– Ну что вы стесняетесь? Ревнуете? Так и скажите! – она улыбалась, но как будто хотела этого признания.

Несмотря на соблазн признаться в своих чувствах, он ответил:

– У нас не принято ревновать ни к людям, ни тем более к снам. У нас вообще не принято ревновать. Больше скажу: ревновать – это стыдно.

– А у нас принято. Да ещё как. И к снам, и к фонарным столбам. И я не считаю, что это плохо. Ревность – это же обратная сторона любви, – и тут её осенило: – Вот! Именно! У вас есть всё кроме любви. И потому так холодно…

Тут в пустоте медицинского отсека послышалось вежливое покашливание.

– Не хотел прерывать вас и немного подслушал. Простите, – прозвучал голос капитана. Камиль, увлечённый разговором с Надеждой, пропустил начало утреннего сеанса связи. – Вы правы, милочка. Когда у нас искоренили ревность, почти тогда же умерла и любовь. А за ней и семейные ценности атрофировались.

– Так что же в этом плохого? – с ходу подключилась Хельга. – Первобытные, животные инстинкты и обычаи должны отойти на второй план и отвалиться, как хвост у обезьяны.

– Хвост отваливается, но копчик-то всё равно остаётся, – мгновенно отреагировал капитан.

– О копчике вспоминают, только когда ломают его при крайне неудачном падении, – профессионально заметила докторша.

– Это наш капитан Закари Вентер и судовой врач Хельга Мадрасхен, – поспешил вставить Легран.

– Они что, всё это время нас слышали?! – Надежда от испуга перешла на шёпот.

– Только последние три минуты, – ответил капитан за старпома. – С того самого момента, как у нас должно было начаться плановое собрание.

– Простите, сэр, увлёкся беседой с нашей гостьей. Позвольте представить: Надежда Одинцова.

– Добро пожаловать на борт, Наденька! Я дружил с вашим дедушкой. Замечательный был человек… Пусть земля его будет пухлой, – изумил капитан странным пожеланием. – А тотальная прозрачность жизни – неизбежный побочный эффект технологического прогресса.

– А я слышу и вижу всё и всегда, – подал голос ИИ.

– Это наш Буратино. Мы настолько привыкли к его постоянному присутствию, что давно не замечаем, – ироничным тоном отрекомендовал старого друга капитан.

– А если человек идёт, например, в туалет? – наивно изумилась землянка.

– Что поделать? Работа у меня такая, – попытался оправдаться Буратино. – Кто-то же должен следить за порядком. Если вас это утешит – я не человек.

– А кто же тогда? Господь бог?

– Почти, – засмеялся капитан. – Наш бортовой искусственный интеллект. Самая древняя мыслящая субстанция, известная человечеству.

– Субстанция? Ну спасибо тебе, Закари… – оскорбился ИИ.

– Ну извини, старичок. А как тебя ещё назвать? У меня были варианты: сущность или существо. Но субстанция показалась мне наиболее подходящим.

– И мне приятнее было бы думать, что за мной круглые сутки подглядывает не существо или сущность, а субстанция, – заметила Надежда.

Буратино не стал вступать в этот терминологический поединок.

– А меня вы не хотите представить, господа? – раздался капризный голос.

– Майкл Гольденберг – наш самый важный VIP-пассажир, – отреагировал капитан.

– Вы сегодня в ударе, Вентер? Не имел чести знать вашего деда лично, Надежда, но тем не менее рад знакомству, – не очень искренне прозвучал олигарх. – И по поводу нарушений приватности. Нам нечего скрывать друг от друга. У нас есть, конечно, стелс-режим, но не во время выполнения потенциально опасных для жизни миссий.

Надежда призналась во взаимной радости от знакомства и вернулась к интересующему её вопросу:

– Наверное, это логично про «не́чего скрывать» и тому подобное… но всё же я хотела понять, почему вы называете любовь животным инстинктом? Почему у вас нет семей? Это же самое человечное, что может быть в человеке.

– Это самое животное, что может в нём быть, – категорично отрезала Хельга.

