После первого визита Леона Брона в магазин Малыш видел писателя только раз, больше двух месяцев назад, когда тот приехал, чтобы забрать свои книги. Бедняга не мог скрыть досады и унижения. Сказал, что иерусалимская «Русская книга» – единственная торговая точка в Израиле, которая отказалась взять его творения на реализацию.

Одного экземпляра «Полуночной тени» не хватало. Малышу пришлось соврать, что он решил оставить книгу себе, поскольку она ему понравилась – не рассказывать же о её кончине в каминном пламени… Больше всего он боялся, что придётся обсуждать содержание «шедевра», но, слава богу, делать этого не пришлось.

Взять деньги за недостающий экземпляр польщённый писатель отказался.

– Что вы?! Очень приятно, что в вашем заведении оказался хоть один истинный ценитель литературы. Дарю! И давайте-ка книгу сюда, я вам её немедленно подпишу.

Малыш покраснел.

– Она у меня не с собой. Она у меня дома…

Тогда писатель выхватил одну из своей стопки и намахал на форзаце: «Дорогому Даниэлю на добрую память. Оставайтесь всегда таким же независимым во мнениях! Леон Брон».

– Держите! Ту, без подписи, подарите кому-нибудь, у кого, как и у вас, есть чувство прекрасного.

Напутствуя Малыша на первое задание, Карлсон сказал: «Внезапность и грамотная, тактичная лесть – вот главное оружие шпиона», следуя этому совету, Малыш немедленно позвонил Бронфельду.

– Здравствуйте, Лев Исаакович! – он предварительно разыскал отчество писателя в Сети. – Это Даниэль из «Русской книги» в Иерусалиме. А у меня для вас хорошие новости. Мне таки удалось убедить босса взять ваши замечательные книги на реализацию!

На следующий день, в воскресенье31, почти сразу после открытия, Бронфельд заявился в магазин с внушительной стопкой книг в обнимку. Малыш встретил его следующим сообщением:

– Мы вас на самое видное место поставим.

Писатель скромно улыбнулся.

– Очень хорошо! Вы не поможете? У меня там ещё экземпляры в багажнике.

Писателем Леон Брон оказался весьма продуктивным и поразительно многогранным. Кроме всё той же «Полуночной тени» он привёз двадцать экземпляров фантастической повести «Космическая экспансия» в мягкой обложке и десять толстых томов биографии Балдуина IV под названием «Король Иерусалима» – в твёрдой.

Через неделю приволок эротический триллер «Под сенью магнолии» и шпионский боевик «Трое в шляпах». Потом последовали книги в жанре фэнтези, детектив, любовный роман и хоррор про вампиров, по сборнику пьес и стихов и даже практическое пособие «Как стать успешным писателем в XXI веке».

Под его сочинения пришлось выделить специальную полку. Когда впоследствии Бронфельд притаскивал очередную порцию своей психопродукции, он сам, по-хозяйски, выбирал место и водружал на него выставочный экземпляр и, поправляя и переставляя своё наследие, многозначительно изрекал что-нибудь вроде:

– Вы представляете, Даниэль, сколько раз уже предрекали гибель литературе: когда появился кинематограф, или потом, когда появилась Сеть. Но нет. Литература жива и будет жить, пока есть ещё на свете люди, способные складывать и разбирать буквы.

Малышу стоило только отреагировать парой слов, и тут же завязывалась обстоятельная беседа. Начинающий агент придумал себе такую легенду: он пытается стать литератором и чрезвычайно рад возможности перенять опыт успешного коллеги.

Бронфельд очень обрадовался тому, что у него появился ученик, и занялся его образованием не на шутку. Несколько раз в неделю они встречались в заведениях общественного питания, каждый раз в разных, причём, как правило, некашерных. Писатель оказался сибаритом и знакомил своего «юного друга» с многообразием мировых кухонь. Платил всегда Бронфельд. Поначалу ученик пробовал протестовать, но учитель заявил, что в последнее время не испытывает финансовых проблем, поскольку издатель платит ему хорошие деньги, а у продавца явно убыточной книжной лавки вряд ли такая зарплата, которая может обеспечить регулярный ужин в ресторане. Встречаться же в другой обстановке Бронфельд отказывался.

