Поскольку большинству южан теперь не до предметов роскоши, я нагрузил «Катрин» и «Благовещение» пшеничной мукой в мешках и овсом навалом и повел во французский порт Бордо. Там оба эти товара пользовались большим спросом. Зерновые на юге Франции теперь выращивают все меньше, предпочитают вино, которое дает больше прибыли. К тому же, овес стал основным кормом для лошадей, особенно армейских. И то, и другое у меня забрали два крупных оптовика, продав взамен вино в бочках, красное и белое. Этот товар южанам сейчас нужнее. Будут заливать вином душевные раны.

Во время стоянки в порту жил с Самантой в «Регент Гранд Отель» — четырехэтажном здании из белого камня, в котором самые высокие окна были на первом этаже, а на следующих все ниже и ниже. Мы поселились на втором, в трехкомнатном номере, украшенном не так дорого, как лондонский, но и менее эклектично. В придачу, ресторан был намного лучше. Про кухню даже говорить не буду, это само собой разумеется. Меня поразила в зале роспись потолка, разделенного на сектора, в каждом из которых в овале что-нибудь на библейскую тему, причем написано мастеровитым художником. Как мне объяснили, раньше гостиница была королевской резиденцией, и кое-что удалось сохранить. Несмотря на лихие революционные годы, французы так и не расстались с преклонением перед своей знатью.

Гражданская война не сильно затронула жизнь в Уилмингтоне. Город был захвачен северянами без боя через неделю после падения форта Фишер. Вели себя солдаты корректно, никого не расстреляли и почти никого не ограбили. Правда, пропало большое количество продовольственных товаров из магазинов и складов и домашней птицы из дворов, но не голодать же солдатам?! На мэрии поменяли флаг, а внутри нее — чиновников. Южане, даже присягнувшие Соединенным Штатам Америки и отрекшиеся от рабства, не имели права занимать административные должности. Их заменили выходцы из северных штатов. Армия пошла дальше, а жизнь в Уилмингтоне вернулась в свое русло. Мою семью и дом война не затронула вовсе. Слуги остались прежние. Дети подросли. К появлению Саманты Брук отнеслись спокойно. Мама втихаря от меня воспитывала их в мормонских традициях. Я не вмешивался, помня, что мормоны будут еще долго заправлять в этой стране.

Проверял южан на вшивость, то есть, на лояльность, бывший пехотный унтер-офицер Джон Уайтфорд — рослый тип с густой бородой, бывший поездной кондуктор, так и не расставшийся с мундиром, теперь занимавший кабинет Мишеля Деперрина. Со стен исчезли портреты и скальпы, а вместо винтовки повесили палаш в ножнах. Само собой, хорошим вином здесь больше не угощали. И плохим тоже.

— Значит, ты участвовал в боевых действиях против правительства, несмотря на то, что выходец с Севера, — заявил Джон Уайтфорд, узнав мою фамилию и сверившись со списками.

— Если рейдерство можно назвать боевыми действиями, то да, — согласился я, — но вообще-то занимался зарабатыванием денег в то время, когда вы выясняли, кто сильнее.

— Да, я слышал, что ты немало нахапал, пока мы воевали, — обиженным тоном заявил он.

— А кто тебе мешал?! — сказал я. — У меня в экипаже было с десяток северян. Все теперь состоятельные люди.

— Откуда же я знал?! — огорченно воскликнул бывший унтер-офицер.

Янки больше расстраивается не тогда, когда прогорел на каком-то деле, а когда проскочил мимо выгодного.

— Надеюсь, на этом месте наверстаешь часть упущенного, — подсказываю я.

О том, что Джон Уайтфорд берет взятки, знает весь город. Не знает Уилмингтон чиновника, который взяток не берет. Что не мешает бывшему унтер-офицеру поизображать невинность.

— Не такое уж и выгодное место… — мямлит он.

— Я — северянин, плантаций и рабов не имею, на верность Конфедерации не присягал, в боевых действиях не участвовал, военных преступлений не совершал. Если мне здесь не понравится по каким-либо причинам, погружу семью на пароход и вернусь в Нью-Йорк, где всем будет плевать на мое рейдерство, — перечислил я смягчающие обстоятельства, после чего задал вопрос: — Сойдемся на двадцатке?

