В Северном море было полегче. К тому времени уже началась весна. Впрочем, глядя на серое английское небо, трудно было поверить, что здесь когда-либо случаются перемены сезонов. Мне кажется, в этих краях всего два времени года — проливной дождь и моросящий.

На подходе к проливу Па-де-Кале нас прихватил сильный западный ветер, преобладающий в этих краях в холодную часть года. Волну поднять возле берега у ветра не получалось, поэтому моему пароходу был в общем-то не страшен. Только я не забыл, что парусники при таком ветре в узкий пролив побоятся сунуться, будут стоять на якорях в бухтах или дрейфовать под рангоутом. Я решил проверить, так ли это, и направил «Катрин» не в пролив, а к бельгийскому берегу, а потом к голландскому. Берег здесь низкий, местами ниже уровня моря, защищен дамбами, и пологий. Во многих местах широкие, в несколько километров, песчаные дюны высотой двадцать-тридцать метров защищают внутренние территории от морской воды во время приливов и штормов. До устья Западной Шельды нам не попалось ни одного торгового судна, только несколько рыбацких лодок, с которых ставили небольшие сети на мелководье у берега. Зато возле Флиссингена дожидались погоды десятка три парусников. Продемонстрировав флаг Соединенного Королевства, я повел свой пароход дальше, вдоль острова Валхерен, держась на безопасном расстоянии от отмелей, которых немало у его берегов, и встал на якорь у его северной оконечности. Глубины здесь маленькие, а грунт хороший, песок с илом, якорь не ползет даже при очень сильном ветре. Впрочем, стоять нам пришлось всего чуть более суток. Штормовой западный ветер сменился на свежий южный. Парусники снялись с якорей и пошли к своим портам назначения, кто на запад, кто на север, кто на северо-восток, а мы погнались за теми, что неторопливо следовали к проливу Па-де-Кале курсом полный бейдевинд.

Их было восемь: два гукера водоизмещением тонн по двести пятьдесят, три шхуны тонн на триста-четыреста каждая, два торговых фрегата и клипер около тысячу тонн каждый. Гукеры под голландскими флагами я отмел сразу. Они шли медленнее всех, и мы проскочили мимо них без остановки. Одна шхуна была под французским флагом и две под английским. Я приказал проверить все три. На поднятый на грузовой мачте парохода красный флаг, приказывающий остановиться, и холостой выстрел из погонной пушки все три судна прореагировали с пониманием. Наверное, выматерили меня и не только, но паруса опустили и легли в дрейф. Две шестивесельные шлюпки с досмотровыми командами посетили все три шхуны и убедились, что поднятые на мачтах национальные флаги совпадают с указанными в судовых документах.

После чего погнались за фрегатами и клипером. Все трое несли английские флаги, что ни о чем не говорило. Военную хитрость никто не отменял, и жертвы, в отличие от рейдера, не обязаны до первого выстрела поднимать истинный флаг. Клипер был английской постройки, что тоже ни о чем не говорило. Я собирался догнать сперва его, как самого быстрого, но оба фрегата вдруг изменили курс вправо и с попутным ветром полетели в сторону английского берега. Если погнаться за ними, упустим клипер, и наоборот. Я решил, что с фрегатами шансов в два раза больше. Догнали их через полтора часа. Могли бы и раньше принудить к сдаче, но я решил не рисковать их мачтами. Слишком уж метко стрелял лейтенант Робин Макларен, а замена мачт — это и время, и немалые деньги. Оба фрегата принадлежали моему старому знакомому Корнелиусу Вандербильту и шли из Антверпена в Нью-Йорк, нагруженные по самое не балуй предметами роскоши. По самой скромной оценке призы тянули на четыреста тысяч долларов. Добыча была настолько ценной, что я решил отвести ее в Лондон. Только там найдутся настоящие ценители роскоши и фрегатов. И пусть о нас телеграфируют американским рейдерам, которые запрут мой пароход в Темзе. Судя по новостям с фронта, война скоро закончится, а в Лондоне будет не скучно дожидаться мира.

