В конце концов, до его цели рукой подать – она находилась на противоположной стороне улицы.

– Это невероятно, – пробормотала Анна. – Это… это настолько чрезмерно, что просто не укладывается в голове.

– Я так давно живу с этим знанием, что для меня оно превратилось в совершенную банальность, – сказал Шардан. – Но я без труда могу представить себе, какие перевороты произойдут, если обществу станет известно о том, что история новейшего времени, в значительной своей части, проходила по сценарию, сценарию, подготовленному такими людьми, как я, – бизнесменами, финансистами, промышленниками, действовавшими через обширную сеть своих союзников и помощников. По сценарию «Сигмы». Все учебники истории пришлось бы переписывать от корки до корки. Жизни, посвященные осознанным целям, оказались бы всего лишь пляской марионеток на кончиках нитей кукольника. «Сигма» – это история падения могущественных и возвышения падших. Это история, которую никогда нельзя будет обнародовать. Вы понимаете меня? Никогда.

– Но кто мог оказаться настолько самонадеянным – настолько безумным, – чтобы решиться на подобное предприятие? – Бен поискал, на чем бы остановить взгляд, и в конце концов выбрал мягкую коричневую мантию Шардана. Теперь он понимал, что странный свободный фасон этой одежды диктовался физиологической необходимостью.

– Вы должны сначала постараться понять провиденциальные, триумфаторские настроения, которые владели создателями Корпорации в середине столетия, – возразил Шардан. – Вспомните, что к тому времени мы уже преобразовали бытие человечества. Мой бог! Автомобиль, самолет, затем реактивный самолет. Человек мог передвигаться по земному шару со скоростью, какую были не в состоянии даже представить себе наши предки. Человек обрел способность лететь в небесах! Радиоволны и звуковые волны подарили людям шестое чувство, благодаря которому они смогли видеть то, что было недоступно в прежние времена. Даже вычисление, и то теперь могло быть автоматизировано. И в прикладных науках наблюдались такие же экстраординарные достижения – в металлургии, в химии пластмасс, в технологии производства, позволяющей получать принципиально новые виды резины, клеев, текстиля и сотни других вещей. Обычный ландшафт человеческой жизни полностью преобразился. Во всех областях современной промышленности произошли революции.

– Вторая индустриальная революция, – заметил Бен.

– Вторая, третья, четвертая, пятая, – ответил Шардан. – Возможности казались бесконечными. Легко можно было решить, что пределов развития современной корпорации вообще не существует. А когда наступил рассвет ядерной науки… мой бог, уже не осталось ничего такого, чего нельзя было бы достичь, требовалось всего лишь как следует пошевелить мозгами! Ванневар Буш, Лоуренс Маршалл и Чарльз Смит из Рэйтиона вели пионерские работы во всех сферах, начиная от микроволновых генераторов и кончая системами наведения ракет и оборудованием для радиолокации. Так что многие из тех открытий, без которых нельзя представить себе мир в последующие десятилетия – ксерография, микроволновые технологии, двоичная вычислительная техника, электроника твердого тела, – уже были получены и даже имели изготовленные прототипы в лабораториях «Белл», «Дженерал электрик», «Вестингауз», RCA, IBM и других корпораций. Материальный мир был покорен нашей воле. Неужели же мы не сможем совладать с царством политики? – так думали мы тогда.

– А где вы сами находились в то время? – спросил Бен.

Глаза Шардана остановились, уставившись в воздух посередине комнаты. Он снова вынул пульверизатор из складок мантии и еще раз увлажнил глаза. Потом приложил белый носовой платок ниже своего рта-раны, где по остаткам подбородка стекала слюна. И поначалу отрывисто, а затем все более плавно, начал рассказывать.

