– Нет-нет, я этого вообще не говорил, – Бен ободряюще улыбнулся ей. – Это может быть не диетический кофе, а что-то другое.
– Вы питаете безграничную веру в свое обаяние и, похоже, имеете на это право, – Анна с сомнением посмотрела на свой кускус[72]. – Он хотя бы говорит по-английски?
– Совершенно свободно. Почти все французские бизнесмены хорошо владеют английским языком, и по этому признаку вы можете отличить их от французских интеллектуалов. – Он вытер рот маленькой тонкой бумажной салфеткой. – Ну, свой вклад я внес, доставив нас сюда. Теперь дело за вами, как за профессионалом. Что говорится в полевых уставах? Как вам следует поступать в подобных ситуациях – каков принятый modus operandi?[73]
– Дайте подумать. Modus operandi дружественного визита к психу, которого весь мир считает покойником, а вы – обладателем тайны зловещей международной организации? Бен, я не уверена, что в руководстве по оперативной работе предусмотрен такой случай.
Ему вдруг показалось, что съеденная баранина лежит в желудке тяжелым камнем.
Они поднялись одновременно, и Анна легонько прикоснулась к руке Бена:
– Просто идите за мной и делайте, как я.
Тереза Бруссар тупо глядела из окна на суетливую жизнь рю де Виньоль, кипевшую семью этажами ниже. Точно так же она могла бы смотреть в огонь, если бы ее камин не замуровали много лет назад. Точно так же она могла бы смотреть на экран своего маленького телевизора, если бы он не detraquee[74] в минувшем месяце. Она смотрела туда, чтобы успокоить нервы и немного развеять скуку; она смотрела туда, потому что у нее не было никакого другого развлечения. Кроме того, она только что целых десять минут непрерывно гладила свое огромное нижнее белье, и ей нужно было отдохнуть.
Ширококостная, с одутловатым, с какими-то свиными чертами лицом и длинными выкрашенными в блестящий черный цвет волосами женщина семидесяти четырех лет, Тереза все еще говорила людям, что она портниха, хотя на протяжении вот уже десяти лет не отрезала ни одного клочка материи, да и раньше никогда не была особенно сильна в этом ремесле. Выросла она в Бельвиле, закончила школу в четырнадцать лет и никогда не отличалась особой привлекательностью, так что не могла рассчитывать на то, что какой-нибудь мужчина пожелает обеспечить ей жизнь. Короче говоря, ей было необходимо овладеть каким-нибудь ремеслом. Так уж получилось, что у ее бабушки оказалась подруга, которая была портнихой, и она согласилась взять девочку себе в помощницы. Руки старухи не гнулись из-за артрита, а глаза сделались подслеповатыми; Тереза могла быть ей полезна, хотя старуха – Терезе было велено называть ее Тати Джин – всегда с великой неохотой расставалась с теми несколькими франками, которые платила ей каждую неделю. И без того маленькая клиентура Тати Джин понемногу сходила на нет, а с нею и жалкие доходы, так что необходимость уделять еще кому-то хотя бы крохи причиняла старухе едва ли не физическую боль.
Однажды – это случилось в 1945 году, – когда Тереза шла по Пор де ла Шапель, неподалеку от нее взорвалась бомба, и, хотя она не получила ранений или видимых травм, взрыв с тех пор регулярно снился ей по ночам, и у нее началась тяжелая бессонница. А через некоторое время состояние ее нервов сделалось еще хуже. Она пугалась малейшего шума, а еще с тех пор у нее возникла болезненная страсть к еде; она стала с превеликой жадностью пожирать любую пищу, какую только могла найти. Когда Тати Джин умерла, Тереза унаследовала ее немногих оставшихся клиентов, но заработка едва хватало на жизнь.
