На протяжении всего обратного полета он не плакал. Слезы пришли позже, когда шок от случившегося начал постепенно проходить. Его отец рухнул на пол, рыдая, после того как узнал о тр агедии. Мать, уже прикованная раковым заболеванием к постели, кричала в голос.

– Да, – негромко ответил Бен. – Это был мой последний приезд сюда.

– Поразительный факт. Можно подумать, что, когда вы приезжаете в нашу страну, смерть следует за вами по пятам.

– Что вы имеете в виду?

– Мистер Хартман, – спросил Шмид, на сей раз уже совершенно нейтральным тоном, – вам не кажется, что между смертью вашего брата и тем, что случилось сегодня, может быть какая-то связь?

В штаб-квартире Stadtpolizei, Швейцарской национальной полиции, находящейся в Берне, пухлая женщина средних лет в очках с толстыми стеклами и толстой роговой черной оправой поглядела на экран своего компьютера и с удивлением увидела, что на нем появилась строка текста. Она несколько секунд смотрела на нее, а потом вспомнила давным-давно полученное указание на этот счет и записала на листок высветившееся имя и следовавший за ним ряд чисел. После этого она постучала в стеклянную дверь кабинета своего непосредственного начальника.

– Сэр, – сказала она. – Только что активизировалось имя из надзорного списка РИПОЛ. – Слово РИПОЛ было аббревиатурой французского названия Recherche Informations Policier, национальной криминалистической и полицейской базы данных, содержавшей имена, отпечатки пальцев, номера автомобилей и другие сведения – обширный свод правоохранительных данных, которыми пользовались сотрудники федерального, кантональных и местных полицейских управлений.

Ее босс, самодовольного вида человек лет сорока пяти, который, как всем было известно, быстро продвигался по службе в Stadtpolizei, взял листок, поблагодарил свою исполнительную секретаршу и отпустил ее. Как только она закрыла за собой дверь, он снял трубку защищенного телефона, не подключенного к главной АТС, и набрал номер, которым пользовался крайне редко.

Помятый серый седан неопределенного возраста стоял со включенным мотором в квартале от управления Kantonspolizei на Цейгхаусштрассе. В машине находились двое мужчин. Они сидели молча и курили, утомленные продолжительным ожиданием. Внезапный звонок сотового телефона, закрепленного посередине приборной панели, заставил обоих вздрогнуть. Сидевший на пассажирском месте взял аппарат, что-то выслушал, сказал: «Ja, danke»[11] – и закончил разговор.

– Американец выходит из здания, – сказал он.

Через несколько минут они увидели, как американец вышел из дверей и сел в такси. Когда такси отъехало на полквартала, водитель тронул седан с места, и автомобиль влился во все еще достаточно оживленный – вечер только начинался – поток машин.

Когда пилот самолета «Эр Канада» объявил о скором приземлении, Анна Наварро взяла папку с документами, лежавшую перед нею на откидном столике, закрыла ее и постаралась сосредоточиться на случае, в котором ей предстояло разобраться. Она до ужаса боялась летать, и хуже приземления для нее был только взлет. Внутри у нее все дрожало, а желудок, казалось, пытался сжаться до размеров булавочной головки. Как обычно, она боролась с иррациональной убежденностью, что самолет разобьется и ей предстоит закончить свои дни в огненном аду.

Ее любимый дядя Мануэль погиб, когда от старой рухляди, на которой он опылял посевы, отвалился мотор и самолет камнем рухнул на землю. Но ведь это было так давно – ей было тогда всего лишь десять или одиннадцать лет. К тому же непригодный ни на что иное из-за своей дряхлости самолет-опылитель не имел совершенно ничего общего с огромным стройным «Боингом-747», в котором она находилась в данный момент.