И всё бы ничего, но для того, чтобы его ученичество выглядело убедительно, бедному Малышу приходилось прочитывать весь бро́нфельдовский эпос… Писатель любил подпускать в канву беседы цитаты из самого себя, и ученик должен был непременно узнать их и отреагировать, иначе учитель начинал дуться.

Как-то Даниэль поинтересовался, как Бронфельду удаётся выдавать на-гора такое количество текста. Ответ был таков:

– Хайнлайн сказал: «Никогда не переделывай, если того не потребует редактор». От себя добавлю: и когда редактор потребует, постарайся не переделывать. Нужно уважать свой творческий порыв. То, что льётся на бумагу из вдохновенного пера, – и есть истина. Переделывать потом, сокращать, перекраивать – это всё от лукавого… Даниэль, ну что ты творишь?! Зачем ты столько лимона на рыбу льёшь? Ты же вкуса не почувствуешь.

И действительно, писал Бронфельд вроде неплохим языком, но то вдруг слово «гладь» три раза в одном абзаце с описанием пруда, то «увидел, что его услышали», то «оглянулся и кинул мимолётный взгляд», а то и «оскалился злобной ухмылкой». Как будто набросал человек текст сходу, а второй раз пройтись по нему уже некогда или просто лень.

Ещё одной особенностью творчества Бронфельда был неизбывный, первобытный страх смерти. Он объединял все вещи вне зависимости от жанра. Когда Даниэль максимально тактично поинтересовался у сэнсэя причинами появления этой весьма неожиданной для относительно молодого писателя фишки, тот рассказал следующую печальную и поучительную историю:

– У меня жутко умирал отец. Долго и мучительно. Лет тридцать. Дело в том, что он смертельно боялся умереть. Умирал от страха перед смертью. Это называется танатофобия. Она началась у него лет с пятидесяти. Умер он в восемьдесят два, и с каждым годом по мере приближения смерти ему становилось всё страшнее и страшнее. Он сохранял ясный разум, возможно, поэтому не мог отвлечься или забыться. Как-то я застал его плачущим над мёртвым жуком… Папа боялся умереть во сне. Держался до последнего, чтобы не уснуть. Засыпая, вздрагивал, открывал глаза и говорил, что его засасывает какой-то омут… Однажды простудился. У него началась тяжёлая пневмония. Врачи предложили ему погружение в искусственную кому, из которой, предупредили, он может не выйти. Он устроил истерику, натурально как мальчишка перед кабинетом стоматолога. Сучил ногами и кричал: «Не хочу, не хочу, не хочу!» Когда ему вводили препараты, я держал его за руку. Последние слова его были: «Как же обидно умирать на пороге бессмертия. Живи вечно, сынок». Из комы он так и не вышел…

– Ты знаешь, Лев, – лицо Даниэля было печально, – я его очень хорошо понимаю. Да я б за бессмертие жизнь отдал… Как люди могут так беспечно относиться к тому, что всё когда-нибудь закончится?

Бронфельд посмотрел на него внимательно и сказал:

– Нужно будет тебя кое с кем познакомить…

Карлсон требовал подробных отчётов об этих посиделках и отказывался называть причину и конечную цель «разработки» объекта.

Малыш жаловался:

– Зачем это всё? Два месяца уже по кабакам шляемся, пьём, за литературу трём… Сколько можно?

– А как ты хотел? Чтобы всё и сразу? – возмутился шеф. – Бывает, агент одну тему годами разрабатывает. И в итоге приходит к отрицательному результату. А отрицательный результат, он что? Правильно! Тоже результат. Изучай его, выслушивай, льсти. Выжидай.

– Да понятно это всё… Но мне ж книжки его читать приходится. А потом эти его программные заявления бесконечные выслушивать. За что мне это? И непонятно главное, что нужно узнать в итоге?

– Спокойствие, только спокойствие! Вот он уже с кем-то тебя познакомить собирается… Нутром чую: скоро дело с мёртвой точки сдвинется.

Даже в будний день в ресторане почти все столики были заняты. Несмотря на ежевечерние обстрелы, рестораны и кафе продолжали работать, правда, не до определённого часа или последнего посетителя как обычно, а до первой сирены воздушной тревоги.