После завтрака мне помогли закрепить груз на лошади. Я попрощался со всем патриархальным семейством, после чего Кристобаль Домингес проводил меня часть пути и отправился по своим делам, а два вооруженных револьверами слуги — до границ его владений.

Моя палатка, сотворенная из куска старой парусины, двух шестов и четырех колышек и защищенная противодождевой канавкой, стоит на склоне горы, который спускается к речушке Каньон-Крик, притоку Американской реки, которая в свою очередь на территории города Сакраменто впадает в реку с таким же названием, которая течет до залива Сэсун-Бэй, являющегося частью Калифорнийского. От Сан-Франциско до Сакраменто бегают речные колесные пароходы, проезд на которых стоит от пяти до пятнадцати долларов, а в обратную сторону — в три раза дороже, хотя, казалось бы, должно быть наоборот, потому что по течению сплавляться легче и быстрее. Просто вверх по течению плывут в основном бедняки, а вниз — разбогатевшие. Американская река порожистая, судоходства по ней нет, только небольшие лодки и пироги снуют, огибая пороги по суше. В основном на них перевозят грузы, но иногда и пассажиров в обе стороны. Я добрался сюда на лошади, сэкономив уйму денег. Именно на одном из притоков Американской реки было найдено первое золото. Сейчас ее берега, включая все притоки, заняты лагерями старателей. Самый большой, Джордж-Таун, находится у впадения Каньон-Крик в Американскую реку. Мой лагерь располагается километрах в десяти выше по течению и называется Мормонским, потому что, первыми прибыв сюда, мормоны, которые называют себя членами «Церкви Иисуса Христа Святых последних дней», все еще составляют большую часть его обитателей. По правую руку от меня четыре участка мормонской семьи Нэшей, состоящей из мужа Джона, двух его жен Мэри и Юдифи и шестнадцатилетней дочери Катрин от третьей жены, умершей пару лет назад. Дети от живых двух жен имеют свои семьи и моют золото на других притоках Американской реки. Младшую дочь тоже могли бы на раз-два вытолкать замуж, женщин тут не хватает, не говоря уже о принятом у мормонов многоженстве, но семье нужны рабочие руки. Вот намоют золотишка, тогда и позаботятся о будущем Катрин. Ко мне семейство относится благожелательно, хотя я сказал им, что атеист. По моему классическому и старомодному английскому языку, знанию многих ненужных сведений типа романов Фенимора Купера, которого сейчас величают американским Вальтером Скотом, и работе в таком юном возрасте подшкипером на большом морском судне Нэши сделали вывод, что я — образованный и культурный молодой человек из состоятельной семьи, не чета им, бывшим фермерам. Слева два участка занимают, как бы выразились в будущем, ирландо-американцы, молодцы из категории тупой и еще тупее, главным достоинством которых является неразговорчивость, хотя время от времени ссорятся между собой или с тремя соседями-французами с таким остервенением и количеством ругательств, что даже потомки галлов сникают и ретируются. Причина ссор — речная вода, которую каждый норовит направить в нужное ему место. Потомки ирландцев попробовали поссориться и со мной, но я, в отличие от французов, ругаться не стал, а отходил обоих рукояткой лопаты, действуя ей, как копьем. Старший из них, Бернард Маклафлин, бывший мясник, побежал было в шалаш то ли за револьвером, который они купили за первые восемь унций добытого золота, то ли за длинным ножом, с которым постоянно возится, не в силах, видимо, позабыть предыдущую профессию, но младший, Стив Бэрк, промотавший доставшуюся по наследству, отцовскую лавку, помешал ему, напомнив, что их обоих повесят за убийство. Лишать жизни кого угодно на территории лагеря полагается только по решению общины. За пределами — возможны варианты.