Она никогда не говорила никому из коллег по УСР о своей боязни самолетов, исходя из основополагающего принципа: ни в коем случае нельзя позволить кому бы то ни было узнать твои уязвимые места. Но она была уверена, что Арлисс Дюпре каким-то образом догадался об этом ее качестве – примерно так же, как собака чует человеческий страх. Последние шесть месяцев он вынуждал ее буквально жить в самолетах, то и дело перелетая из одного места назначения, где она должна была провести какую-нибудь никчемную пустяковую работу, в другое.

Единственным способом сохранить самообладание было взять с собой папки с описанием криминалистических казусов и изучать их во время полета. Сухие, словно старинная пыль, описания аутопсии и заключения патологоанатомов всегда дразнили ее и звали разгадать свои тайны.

Ребенком она очень любила складывать головоломки-мозаики из пятисот частей, которые приносила мать; это были подарки хозяйки дома, где мать убирала, – хозяйским детям не хватало терпения возиться с головоломками. Причем гораздо больше, чем появление глянцевой картинки, Анну привлекало ощущение того, как фрагмент мозаики становился на место, и четкий щелчок, сопровождавший это событие. Часто в старых головоломках не хватало фрагментов, потерянных их беспечными прежними владельцами, и это всегда раздражало ее. Даже будучи ребенком, она уже стремилась к совершенству.

В некотором смысле нынешний случай можно было воспринимать как головоломку из тысячи частей, высыпанных перед нею на ковер.

За время полета из Вашингтона в Галифакс она детально изучила документы, присланные из Оттавы, из Конной полиции. Королевская канадская конная полиция – канадский эквивалент ФБР, – несмотря на свое архаическое название, являлась первоклассным сыскным агентством. Профессиональные связи между министерством юстиции США и Канадской конной полицией всегда были очень хорошими.

«Кто же ты такой?»– молча спрашивала она, рассматривая фотографию старика. Роберт Мэйлхот из Галифакса, Новая Шотландия, добродушный пенсионер, уважаемый член общины церкви Божьей Матери Милосердной. По первому впечатлению вовсе не из тех людей, на которых ЦРУ заводит досье без ограничения срока хранения. А может быть, как раз из таких?

Что же могло связывать его с загадочными махинациями давным-давно покойных мастеров шпионажа и бизнесменов, на следы которых наткнулся Бартлет? Она была уверена, что у Бартлета было досье на этого человека, но он не захотел ознакомить ее с документами. Анна была также уверена в том, что он хотел, чтобы она сама выяснила все нужные подробности.

Судья провинции Новая Шотландия согласился выписать ордер на обыск. Документы, которые она пожелала увидеть – информацию об использовании телефонной и кредитной карточек, – переслали ей в Вашингтон по факсу через несколько часов после запроса. Она была из УСР; никто и не подумал подвергнуть сомнению ее небрежно состряпанную легенду о проводящемся следствии по делу о мошенничестве в перечислении фондов за рубеж.

Однако документы ничего ей не сказали. Причина смерти, записанная в свидетельстве раздражительным и почти неразборчивым почерком врача, возможно, тем самым, который постоянно лечил старика, гласила: «Естественные причины». В скобках было добавлено: «С явлениями тромбоза коронарных сосудов». И, возможно, так оно и было на самом деле.

Покойный не совершал никаких необычных покупок, все его междугородные телефонные переговоры ограничивались Ньюфаундлендом и Торонто. Все это не давало никаких зацепок. Может быть, ей удастся найти ответ в Галифаксе.

А может быть, и нет.

Она чувствовала то опьянение странной смесью из надежды и отчаяния, которое всегда испытывала в начале следствия. То она была твердо уверена, что непременно справится с делом, но уже в следующую минуту ей казалось, что это совершенно невозможно. Но была одна вещь, которую она знала наверняка: во всех серийных убийствах, которые ей приходилось расследовать, первое всегда являлось самым важным. Это был краеугольный камень всего дела. Только в том случае, если ты работаешь скрупулезно, если заглядываешь под каждый камешек, ты можешь надеяться на то, что тебе удастся связать концы с концами. Если не видишь всех точек, тебе никогда не удастся правильно соединить их между собой.