– Когда нет семьи, дети воспитываются государством, – на этот раз голос капитана звучал без тени иронии. – Проще воспитывать свой народ в казармах. Чтобы родители дурно на детей не влияли. В идеале человек обязан быть одиноким и верить, что его существование должно быть полезно обществу, государству, а не кому-то конкретному…

– Но ведь так не у всех. У кого-то есть семьи, дети, внуки, правнуки и так далее. Не правда ли, мистер Гольденберг? – вставил старпом.

– Я не понимаю, зачем затевать этот разговор сейчас? Тем более в присутствии посторонних, – урезонил их олигарх. – Давайте перейдём к обсуждению вашей текущей миссии.

Этот день было решено посвятить посещению остальных крупнейших золотохранилищ Америки: в Нью-Йорке, Денвере и Вест-Поинте.

На месте Нью-Йорка они обнаружили гигантскую воронку. Над бывшим крупнейшим муниципальным конгломератом Америки плескались теперь воды Атлантики. Туда прилетело столько китайских и русских ядерных зарядов, что от хранилища Федерального резервного банка США, расположенного на глубине двадцати четырёх метров, и следа не осталось. Возможно, самый большой золотой запас в мире испарился в термоядерной топке или смешался с расплавленной монолитной горной породой, из которой состоял некогда остров Манхеттен.

В оставшихся двух хранилищах так же, как и в Форт-Ноксе, обнаружились останки запертых в них гарнизонов, правда, менее многочисленных. Их судьбы были также ужасны, однако в Вест-Поинте офицеры и курсанты военной академии, осознав бессмысленность исполнения приказа, предпочли каннибализму массовое самоубийство.

– Молодцы ребята, – оценила их поступок Надежда. – Они заслужили рай.

– А разве самоубийство – это не величайший грех? – удивился Камиль.

– Всё зависит от обстоятельств. Наша вера свободна от нелепых догм.

– Скажите, Надя, – он с надеждой заглянул ей в глаза, – а у вас никогда не возникает сомнений в том, что вам с детства вбивали в голову? Вот у нас, например, всё в обществе строится на почитании старших. Культ старших. Куда старшие, туда и все. Захотели они на Землю, летим на Землю. Захотели тут остаться, все остаёмся. Но я, если честно, не слишком их почитаю. Я всегда сомневался, с детства задавал неудобные вопросы, меня часто наказывали, наверное, поэтому капитан обратил на меня внимание и готовил себе на смену. Мне кажется, отцы-основатели придумали эти правила, чтобы прежде всего им самим было удобно. Я благодарен им, конечно, за возможность жить вечно, и мне очень жаль, что они умрут. Но. Я не считаю, что из-за этого должны быть исковерканы наши судьбы. Так вот не кажется ли вам, что и ваша религия придумана для того же? Чтобы вами было проще управлять.

– Я ещё могу понять, о чём вы говорите, но подавляющее большинство наших людей – нет. Как может быть неправдой то, что записано пророком в его великой книге? Это никому и в голову не приходит. Если правда то, что вы рассказываете и ваши старейшины такие эгоисты, то мой дедушка, наоборот, всё делал для потомков. Для нас. Но в отличие от того самого большинства я читала не только «Последний Завет» О́дина. В доме, в котором мы живём с папой, раньше располагался медицинский институт. Его библиотека прекрасно сохранилась, и я люблю проводить в ней время. Я читала Дарвина, Вернадского и даже Фрейда…

– Мне кажется, что любая ложь не имеет оправдания, даже во спасение… А впрочем не важно… Простите. Я вовсе не хотел оскорбить память вашего деда. А вы знаете, что книгу Одина написал Бронфельд, персонаж из его гипносна?

– Откуда вам знать?

– Буратино рассказывал.

– А что, Менделеев менее велик из-за того, что периодическая таблица ему приснилась?

В Омск они вернулись как раз к ужину.

За столом иерарх внимательно слушал дочь, которая взахлёб рассказывала о путешествии в Америку и о печальной участи хранителей золотого запаса.

Анатолий Максимович также одобрил поступок стражей Вест-Поинта и предрёк им жизнь вечную в райских кущах.

– Да как вы можете так безоговорочно верить в эту… чушь? – Легран не смог подыскать слово помягче. – У вас есть подтверждения? Кто-то возвращался с того света и описывал тамошний быт?