– Это, несомненно, Герхард Ленц, ученый из Вены. – Меркандетти говорил сухо и сурово.

Имя показалось Бену смутно знакомым, но он не мог сообразить, в каком контексте оно могло ему попасться.

– Да кто же он такой?

– Точнее, кем он был. Он умер в Южной Америке. Доктор Герхард Ленц, по всеобщему мнению, был человеком блестящего ума. И все же вряд ли его можно назвать в числе лучших выпускников замечательного медицинского факультета Венского университета и счесть олицетворением венской цивилизации. Простите, я иронизирую, а это не подобает историку. Но сухой факт заключается в том, что Ленц, как и его друг Йозеф Менгеле, заслужил единственную в своем роде жуткую славу экспериментами на заключенных концентрационных лагерей, на тысячах детей, погибших и оставшихся калеками в результате этих опытов. Его сын все еще живет в Вене.

Мой бог. Герхард Ленц был одним из самых страшных чудовищ двадцатого столетия. Бен почувствовал, что у него начала кружиться голова. Герхард Ленц, светлоглазый нацистский офицер, стоявший рядом с Максом Хартманом.

Меркандетти выудил из кармана пиджака восьмикратную лупу – ему часто приходилось пользоваться ею в своих архивных разысканиях – и тщательно исследовал изображение. Затем он долго рассматривал пожелтевшую бумажную подложку, на которую была нанесена эмульсия. Потратив на это занятие несколько минут, он покачал головой.

– Действительно, фотография кажется подлинной. И все же это невозможно. Она не может быть подлинной. – Меркандетти говорил со сдержанной страстью, и Бен мельком подумал: не пытается ли профессор в первую очередь убедить себя самого? Хотя историк и старательно отказывался поверить в то, что находилось у него перед глазами, все равно он вдруг смертельно побледнел.

– Расскажите мне, – потребовал он, и теперь его тон был резким; куда только делось все дружелюбие, – откуда вы это взяли?

Предосторожности… Гастон Россиньоль был жив: смерть такой поистине августейшей персоны не осталась бы незамеченной. И все же, потратив еще час на поиски, Бен и Меркандетти остались там же, откуда начали.

– Прошу извинить меня за напрасно потерянное время, – наконец проронил Меркандетти. – Но все же я историк, а не частный детектив. Кроме того, осмелюсь предположить, что такие вещи относятся скорее к вашей специальности, учитывая ваше близкое знакомство со стратегией финансовой деятельности и ее хитростями.

Ученый был прав; Бену и самому это уже приходило в голову. То, о чем упомянул Меркандетти – тонкости и хитрости финансовой деятельности, – было известно под названием защиты активов, а в этой области Бен знал все до тонкостей. Теперь настала его очередь сесть и подумать. Видные люди просто так не исчезают; используя законы, они создают мощные оборонительные сооружения, за которыми их невозможно достать. Человек, засекречивающий свое место жительства от возможных преследователей, не мог пользоваться способами, принципиально отличающимися от тех, к которым прибегают желающие укрыться от кредиторов или от налоговой системы. Россиньоль должен был устроить все так, чтобы сохранить контроль над своей собственностью, а со стороны казалось бы, что он не имеет к ней никакого отношения. За человеком, не обладающим имуществом, трудно вести наблюдение.

Бен Хартман вспомнил об одном исключительно скупом клиенте «Хартманс Капитал Менеджмент», у которого схемы защиты активов превратились в настоящую навязчивую идею. Бен в конце концов страстно возненавидел этого человека, но, хотя и смертельно жалел время, потраченное на работу над счетами этого скупца, он уже тогда понимал, что все, открывшееся ему обо всяких увертках, применяемых для «защиты активов», может пригодиться в дальнейшем.

– У Гастона Россиньоля в этих местах наверняка имеются близкие родственники, – сказал он Карлу Меркандетти. – Я думаю о каком-то человеке, который был бы и надежным, и послушным. Он должен быть достаточно близок к Россиньолю, чтобы выполнять его распоряжения, и при этом быть значительно моложе, чем он. – Бен хорошо знал, что при любых вариантах с использованием механизма дарения или продажи преждевременная смерть псевдобенефициария является крайне нежелательной и может привести к серьезнейшим осложнениям. И при любой схеме сохранение тайны всецело зависело от благоразумия партнера.