Я был еще совсем ребенком – восемь лет, – когда вспыхнула война. Учился в ничем не примечательной провинциальной школе города Лион, носившей название лицей Бомон. Мой отец был городским гражданским инженером, а мать – школьной учительницей. Я был единственным ребенком в семье и в каком-то смысле вундеркиндом. Когда мне исполнилось двенадцать лет, я уже ходил на лекции по прикладной математике в лионский «Эколь нормаль суперьер», это был коллеж, готовивший учителей. У меня были ярко выраженные способности к математике, и все же академия не обладала для меня никакой привлекательностью. Я хотел чего-то другого. Кисло пахнувшие озоном тайны теории чисел нисколько не очаровывали меня. Я хотел научиться воздействовать на реальный мир, на царство повседневного. Придя в поисках работы в бухгалтерию «Трианона», я солгал и прибавил себе лет. К тому времени Эмиль Менар уже успел заслужить в деловом мире славу пророк а, истинного провидца. Человек, собравший компанию из совершенно разнородных частей, которые поначалу все считали абсолютно несовместимыми. Человек, который первым понял, что, объединяя разрозненные доныне действия, можно создать индустриальную империю, могущество которой будет бесконечно превосходить сумму ее частей. На мой взгляд – взгляд аналитика, – «Трианон» был подлинным шедевром, Сикстинской капеллой в мире корпораций.

Прошло всего несколько месяцев, и о моем мастерском владении методами статистики узнал начальник отдела, в котором я работал, мсье Арто. Это был пожилой джентльмен, человек, обладавший немногочисленными увлечениями и практически безраздельно преданный подходу Менара. Кое-кто из моих коллег считал меня излишне холодным, но только не мсье Арто. Мы разговаривали между собой, как два спортивных болельщика. Мы могли часами обсуждать относительные преимущества внутренних рынков капитала или альтернативной величины премий при страховании делового риска. Вопросы, которые оказались бы совершенной загадкой для большинства людей, – но зато они затрагивали архитектуру капитала как таковую: пути рационализации решений о том, куда инвестировать и реинвестировать, как лучше распределять риски. Арто, находившийся уже на пороге отставки, позаботился о том, чтобы представить меня самому великому человеку, благодаря чему я перескочил через огромное количество ступенек карьерной лестницы. Менар, удивленный моей бросавшейся в глаза молодостью, задал мне несколько снисходительных вопросов. Я ответил довольно серьезно и притом провокационно – по правде говоря, мои ответы вплотную граничили с явной грубостью. Сам Арто был потрясен. Зато Менару это, кажется, очень понравилось. Манера моего разговора с ним была для него непривычной, зато в моих ответах в сжатом виде содержалось объяснение его собственного величия. Позже он сказал мне, что сочетание дерзости и глубокомыслия в моем поведении напомнило ему не кого иного, как его самого. Он обладал потрясающей самовлюбленностью, но эта самовлюбленность была заслуженной. Мое собственное высокомерие – этот ярлык я получил, еще будучи ребенком, – тоже, возможно, имело некоторое основание. Смирение годится только для церковников. Зато рационализм утверждает, что человек способен осознать свои собственные достоинства и недостатки. Я обладал значительным опытом использования методов оценки. Почему же моя оценка не может со всей логической обоснованностью распространиться на меня самого? Я был глубоко уверен, что моему отцу в жизни изрядно повредила чрезмерно почтительная манера обращения с людьми: он слишком мало ценил свои собственные дарования и тем самым подталкивал других тоже недооценивать их. Такой ошибки я допускать не намеревался.

И уже через несколько недель я стал личным помощником Менара. Я сопровождал его абсолютно повсюду. Никто не знал, то ли я был его секретарем, то ли советником. И, по правде говоря, я постепенно переходил от первой роли ко второй. Великий человек обращался со мной скорее как с приемным сыном, нежели с наемным служащим. Я был его единственным протеже, единственным помощником, который казался Менару достойным того, чтобы тратить время и силы, давая ему уроки. Я высказывал предложения, иногда весьма смелые, порой даже такие, которые полностью меняли разрабатывавшиеся в течение нескольких лет планы. Так, например, я предложил продать долю в нефтеразведке – эту программу его менеджеры разрабатывали не один год. Я предлагал совершать массивные инвестиции в пока еще не проверенные технологии. Все же в тех случаях, когда он следовал моим советам, он почти неизменно оказывался довольным результатами. L’ombre de Menard – тень Менара – так меня стали называть в начале пятидесятых. И в то время, когда он боролся с болезнью, лимфомой, которая в конечном счете свела его в могилу, он сам и «Трианон» ст али все больше и больше полагаться на мое мнение. Мои идеи были смелыми, неслыханными, на первый взгляд безумными – но очень скоро им начинали пытаться подражать. Менар изучал меня в такой же степени, в какой я изучал его, с беспристрастной отчужденностью и в то же время искренней привязанностью. Мы оба были такими людьми, в которых эти качества без труда сосуществовали, взаимно дополняя друг друга.