Она осталась одна, чего всю жизнь так боялась, но вскоре ей пришлось узнать, что бывают вещи и похуже: в ее жизни появился Лорен. Вскоре после своего шестьдесят пятого дня рождения она встретилась с Лореном на рю Рампоно, перед обителью Сестер Назаретянок, где она получала еженедельную порцию еды. Лорен, тоже уроженец района Менилмонтан, был на десять лет старше ее, а казался по меньшей мере восьмидесятилетним. Сутулый и лысый, он носил кожаную куртку со слишком длинными для него рукавами. Он вел на поводке маленькую собачку, терьера, она спросила, как зовут собаку, и они разговорились. Он сказал, что сначала кормит Пупе, свою собаку, а только потом ест сам, и что позволяет песику самому выбирать, что ему понравится. Она, в свою очередь, рассказала ему о своих приступах панического страха и о том, что чиновник из l’Assedic, отдела магистрата по социальному обеспечению, однажды распорядился взять ее под патронаж. Чиновник также позаботился о том, чтобы ей выдавали государственное пособие – пятьсот франков в неделю. Когда Лорен узнал о том, что она получает субсидию, его интерес к ней резко возрос. Через месяц они поженились. Он переехал в ее квартиру около Шаронне; беспристрастному глазу это жилье, возможно, показалось бы маленьким, темным и убогим, но все равно оно было лучше, чем его собственная обитель, из которой его должны были вот-вот выгнать. Вскоре после женитьбы Лорен потребовал, чтобы она вновь взялась за шитье: им нужны были деньги, благотворительной еды, которую раздавали монахини, не хватало и на половину недели, а пособие от l’Assedic оказалось прискорбно маленьким. Она же всем говорит, что была портнихой, правильно? Так почему бы ей не взяться за шитье? Сначала она отвечала ему спокойно, показывая свои пухлые ладони с отекшими пальцами и объясняя, что ее руки утратили необходимую ловкость. Он возражал значительно менее спокойно. Она отвечала без малейшего признака гнева, что он обладает способностью не удерживаться даже на самых жалких рабочих местах и что она никогда не вышла бы за него замуж, если бы знала, какой он пьяница. Спустя семь месяцев, в разгар одного из споров, которые происходили между ними все чаще и чаще, Лорен неожиданно упал. Последними его словами, обращенными к ней, были: «T’es grasse comme une truie» – жирная свинья. Тереза выждала несколько минут, немного успокоилась, а затем вызвала «Скорую помощь». Позже она узнала, что ее муж был сражен обширным кровоизлиянием – разрывом аневризмы глубоко в мозгу. Усталый врач в нескольких словах объяснил ей, что кровеносные сосуды немного похожи на пожарные рукава и что повреждение в стенке рано или поздно приводит к разрыву. Она только жалела, что последние слова, которые Лорен сказал ей, не были более вежливыми.
Своим немногочисленным друзьям она всегда говорила о муже как о святом, но никого этим не обманула. Во всяком случае, замужество оказалось для нее школой. Едва ли не всю предшествовавшую браку часть жизни она думала, что наличие мужа сделает ее жизнь более полной. Лорен продемонстрировал ей, насколько мужчины недостойны и ненадежны. Глядя на различные фигуры, мелькавшие на углу улицы возле ее неуклюжего дома из монолитного железобетона, она фантазировала насчет того, какими у них могут быть странности и недостатки. Кто из этих мужчин наркоман? Кто вор? Кто бьет свою подругу?
Ее дремотные размышления прервал громкий и властный стук в дверь.
– Je suis de l’Assedic, laissez-moi entrer, s’il vous plait! – Явился человек из отдела социального обеспечения и требовал, чтобы его впустили.
– Почему вы не позвонили? – пролаяла мадам Бруссар.
– Но я звонил. Несколько раз. Звонок сломан. Как и входная дверь. И вы будете уверять меня, что ничего не знали?
– Но зачем вы пришли? В моем положении ничего не изменилось, – запротестовала толстуха. – Моя субсидия…
– Проходит проверку, – официальным тоном прервал ее все так же стоявший за дверью посетитель. – Я думаю, что мы сможем во всем разобраться, получив ответы на несколько вопросов. Иначе выплаты будут прекращены. А мне бы не хотелось, чтобы это произошло.
Тереза тяжело побрела к двери и посмотрела в глазок. У стоявшего за дверью мужчины было знакомое высокомерное выражение лица, которое она приписывала всем fonctionnaires французского правительства, клеркам, воображающим, будто оттого, что они состоят на государственной службе, они получают частичку государственной власти и от этого ведут себя как настоящие тираны. Что-то в его голосе, его акценте казалось менее знакомым. Возможно, его родители были бельгийцами. Тереза не любила les Belges.