– Вы, конечно, имеете в виду Ива-Алана, – уверенно заявил профессор.

– Вы так считаете?

– Вы только что описали его. Ив-Алан Тайе, племянник банкира. Местный гражданский лидер, пользующийся определенной известностью благодаря выдающемуся положению своего семейства и совершенно никому не известный банкир благодаря своей крайней посредственности. Всеобщая его оценка – слабый человек, но добрый малый. Председательствует в Цюрихском совете по искусству и где-то еще в этом же роде. И имеет синекуру в одном из частных банков – кажется, он вице-президент чего-то. Впрочем, это довольно легко выяснять.

– А если бы я попытался выяснить, имеет ли Тайе право на владение собственностью в кантоне, помимо своего первоначального имущества? Существуют ли открытые для доступа налоговые документы, связанные с передачей имущества?

– В Rathaus[49] – это совсем рядом с набережной Лиммата – хранятся муниципальные отчеты. Но если речь идет о недавних операциях, совершенных в течение последних пяти лет, то вы сможете провести диалоговый поиск. То же самое и с налоговыми документами, которые вас могут заинтересовать. Предположительно они являются доступными для публики, но тем не менее находятся под строгой охраной, как того требует одна из двух главных страстей швейцарцев – любви к шоколаду и к секретности. Лично я имею пользовательский код и пароль для доступа к этим базам. Видите ли, не так давно отцы города заказали мне написать часть брошюры, посвященной шестисотпятидесятилетнему юбилею присоединения Цюриха к Швейцарской конфедерации. Тема, конечно, несколько уже моих обычных исследований, но зато они не пожалели франков.

Через час Бен узнал адрес некоей резиденции, которая была заметно скромнее, чем прежнее место жительства Россиньоля. Еще через два часа, разобравшись в целой куче исключительно путанных налоговых документов, он убедился, что она принадлежит Гастону Россиньолю. Хотя дом с участком был зарегистрирован на имя Тайе, но это не было его основным местом жительства. Загородный дом? Кому пришло бы в голову заводить себе загородный дом прямо в пределах Цюриха? Жилище для любовницы? Но для этого дом был слишком уж роскошным. А что же с инвестициями в недвижимость, находящуюся в доверительной собственности, и привилегиями совладельца? Тайе не обладал единоличным контролем над этой собственностью; он не мог продать ее или передать кому-либо право управления без разрешения доверителя. И где же находится доверитель? На Джерси, одном из островов Ла-Манша. Бен улыбнулся. Отлично сделано – налоговый рай, но не из тех, что пользуются самой дурной славой. Это место не считалось столь гнусным, как, скажем, Науру, зато его банковские учреждения еще крепче повязаны между собой, и проникнуть туда намного труднее.

Бен снова взглянул на записанный на листе бумаги адрес. Было невозможно поверить в то, что краткая автомобильная поездка может привести его к одному из основателей «Сигмы». Питер пытался скрыться от «Сигмы», и это погубило его. Бен глубоко вздохнул и почувствовал, как в нем разгорается пламя гнева. «Что ж, наше положение изменилось, – подумал он. – Теперь пусть „Сигма“ попытается спрятаться от меня».

Бен довольно быстро нашел дом Гастона Россиньоля. Он находился в той части Цюриха, которая носит название Хоттинген и представляет собой холмистую возвышенность, господствующую над городом. Дома здесь были окружены просторными участками и скрыты за деревьями: очень приватная, очень изолированная обстановка.

Дом Россиньоля стоял на Хаусерштрассе, неподалеку от «Долдер гранд-отель», королевы цюрихских гостиниц; зачастую это заведение вообще называли лучшим во всей Европе. Приземистый, с широким фасадом, сложенный из коричневатого камня дом был выстроен, очевидно, в начале двадцатого столетия.