Беднякам выдавали индульгенцию сразу, а вот дела богатых могли рассматривать неделями. Решение убыстрялось при даче взятки, сумма которой колебалась от десяти по сотни баксов. Больше всего требовали не со старших офицеров армии южан, что было бы логично, а с плантаторов, что тоже логично, потому что они богаче.

Джон Уайтфорд посопел, взвешивая обстоятельства, после чего, наверное, вспомнил, что его нынешняя зарплата всего двадцать четыре доллара в месяц, а почти всех местных уже общипал, и согласился:

— Хорошо, пусть будет двадцать.

Разобравшись с местными властями и решив остаться в Уилмингтоне, я разузнал ситуацию на рынке недвижимости в окрестностях. Большинство плантаторов были в долгах, как в шелках. Почти все плантации были заложены в банках, проценты на долги капали исправно, а лишь немногие хозяева нашли рабочие руки, чтобы посадить и собрать хлопок. Банки предлагали заложенные земли по бросовой цене, понимая, что и на следующий год ситуация с рабочей силой на юге будет не лучше. Я воспользовался моментом и купил шесть самых лучших плантаций, расположенных недалеко от города. На них было грустно смотреть: заросшие травой поля, пустые склады, кладовые, конюшни, хлева, птичники. Всё, что можно было продать, разошлось за годы Гражданской войны — унесло ветром. Мне придется наполнить их заново, вдохнуть жизнь. Надеюсь, что за вложения воздастся мне сторицей. Урожая с этих полей, начиная со следующего года, должно хватить на то, чтобы было, что возить моим пароходам, как нынешним, так и будущим.

Я сходил на «Катрин» в Портсмут, штат Виргиния, где нагрузил полный трюм угля, чтобы иметь запас его в Уилмингтоне, а заодно заказал два новых однотипных двухвинтовых парохода водоизмещением по две с половиной тысячи тонн каждый. В их проект внес все изменения и новинки, появившиеся за время войны. Кстати, технический прогресс начал набирать обороты. Новшества появляются с такой скоростью, что я не успеваю их отслеживать и, что немаловажно, замечать. Для меня-то они — позабытое старое, точнее, позабытое будущее.

Когда проходишь Магелланов пролив на пароходе, маршрут кажется намного проще. Те опасности, которые поджидают в проливе парусные суда, для парохода сущая ерунда. Да, напрягают приливно-отливные течения, но зато сильные ветры не так страшны. Наверное, из-за этого и берега показались мне красивее и даже радушнее. Тем более, что здесь сейчас весна. Пунта-Аренас превратился в небольшое поселение с большим количеством новых домов. В связи с появлением пароходов, Магелланов пролив стал оживленнее. Здесь можно пополнить запасы угля, который добывается в Чили. Кстати, поселение пока ничейное, за него спорят Чили и Аргентина. Как обычно бывает в таких случаях, в Пунта-Аренас собрались со всего мира те, кому встреча с любыми властями ни к чему. Четырнадцать лет назад они устроили здесь мятеж, захватили поселение, но проходивший мимо английский военный корабль быстро навел порядок. Как мне рассказал капитан баржи с углем, перевешать пришлось всего-то полсотни человек и вдвое больше перестрелять. Мы простояли на рейде два дня, бункеруясь углем и свежей водой. На берег никого не отпускал, потому что, как меня предупредили, приезжие, особенно при деньгах, имеют здесь дурную привычку пропадать бесследно. Возле парохода, без учета мелких торговцев, постоянно сновали лодки с мутными типами, и я круглосуточно выставлял вооруженных часовых. Обошлось без эксцессов.

Переход до Шанхая был спокойным. Тихий океан на этот раз оправдал свое название. Когда мы встали на рейде, на пароход на сампане прибыл местный чиновник с буфаном иволга на таком же халате, в каком ходил Ду Гоудань, и с такой же жидкой бороденкой на круглом узкоглазом лице. Я даже сперва подумал, что мой старый знакомый вернулся сюда, предпочтя голодной и тяжелой свободе сытую и спокойную неволю. Этого звали Ван Джитуй. По-английски он говорил намного хуже своего предшественника, я понимал его с трудом, поэтому сразу перешли на китайский язык. Пусть лучше он понимает меня с трудом.