– Кто вы?.. – Штрассер запнулся.

– Мой отец Макс Хартман. Я уверен, что вы помните это имя.

Штрассер прищурился.

– Макс Хартман… Еврей, наш казначей?..

– Совершенно верно. И еще, как мне сказали, он был офицером СС. – Но Зонненфельд уверен в том, что это было всего лишь прикрытием, уловкой. Сердце Бена отчаянно колотилось: он боялся услышать от Штрассера подтверждение отвратительного прошлого Макса.

Штрассер рассмеялся, показав стертые почти до самых корней коричневые зубы.

– СС! – повторил он так, будто услышал нечто невероятно забавное. – Он не имел никакого отношения к СС. Мы дали ему фальшивое удостоверение, так что он мог без всяких хлопот ездить из Германии в Швейцарию. Это было нужно для дела.

В ушах Бена с оглушительным ревом пульсировала кровь. Он чувствовал волну облегчения; это было подлинное физическое ощущение.

– Борман лично включил его в немецкую делегацию, – продолжал Штрассер. – И не только потому, что он хорошо разбирался в том, как перекладывать деньги из кармана в карман, но еще и потому, что нам был нужен… э-э-э… псевдоруководитель.

– Номинальный глава делегации?

– Да. Промышленников из Америки и других мест изрядно нервировало то, что делали нацисты. Участник-еврей был нам необходим для того, чтобы придать себе как можно более респектабельный вид, показать, что мы не из плохих немцев, не фанатики, не ученики Гитлера. Со своей стороны, ваш отец на этом немало выиграл: вытащил из лагерей свою семью и много других еврейских семей, да в придачу получил сорок миллионов швейцарских франков – почти миллион долларов США. Большие деньги. – Злобная улыбка. – Теперь он рассказывает о себе сказки, что, дескать, выбился из нищеты! Разве миллион долларов это нищета? Мне так не кажется.

– Бен! – крикнула Анна. Она быстро раскрыла кожаный бумажник, в котором лежало ее удостоверение министерства юстиции.

– Теперь, герр Штрассер, вы, наверно, захотите узнать, кто я такая? Я присутствую здесь от имени Управления специальных расследований министерства юстиции Соединенных Штатов. Уверена, вы знаете, что это такое.

– О-хо-хо, – насмешливо протянул Штрассер. – Как ни жаль разочаровывать вас, но я гражданин Аргентины, и вы с вашей юстицией для меня ничто.

Сирены звучали гораздо громче; похоже, что полиции осталось проехать всего лишь несколько кварталов.

Анна снова повернулась к старику.

– Полагаю, мы еще посмотрим, насколько серьезным было решение аргентинского правительства насчет выдачи военных преступников. Бен, к черному ходу!

Щеки Штрассера покрылись красными пятнами: видимо, он разозлился еще сильнее.

– Хартман, – хрипло позвал он.

– Бен, уходим!

Штрассер согнул узловатый палец и поманил Бена к себе. Бен не смог устоять. Старик что-то зашептал. Бен опустился на колени рядом с ним, чтобы расслышать его слова.

– Хартман, ты знаешь, что твой отец был жалким слабым человечком? – сказал Штрассер. – Бесхребетный слизняк. Трус и мошенник, прикинувшийся жертвой. – Губы Штрассера шевелились всего в нескольких дюймах от уха Бена. Он говорил нараспев, явно получая от этого удовольствие. – А ты сын мошенника, и больше ничего. Вот кто ты такой для меня.

Бен закрыл глаза и напрягся, стараясь подавить гнев.

Сын мошенника.

Неужели так оно и было? И Штрассер говорит правду?

А Штрассер явно наслаждался волнением Бена.

– О, тебе хотелось бы убить меня на месте, ведь правда, Хартман? – чуть погромче прошептал старик. – Но ты этого не сделаешь. Потому что ты такой же трус, как твой отец.

Бен увидел, что Анна быстро зашагала по коридору.

– Нет, – сказал он. – Потому что я предпочитаю, чтобы вы провели остаток жизни в вонючей тюремной камере в Иерусалиме. Я хотел бы сделать ваши последние дни настолько неприятными, насколько это возможно. А убивать вас – это попусту потратить пулю.