Гостиница «Майвертс в Клариджес» находится на углу Брук-стрит и Дэвис-стрит в районе Мейфэр (Майская ярмарка), который теперь в центре Лондона. Раньше это был пустырь возле крепостных стен, где в мае проводили ярмарку, за что и получил название. Одиннадцать лет назад это были две гостиницы, «Майвертс» и «Клариджес», но хозяева последней купили первую и объединили их. Шестиэтажное здание сложено из красного кирпича. Два нижних низких этажа занимают холл с регистрацией, ресторан, бар и подсобные помещения. На высоких третьем, четвертом и пятом находятся богато отделанные многокомнатные номера для состоятельных постояльцев. На низком шестом — для менее уважаемых. Есть еще и окна в крыше, но я не выяснял, жилые там помещения или служебные. За подобные вопросы обслуживающий персонал перестанет вас уважать, а с хозяином гостиницы мистером Клариджем мне не довелось встретиться. Я снял трехкомнатный номер на третьем этаже по сумасшедшей для нынешнего времени цене два фунта пятнадцать шиллингов в день, потому что, по заверению портье, в этом номере пять лет назад останавливалась императрица Евгения, жена Наполеона Третьего, и встречалась здесь с королевой Викторией, правящей ныне в Соединенном Королевстве. Получается, что я спал с императрицей в одной кровати, правда, в разное время. Кровать была рассчитана, как минимум, на троих. Балдахин отсутствовал. Наверное, чтобы была возможность полюбоваться потолком, расписанным в спальне под солнечное небо. Золотые лучи делили небо на восемь секторов, в каждом из которых облака были не такие, как в других. В холле потолок был в растительном орнаменте разных ярких цветов с преобладанием золотого. В комнате для слуг — синий с золотыми завитушками. Мебель тоже золотых расцветок, легкая, изящная, с гнутыми ножками, ручками и спинками. Британская империя, несмотря на свое нынешнее превосходство, училась прогибаться. Судя по количеству в номере золотой краски и позолоты в самых невероятных местах, мне при оплате сделали большую сезонную скидку.

Спальню делила со мной Саманта Брук. Я решил проследить за продажей призов, слишком уж ценных, а это займет много времени. Вызвал содержанку в Лондон телеграммой. Впервые в эту эпоху воспользовался услугами, довольно дорогими, этого детища прогресса. При этом вспомнил времена, когда другие детища — мобильные телефоны и интернет — доконают эру телеграфов. До приезда Саманты меня часто приглашали в дома богатых лондонцев, в основном купцов, брокеров и судовладельцев. Первые дни было по несколько приглашений, приходилось некоторым отказывать. Я бы всем отказал, потому что на этих сборищах было скучно. Да и к смокингу никак не привыкну, хотя он-то как раз ближе всего к тому, что носил в двадцатом веке. К тому же, в ресторане отеля был шеф-повар француз, который готовил лучше, чем в любом из домов, которые я посетил. После приезда Саманты приглашений не стало совсем. Пришли с утра два, но во второй половине дня оба отозвали, сославшись на внезапную болезнь приглашавших. Я представил девушку, как свою жену, но откуда-то стало известно, кто мне Саманта на самом деле. Наверное, ее подвели говор и словарный запас. Можно вывезти девушку из ливерпульского припортового квартала, но нельзя вывезти припортовый квартал из девушки.

Английское общество вошло в стадию чрезмерной чопорности, чтобы через век стремительно качнуться в обратную сторону. Я помню, как в двадцать первом веке, дожидаясь в холле саутгемптонской гостинцы «Океан» судового агента, который должен был отвезти меня в аэропорт, взял полистать английский журнал для женщин. В одной статье на полном серьезе обсуждалось, не стыдно ли быть девственницей в тринадцать лет? Не поверите, но большинство пришло к выводу, что не очень стыдно.

— В Уилмингтоне к мормонам-многоженцам, особенно богатым, относятся с пониманием, — поделился я с Самантой.

Она подумала до утра и сообщила свое решение:

— Я согласна переехать в Америку.

— Уверен, что вы с Катрин найдете общий язык — будете вместе ругать меня, — предсказал я, после чего перестал беспокоиться о том, чтобы Саманта не забеременела.