Утром продолжили путешествие по реке. Двигались медленно, равняясь по пироге, которая тащила плот. Гребцам спешить было некуда, потому что сделают еще одну ходку, перевезут вторую часть пассажиров с клипера, а потом долго будут ждать, когда придет следующее судно. Впрочем, по их словам, в последнее время суда стали приходить все чаще.

В будущем я уже бывал в этих местах, когда многократно проходил по Панамскому каналу в обе стороны. Один проход из Атлантического океана в Тихий запомнился надолго. Лоцманская проводка по каналу обязательна, и нам достался не лучший из них, как в профессиональном плане, так и в моральном. Пройдя трехкамерный шлюз Гатун, мы вошли в озеро с таким же названием и перед каналом встали на якорь, ожидая очередь. Озеро Гатун искусственное, образовано с помощью запруды реки Чагрес, и очень большое. Пришло время сниматься, я дал команду запустить главный двигатель. То ли механики лажанулись, хотя клялись потом, что не виноваты, то ли действительно произошел технический сбой, но двигатель не запустился с первого раза. Лоцман сразу встал в позу, заявил, что не поведет технически неисправное судно по каналу. В таком случае пришлось бы заказывать и оплачивать буксиры. Время прохода и, следовательно, оплата лоцмана со средних девяти часов увеличилось бы вдвое или даже втрое… Я стоял на том, что судно исправно, потому что с судовладельцем у меня были хорошие отношения, портить которые не было желания. Короче, пришлось тридцать раз запускать и останавливать двигатель, чтобы доказать, что он исправен. Когда лоцман потребовал сделать это в тридцать первый раз, я начал связываться с лоцманской станцией. Тут он сразу заткнулся и дал команду следовать в канал. Все произошедшее не помешало ему потребовать презент по окончанию проводки — бутылку вискаря, причем дорогого. Сказал я ему кое-что на местном сленге, а при следующих проходах по каналу на других судах предупреждал панамских агентов, чтобы именно этого лоцмана для моего судна не нанимали.

На четвертый день ближе к вечеру мы прибыли к пункту назначения — деревушке Лас-Крусес. В этом месте река Чагрес подходила в дороге Камино-де-Крусес, а потом начинала удаляться от нее. Десятка три домов на низких сваях вытянулись вдоль высокого берега реки. Крикливая, неугомонная детвора собралась возле места нашей высадки, с нескрываемым любопытством разглядывая и с незамутненной простотой обсуждая чужеземцев и особенно их вещи. Взрослые стояли поодаль, наблюдая невозмутимо и молча. На темных лицах, изрезанных морщинами, лежала многовековая усталость, хотя большую часть дня эти люди ничего не делали, если не считать борьбу с жарой. Те из путешественников, кто имел много багажа и денег, начали договариваться с хозяевами мулов. Остальные покупали продукты, готовили на кострах ужин и располагались на ночлег, чтобы поутру отправиться в путь, преодолеть за световой день по грунтовой дороге, идущей по джунглям, километров тридцать, отделяющих нас от города Панама. Я заночевал вместе с гребцами, разделив с ними мясо косули, подстреленной возле последних порогов. В ответ они угостили меня забористым напитком, которых, по их словам, оберегал от болезней. К тому времени я уже заметил, что несколько золотоискателей, судя по тому, как сильно потели и слабели прямо на глазах, по одутловатым лицам и пожелтевшей коже, подцепили желтую лихорадку.

Рано утром двинулись в путь, но не все. Человек двадцать не смогли подняться и остались в деревне, как догадываюсь, умирать. Впереди шли хозяева мулов, на которых везли богатых золотоискателей или их багаж. Я шел пешком. Груза у меня было мало, поэтому утомлялся не сильно. Дорога пролегала среди болот и расщелин, по которым после дождя с рокотом текла мутная вода. Дважды делали привалы. Один раз пережидали дождь, а во второй похоронили по-быстрому — положили в ложбинку и закидали ветками и камнями — мужчину лет двадцати пяти, которого, уже больного, везли на муле. В сумерках, когда я решил, что придется заночевать в джунглях, деревья вдруг расступились — и впереди открылись возделанные поля, огражденные низкими стенками из камня, а дальше был океан, темный, незаметно переходящий в вечернее небо.

