Анна была одета в свой дорожный костюм: темно-голубую юбку от Донны Каран (естественно, из недорогих) и белую блузу от Ральфа Лорена (конечно же, не сшитую на заказ). В управлении она славилась умением одеваться совершенно безупречно. На свое жалованье ей было крайне трудно приобретать одежду, изготовленную лучшими фирмами, но она все равно покупала ее, несмотря даже на то, что ради этого ей приходилось жить в темной двухкомнатной квартирке в захудалом районе Вашингтона и работать без отпусков: все заработанные деньги уходили на одежду.

Все считали, что она одевается так хорошо для того, чтобы привлекать внимание мужчин, ведь именно к этому стремились все молодые одинокие женщины. Но в ее случае общественное мнение заблуждалось. Одежда заменяла ей бронежилет. Чем лучше она выглядела, тем спокойнее и безопаснее себя ощущала. Анна пользовалась косметикой лучших сортов и носила одежду, разработанную и сшитую лучшими фирмами, потому что так она больше не была дочерью нищих мексиканских иммигрантов, убиравших дома и подметавших дворы богачей. А значит, она могла быть кем угодно. У нее было вполне достаточно здравого смысла для того, чтобы понять, насколько это смешно с рациональной точки зрения. И все равно она вела себя именно так, а не иначе.

Анна не раз спрашивала себя, что же больше задевало Арлисса Дюпре – то, что она, привлекательная женщина, отвергла его домогательства, или же то, что она мексиканка. Возможно, и то, и другое. Возможно, по мнению Дюпре, выходцы из Мексики были низшими существами, и поэтому она не имела никакого права отказать ему.

Она выросла в маленьком городке в Южной Калифорнии. Ее родители были мексиканцами, которым удалось убежать от нищеты, болезней и безнадежности, царивших в стране, лежавшей южнее границы. Ее мать, ласковая женщина с тихим голосом, убирала в квартирах, а отец, молчаливый и самоуглубленный человек, делал дворовую работу.

Когда она училась в начальной школе, то носила платья, сшитые матерью. Мать также заплетала в косы и укладывала ее каштановые волосы. Анна знала, что одета не так, как все остальные, знала, что одежда не слишком-то идет ей, но это ее совершенно не волновало лет до десяти или одиннадцати, когда среди девочек начали формироваться компании, в которые ей не было доступа. Ни одна из ее одноклассниц ни за что не стала бы иметь дело с дочерью женщины, убиравшей их дома.

Она была изгоем, отверженной, ненужной обузой в классе. Она была невидимкой.

Не то чтобы она была одна такая – ученики делились примерно поровну на латиноамериканцев и белых, причем эти группы почти не соприкасались между собой. Она привыкла к тому, что некоторые из белых девочек и парней презрительно окликали ее «мокрая спина» или «спик»[12]. Но среди латиноамериканцев тоже имелись касты, и она относилась к самой низшей. Латиноамериканские девочки всегда одевались очень хорошо и издевались над ее одеждой даже с большей злобой, чем белые.

Выход, решила она, заключается в том, чтобы одеваться так же, как все остальные. Она начала жаловаться матери, которая сначала не принимала ее всерьез, но потом все же объяснила, что они не могут позволить себе покупать такую одежду, какую носят другие девочки, да и вообще, спросила она, какая разница? Ей что, не нравится та одежда, которую шьет ей мать? «Нет, – бросила в ответ Анна, – я ее ненавижу!» Она и тогда отлично понимала, какими жестокими были эти слова и какую боль она причинила матери. Даже сегодня, через двадцать лет, Анна не могла без раскаяния вспоминать о тех днях.