Он бегом кинулся вслед за Анной в глубину дома, а звук сирен делался все громче и громче.

Ползти, не подниматься. Архитектор знал, что если он примет вертикальное положение, то усилия, требующиеся для того, чтобы поддерживать ортостатическое кровяное давление в голове, окажутся намного больше, а в настоящее время ему совершенно не нужно подниматься. Это было рациональное решение, и способность принять его подействовала на убийцу так же успокоительно, как ощущение прицепленной к щиколотке кобуры, в которой лежал «глок».

Парадная дверь была открыта, прихожая пуста. Он полз по-пластунски, не обращая ни малейшего внимания на кровавую полосу, которая оставалась от прикосновения его груди к светлому, почти белому полу. Каждый ярд казался ему целой милей. Но он дойдет до конца!

Ты лучше всех. Ему было семнадцать, и инструктор сказал это перед всем батальоном. Ты самый лучший. Ему было двадцать три, и эти слова произнес его командир в штази, когда говорил молодому Хансу, что написано в донесении, которое он отправил наверх. Вы лучше всех. Это сказал начальник управления штази: Архитектор только что возвратился из «охотничьей поездки» в Западный Берлин, где разделался с четырьмя физиками, членами известной во всем мире группы из Лейпцигского университета, накануне сбежавшими туда из ГДР. Вы лучше всех: так сказал ему высокопоставленный руководитель из «Сигмы», седовласый американец в очках с оправой телесного цвета, после того как он прекрасно выполнил ликвидацию видного итальянского левого деятеля, пристрелив его с противоположной стороны улицы, когда тот исходил страстью в объятиях пятнадцатилетней шлюхи из Сомали. Но он еще услышит эти слова. Услышит их снова и снова. Потому что это правда.

И потому, что это правда, он не сдастся. Он не уступит почти непреодолимому желанию отступить, остановиться, уснуть.

С четкостью, которой позавидовал бы робот, он выдвигал вперед руку и колено, перетаскивая себя через прихожую.

В конце концов он оказался в просторной, очень высокой комнате, вдоль стен которой стояли книжные шкафы. Холодные и немигающие, будто у ящерицы, глаза осмотрели помещение. Главной из его целей здесь не оказалось; впрочем, это было разочарование, а не неожиданность.

Зато здесь находился громко сопевший, покрытый потом слабак Штрассер, предатель, который тоже заслужил смерть.

Сколько еще минут Архитектор сможет сохранять сознание? Он с отчаянным усилием впился глазами в Штрассера, как будто рассчитывал, отняв у него жизнь, вернуть свою.

Чувствуя, как его шатает, он поднялся с пола и принял стойку стрелка. Все мышцы его тела сводила судорога, но руки все же подчинялись ему. Маленький «глок», который он держал обеими руками, весом, казалось, не уступал артиллерийскому орудию, но все же он поднимал пистолет, пока тот не оказался направленным точно в цель.

Именно в этот момент Штрассер, вероятно учуявший запах крови, наконец обнаружил его присутствие.

Архитектор видел, как похожие на две изюминки глаза на мгновение широко распахнулись, а затем закрылись. Нажать на спусковой крючок было так же тяжело, как одним пальцем поднять стол, но он все равно сделает это. Сделал это.

Или нет?

Не услышав громкого ответа оружия на свое усилие, он в первый момент испугался, что не выполнил свою миссию. Но тут же понял, что это просто органы чувств начали отказывать.

В комнате стремительно сгущалась темнота: он знал, что мозговым клеткам не хватает кислорода и они прекращают свою работу – что сначала пропадут слух и зрение, а затем угаснет и сознание.

Он ждал, пока не увидел, что Штрассер упал на пол, и только после этого разрешил своим глазам закрыться. Когда веки сомкнулись, в его мозгу промелькнуло осознание того, что они никогда больше не откроются, а затем он перестал ощущать что бы то ни было.

Вернувшись в гостиничный номер, Бен и Анна принялись листать газеты – по дороге они купили целую пачку в первом попавшемся киоске. Шардан успел сказать о важнейшем шаге, который «Сигме» предстояло совершить в своем развитии. И форум важных шишек в Австрии, о котором проговорился Штрассер, совершенно явно, связан с этим шагом. Но что же это за сборище?