. На восточной стене шатра висели сбруя, седла, оружие. Пять плененных татарских женщин упали на колени и прижались лбами к коврам.

— Дайте этой девушке женскую одежду, — сказал хан, — и что-нибудь покрыть голову.

Он подтолкнул Есуген к женщинам. Они бросились к сундуку и достали синий шелковый халат. Этот халат носила мать. Комок подкатил к горлу, когда женщина помогла ей надеть халат и повязала голову белым платком.

Хан подошел к постели отца и сел. Возле постели поставили стол. Тут она заметила, что стол был широкой деревянной доской, привязанной к спинам двух человек, стоявших на четвереньках. Вошли люди хана и уселись на подушки вокруг стола.

— Подойди, Есуген, — позвал хан. Она подошла и собиралась примоститься у его ног, но он протянул руку и потянул к постели. — Рядом со мной.

Она села, стараясь не смотреть на стол и пленных под ним. Женщины с расширенными от ужаса глазами ставили кувшины и блюда с мясом на доску, под которой тихо стонали мужчины.

— Еще живы, — сказал человек по имени Борчу. — Посмотрим, что с ними будет, когда мы попляшем на их спинах.

Монголы засмеялись.

Хан подозвал караульного, стоявшего у входа.

— Теперь я поговорю со своим дядей и братом.

Вошли двое, поклонились в пояс и подняли головы.

Тот, что помоложе, был похож на хана, но с черными глазами. Старший хмурился. Хан молчал, кропя кумысом. Есуген увидела, что онгоны ее родителей исчезли и на их месте висела резная волчья голова.

Двое ждали. Старший трогал пальцем седые усы, а хан раздавал своим людям куски мяса, натыкая их на нож.

— Ты забыл о приличиях, племянник, — сказал наконец старший.

— А ты забыл о покорности, — откликнулся хан.

— Мои люди и я получили свою долю ударов. А теперь Джэбэ отнял всю добычу у меня и сказал, что сделал это по твоему распоряжению. То же он сделал с Алтаном и Хучаром. Я пришел, чтобы потребовать все обратно.

— Потребовать? — Хан прищурил глаза. — У меня никто ничего не требует. Ты слышал, что я приказал. Разве не сказал я, что никто не будет заниматься грабежом, пока не закончится сражение, и что вся добыча будет поделена поровну после? Ты не подчинился мне, Даритай. Ты, Алтан и Хучар должны были преследовать противника, а не заниматься грабежом. За неподчинение вы ничего не получите.

Лицо Даритая побелело.

— Ты угрожаешь собственному дяде и двоюродному брату? Ты говоришь Алтану, сыну Хутулы-хана, что он ничего не получит?

— Мои люди будут знать, что кто бы ни нарушил мои приказы, наказание неизбежно. За неподчинение тебе не радоваться добыче. За то, что ты осмелился возражать против моего решения, ты лишаешься привилегии сидеть у меня в совете.

— Ты пожалеешь об этом, Тэмуджин.

— Я уже пожалел. — Он говорил все тем же тихим голосом, но ровный тон приводил Есуген в ужас. — Теперь прочь с моих глаз, пока я не лишил тебя и должности.

Даритай повернулся и выкатился из орды. Хан взглянул на другого.

— А ты, Бэлгутэй… Твоя небрежность стоила жизни многим. Когда пленные татары услышали, какая участь их ожидает, они поняли, что терять нечего, и жестоко сопротивлялись.

— Я не думал…

— А твое дело — думать, но ты вместо этого выболтал пленным вынесенный приговор, и многие из наших погибли. Тебе также запрещается посещать совет. Ты будешь поддерживать порядок в стане, пока мы совещаемся, и вернешься только тогда, когда мы все обсудим. Иди и будь благодарен, что я оставил тебе голову на плечах.

Бэлгутэй ушел. Люди ели и пили. Время от времени некоторые опирались на стол локтями, заставляя стонать людей под столом громче. Большинство говорило о сражении, о зарезанных людях, о добыче, которую поделили.

Наконец встал Борчу.

— Надо доить кобыл, — сказал он, — и расставить ночную стражу.

Все встали. Есуген вдруг не захотелось, чтобы они уходили.

— Заберите этот стол, — сказал хан. — Я не буду плясать на нем сегодня вечером.

— К утру они сдохнут, — сказал кто-то.

— Ну, они неплохо послужили нам и в награду получат более приличную смерть.

Доска была отвязана, и пленных утащили.

— Оставьте нас, — сказал хан женщинам, и они убежали из шатра.

Есуген сжалась, боясь сделать малейшее движение.

Он спросил:

— Это шатер твоего отца?

— Да, — еле вымолвила она.

— Наверно, я отдам его тебе. — Она зажмурилась. — Не сиди с таким грустным видом, Есуген. Когда ты перестала прятаться, что привело тебя ко мне? Ты рисковала быть убитой, приближаясь, — еще мгновенье, и стрелы моих людей пробили бы твое сердце.

Она не ответила.

— Я знаю, почему ты пришла ко мне. Ты достаточно умна, чтобы понять, что как бы ни был велик риск, спасение зависит только от меня.

Он хохотнул.

— Ты еще совсем ребенок. — Он обнял ее за талию. — Если бы татары победили меня, они бы беспощадно расправились с моим народом. Этого сражения было не миновать, иначе мы не знали бы мира. Ваши люди пригласили моего отца на пир и согрешили против гостя, которого они должны были почитать, отравив его.

— Ты отомстил, — прошептала она.

— Я это сделал не только ради мести. Многие из тех, кто воевал против меня, теперь служат мне, но ненависть между твоим и моим народами зашла слишком далеко, чтобы с ней можно было покончить чем-либо, кроме смерти. Если бы я проявил здесь великодушие и позволил моим врагам жить, эта ненависть продолжала бы существовать, и позже погибли бы многие.

Она не увидела ни жалости, ни сомнения в его глазах, только угрюмое удовлетворение победителя.

— Тэнгри предопределил, что я должен править, — сказал он, — и создать улус на этих землях.