Мать любили все, к кому она нанималась. Некая весьма и весьма богатая женщина стала дарить работнице вещи своих детей. Анна радостно носила их – она никак не могла понять, как можно пренебрегать такой прекрасной одеждой! – пока до нее постепенно не дошло, что все эти наряды были модными год или два назад, а потом в один, как выяснилось, не такой уж прекрасный день все удовольствие от подобных подарков исчезло окончательно. Анна шла по школьному коридору, и девочка, входившая в компанию, к которой ей очень хотелось примкнуть, вдруг окликнула ее. «Эй, – сказала девочка, – это же моя юбка!» Анна, покраснев, принялась отнекиваться. Тогда девочка подцепила указательным пальцем подол, отвернула его и продемонстрировала свои инициалы, написанные несмываемыми чернилами на пришитой метке…

Анна заранее выяснила, с кем ей придется работать. Офицер Конной полиции, встретивший ее в аэропорту, провел год, стажируясь в Академии ФБР по расследованию убийств. О нем отзывались как не о самом остром из ножей, которые могут найтись на кухне, но, в общем-то, вполне пригодном для работы.

Он стоял рядом с выходом для пассажиров, высокий, красивый мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в синюю спортивную куртку с красным галстуком. Судя по его широкой улыбке, он был искренне рад встрече с Анной.

– Добро пожаловать в Новую Шотландию, – сказал он. – Меня зовут Рон Арсено. – Темноволосый, кареглазый, с худым продолговатым лицом и высоким лбом. Этакий Дудли-молодчина, мысленно охарактеризовала она его.

– Анна Наварро, – представилась она, сильно стиснув его ладонь. Мужчины всегда ожидают, что протянутая для пожатия рука женщины будет вялой, словно дохлая рыба, и поэтому она всегда жала руки мужчинам как можно крепче: это задавало тон общению и позволяло им понять, что она «свой парень». – Рада познакомиться.

Он наклонился, чтобы взять чемодан, но Анна, улыбнувшись, покачала головой.

– Благодарю вас, я сама.

– Вы впервые в Галифаксе? – похоже, он решил между делом проверить, что она собой представляет.

– Да. Сверху он кажется очень красивым.

Вежливо усмехнувшись в ответ, он зашагал рядом с нею через здание аэровокзала.

– Я буду организовывать ваше взаимодействие с властями Галифакса. Вы получили документы?

– Да, благодарю вас. Все, кроме банковских проводок.

– Сейчас они уже должны быть готовы. Если я найду их, то переброшу вам в гостиницу.

– Спасибо.

– Не за что. – Он, прищурившись, посмотрел куда-то вперед – контактные линзы, поняла Анна. – Хотите правду, мисс Наварро… Анна? Кое-кто в Оттаве никак не может понять, почему вы так заинтересовались этим дедом. Посудите сами: восьмидесятисемилетний старик умирает в своем доме от естественных причин. Знаете ли, этого можно было ожидать.

Они подошли к автомобильной стоянке.

– Тело находится в полицейском морге? – спросила Анна.

– Нет, в морге местной больницы. Ожидает вас в холодильнике. Вы связались с нами прежде, чем старикашку успели закопать в землю, – это хорошая новость.

– А какая же плохая?

– Труп был уже забальзамирован для похорон.

Анна даже вздрогнула.

– Это могло исказить токсикологическую картину.

Они подошли к темно-синему «Шевроле»-седану последней модели, который всем своим видом прямо-таки убеждал всех окружающих в том, что принадлежит полиции. Арсено открыл багажник и положил туда чемодан Анны.

Некоторое время они ехали молча.

– А кто же вдова? – спросила Анна. О ней в полученных документах ничего не говорилось. – Тоже из французских канадцев?

– Местная. Из Галифакса. В прошлом школьная учительница. Такая суровая старуха. Я хочу сказать, что испытываю большую неловкость перед леди: она ведь только что потеряла мужа, и похороны, как предполагалось, должны были состояться завтра. Мы были вынуждены просить ее отложить их. К тому же приехали родственники из Ньюфаундленда. Когда мы упомянули о вскрытии трупа, она, мягко выражаясь, не пришла в восторг. – Он взглянул на Анну и снова уставился на дорогу. – Поскольку уже поздно, думаю, что лучше всего будет, если вы сейчас устроитесь в гостинице, а завтра рано поутру мы могли бы взяться за дело. Патологоанатомы готовы встретиться с нами в семь часов.

Анна почувствовала острый, почти болезненный приступ разочарования. Ей хотелось приступить к работе прямо сейчас.