Есть моногорода, а есть моногосударства. Говорим республика Панама — подразумеваем Панамский канал. Почти всё население страны будет прямо или косвенно связано с каналом. Благодаря ему, уровень жизни в Панаме будет намного выше, чем в соседних государствах, а по количеству небоскребов на душу населения наверняка переплюнут даже США. Злые языки будут утверждать, что основой благосостояния станут оффшорные компании и отмывание с их помощью нелегальных доходов, но это они из зависти. Богачами будут в основном белые, включая североамериканских пенсионеров, средним классом — мулаты, бедняками — негры. Немногочисленные индейцы племени эмбера останутся жить в джунглях, как бы вне государства и классов. Даже нищие негры будут отзываться о них презрительно. Океан возле Панамы будет удивительно засранным. Такое впечатление, что в него будет стекать грязь при отмывании нелегальных доходов оффшорных компаний.

В середине девятнадцатого века Панама — маленький заштатный городишко. В центре несколько каменных двух-трехэтажных зданий, жилых и служебных, включая церковь, а к окраинам количество этажей сокращается до одного, и камень замещается деревом или даже тростником. Ураганы и пожары сокращают площадь города в разы, но через несколько дней на руинах появляются новые жилища. В одном из двухэтажных каменных зданий в центре находится контора Панамской железнодорожной компании, созданной янки два года назад, которая должна соединить два океана. Сейчас ведутся проектные и исследовательские работы. Я знаю, что железная дорога будет проходить вдоль канала, но когда ее построят — без понятия. Зато вода в океане пока чистая, и в ней много рыбы, которую ловят по большей части индейцы. Аборигенов пока много, и они с презрением смотрят на рабов-негров.

Здесь я впервые в жизни увидел действующий пароход, работающий на угле и дровах. Раньше любовался только музейными экспонатами, а в Панаме в тысяча восемьсот сорок девятом году удосужился совершить путешествие на пароходе «Калифорния» американской судоходной компании «Хауленд и Эспинуолл». Пароход был длиной сорок один метр, шириной — семь, осадка — четыре восемьдесят, грузоподъемность — семьсот девяносто две тонны. Паровая машина располагалась примерно в центре судна на нижней палубе под низкой ходовой рубкой. Благодаря такому расположению котлов и самого двигателя, которые весили много тонн, судно не нуждалось в балласте. Машина работала только на передний ход, поэтому со швартовкой к пиру были проблемы. Обычно пароход подтаскивали к причалу на буксире. На низкой волне он разгонялся до восьми-девяти узлов, но на высокой скорость падала до двух-трех. В любом случае это было лучше, потому что не зависел от ветра. При попутном ветре паровую машину останавливали и поднимали паруса. Перед надстройкой и за ней имелось по стальной полой мачте с триселями. Винт был гребной, четырехлопастный, правда, не совсем такой формы, как в будущем, более громоздкий. Его разместили в специальном колодце на корме и снабдили подъемным механизмом, чтобы не мешал движению при следовании под парусами. Убирали и дымовую трубу, мешавшую работать с парусом-фоком, специально для этого сделанную телескопической. Работала машина на дровах, которые в начале рейса занимали не только бункер, но и часть трюма. Рассчитана была «Калифорния» на шестьдесят пассажиров первого класса и полторы сотни «межпалубных», но взяла в Панаме четыреста шестнадцать и еще тонн двести груза, в основном солонину в бочках. Из пассажиров примерно треть составляли те, кто прибыл на Панамский перешеек на других судах перед нами. Почти половина из приплывших на клипере «Морская ведьма» сейчас боролась с желтой лихорадкой или малярией, подцепленными во время перехода. К моменту отхода парохода умерло человек сорок, а остальных больных капитан отказался брать на борт. Меня уберегли то ли прививки, сделанные в двадцать первом веке, то ли пойло, которым угощали гребцы.