Я выбираюсь из палатки, потягиваюсь. Ложе выстелено толстым слоем сена и сверху накрыто одеялом, но у меня постоянно затекает тело. Может быть, это накопленная за предыдущий день усталость, которая не успела рассосаться за ночь. Я поднимаюсь выше по склону, захожу за кусты, где долго отливаю. Еще выше стоит на привязи конь. Нарванная ему вечером трава почти не тронута, хотя я отбирал именно ту, которую он любит. Я отвязываю Буцефала, отвожу еще выше, к началу леса, где стреножу и отпускаю пастись. Ночью опасаюсь оставлять его так далеко от палатки. Пойманных на воровстве бьют смертным боем и изгоняют из лагеря, но постоянно слышу, что у кого-то что-то украли. У меня уже появилось сожаление, что не продал коня в Джордж-Тауне, где предлагали за него тысячу долларов. Впрочем, примерно за такие же деньги коня можно продать и здесь какому-нибудь старателю, внезапно разбогатевшему и решившему завязать. Я спускаюсь к реке, умываюсь холодной мутной водой, потому что ирландцы и французы уже работают. По молодости лет бреюсь пока раз в неделю, чему безмерно рад. Возвращаюсь к палатке, завтракаю по-быстрому лепешкой из кукурузной муки, поджаренной вчера на сковороде, и куском холодной утки, подстреленной вечером выше по течению, где оба берега обрывистые, никто там не работает. Запиваю водой, едва разбавленной вином, которого осталось меньше литра.

Переобувшись в сапоги, не высохшие за ночь, беру лопату и медный таз, иду обреченно к реке. В любой романтике самое приятное начинается после того, как она заканчивается. Это касается и такого романтичного процесса, как золотоискательство. Я набираю лопатой донные отложения на мелководье, наполняю таз до половины, чтобы был не слишком тяжел, и, оставив лопату на берегу, захожу в реку по колено. Сапоги наполняет холодная вода, стекающая с гор Сьерра-Невада, где на некоторых вершинах еще не растаял снег. Ноги моментально начинают неметь. Я жду, когда они привыкнут к холоду, когда перестану их чувствовать. Затем опускаю таз в воду и жду, когда перестану чувствовать замерзающие руки. Я покачиваю таз из стороны в сторону, встряхиваю содержимое, чтобы течение снесло ил. Руки и ноги мерзнут, а тело припекает солнце. К полудню температура воздуха будет градусов тридцать пять, если не больше. Из-под шляпы начинает стекать на лицо едкий соленый пот. Через несколько минут в тазу остаются только твердые тяжелые фракции. Я выхожу, чавкая водой в сапогах, на берег, ставлю таз на землю, выбираю и выбрасываю камни, сперва крупные, потом мелкие. На самом дне среди каменной крошки поблескивают несколько золотых крупинок. Я надавливаю на крупинки онемевшим, указательным пальцем, чтобы «прилипли» к нему, перекладываю в кожаный мешочек, который висит у меня на шее. Так я сразу почувствую, если вдруг разбогатею. Крупинок мало и они мелкие, песок. Вечером я их переберу, отсею множество каменных крошек, и добыча станет еще легче. Я наполняю таз в другом месте, где еще не пробовал, на берегу, расковыряв сухую, твердую, каменистую землю киркой, и опять иду промывать, только на этот раз дольше, потому что земля размякает и смывается медленнее, чем донный ил. И опять нахожу на дне таза немного золотого песка. Золото здесь везде. Другое дело, что кто-то намывает за неделю на две тысячи долларов, а кто-то — на двадцать. Я ближе ко вторым.

Соседи-мормоны добывают золото с помощью рокера. Это не мотоциклист, обожающий рок, а деревянно-жестяной ящик без крышки. В днище ящика много отверстий и под ним начинается так называемый шлюз — наклонный деревянный желоб с низкими поперечными планочками, «порогами». Семейка отвела воду, оголив часть речного дна. Одна из жен копает там и швыряет ил на берег к рокеру. Вторая переправляет выброшенное в ящик, в который отец таскает двумя ведрами и заливает воду, а дочь трясет рокер, отсюда и название, чтобы вода размывала легкие фракции и уносила через отверстия в дне. Впрочем, иногда члены семьи меняются местами. Вода прихватывает и легкие золотые крупинки, которые оседают вместе с каменной крошкой на «порогах» желоба. Те, у кого есть лишние деньги, покупают ртуть, цена на которую доходит до унции золота за фунт, и заливают ее в отсеки желоба. Золотые крупинки прилипают к ртути. Что-то все равно теряется, но, думаю, не намного больше, чем при работе с обычным лотком, а если учесть объем переработки, то этими потерями можно пренебречь. Когда рокер заполняется камнями, его очищают и забирают золотой песок и самородки. Точно не знаю, потому что семейство помалкивает о результатах своего труда, но, думаю, баксов пятьсот за неделю намывают. Впрочем, у соседа член всегда на семь сантиметров длиннее.