— Спасибо, не курю! — отказался я.

Судя по выражению лица идальго, мой ответ показался ему, как минимум, странным. Сейчас курят или жуют табак все, включая маленьких детей.

— Откуда ты знаешь наш язык? — полюбопытствовал он, чтобы сменить тему разговора.

— От бабушки по матери доньи Терезы де Маркес, — выдал я из подготовленной во время путешествия легенды.

— Я так и подумал! — радостно воскликнул Кристобаль Домингес и объяснил: — Ты говоришь так же, как и мой дед, приплывший сюда из Испании.

— Да, мне говорили, что у меня старомодный испанский язык, — согласился я. — Но лучше такой, чем вообще не знать.

— Ты прав! — поддержал меня хозяин дома и продолжил опрос: — Ты католик?

— Только благодаря матери, — ответил я шутливо. — Мой отец предпочитал молиться виски.

— Это главная религия у гринго! — презрительно бросил он, подразумевая, наверное, что я к таковым не отношусь. — Что тебя привело в наши края?

— Хочу купить припасов и инструменты и отправиться мыть золото. Мои родители погибли во время пожара. Сгорело всё. Мне приходится начинать с нуля. Здесь есть шанс быстрее вернуться к прежнему образу жизни, — рассказал я продолжение легенды.

Как я понял, испаноязычная часть Калифорнии, как богатые, так и бедные, пока что считает свой уклад жизни самым лучшим. В Мексике этот уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Все, кому он не нравится, будут пересекать северную границу, а им на замену будут приезжать те, кому перестанет нравиться жизненный уклад янки. Только с юга на север будет мигрировать нищета, а в обратном направлении — богатые. По моему глубокому убеждению, богатому лучше жить в бедной стране и наоборот.

— Всё в руках божьих! — перекрестившись, произнес. — Надеюсь, тебе повезет!

— Я тоже надеюсь, — перекрестившись, согласился с ним.

Зашли дамы: донья Эсмеральда Домингес — женщина с гордой осанкой, густой копной черных волос, спускающихся завитыми локонами по бокам, а сверху спрятанные под алый платочек, бледным лицом с крючковатым носом, под которым бросались в глаза тонкие черные усики, как у юного мичмана, одетая в черно-красное длинное платье с длинными узкими рукавами и без декольте, с золотым крестиком на золотой цепочке, висящим между затянутыми, плоскими грудями, тремя золотыми перстнями с рубинами на левой руке и одним с аметистом на правой; две пожилые дамы в черном, видимо, вдовы и, судя по более густым и широким усикам, родственницы хозяйки; четыре девицы в возрасте от пять до пятнадцати лет, дочери, одетые ярко и с небольшим декольте у платьев. У супругов есть еще шестеро сыновей, пятеро из которых, включая трехлетнего, сидели с мужчинами в гостиной. Они вместе со взрослыми встали и проследовали за дамами в столовую. Хозяйка дома прочла молитву, после чего слуги начали подавать ужин. Было пять смен говяжьего мяса: запеченное на вертеле (карне асадо), жареное на сковороде большими кусками, жареное на сковороде маленькими кусочками, отваренное в остром соусе, бифштексы. Как мне объяснили, в каждом случае были определенные части бычка, которые отличаются по вкусу и требуют особого приготовления. Признаюсь честно, я не заметил разницы. Мне показалось, что всё было приготовлено из одного куска сильно наперченного мяса. К нему подавали очень острый соус, вареную фасоль, яйца, лук, чеснок и еще какие-то травы. Само собой, ели это все с тортильяс — лепешками из кукурузной муки. Красное вино было местное и, как мне показалось, более хорошего качества, чем станут делать в будущем. Фарфоровая посуда изготовлена в Китае, а хрустальные бокалы, скорее всего, в каком-нибудь германском княжестве. Не знаю, всегда ли они едят с такой дорогой посуды или достали, чтобы похвастаться перед гостем. На десерт был кофе, причем приготовленный из гороха. Донья Эсмеральда извинилась, что приходится угощать такой лабудой. Без кофе жизнь не в жизнь, а натуральный привозят морем и еще до выгрузки раскупают оптовики и мигом перепродают золотоискателям по сумасшедшей цене. Идальго готовы платить не меньше, но для этого нужно оказаться в Сан-Франциско в день прихода судна с кофе, что удается редко. За едой почти не говорили. Одна из родственниц пару раз шикнула на сидевших слева и справа от нее девочек да синьор пожаловался, что вино кисловато. Француз бы решил, что вину не хватает кислинки.

После ужина дамы удалились, а мужчина перебрались в гостиную, где еще с час курили тонкие сигары и болтали. Как обычно, разговоры были горячие, с отчаянной жестикуляцией. Когда начинал говорить Кристобаль Домингес, все замолкали. Мне опять вспомнилось средневековье: синьор в окружении вассалов. В Латинской Америке этот жизненный уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Опыт подсказывал мне, что и до двадцать второго, когда, как подозреваю, человечество достигнув предела совершенства, начнет двигаться вспять, к нормальной жизни.

Шум в доме разбудил меня около шести утра. В комнату зашел слуга-индеец с лакированным деревянным подносом, на котором стояла фаянсовая чашка с гороховым кофе, который парил, распространяя не самый приятный аромат. Отвыкший завтракать в постели, я не сразу сообразил, чего ждет слуга, остановившийся рядом со мной. Потом взял чашку и отпил маленькими глотками, обжигая язык и небо, примерно половину чашки и махнул рукой, чтобы индеец проваливал вместе с ней. Отлив накопленное за ночь в ночную посудину и умывшись, вышел во двор.

Кристобаль Домингес, одетый в черное сомбреро с золотым кантом по краю полей, короткую, до пояса, кожаную куртку и кожаные штаны в обтяжку, украшенные золотой бахромой в самых неожиданных местах, и обутый в сапоги с позолоченными шпорами, звездочки в которых были размером с полстопы сапога, стоял на крыльце, курил тонкую сигару и смотрел, как из конюшни выводят оседланного, красивого, вороного жеребца.

Ответив на мое приветствие, синьор сообщил:

— Я собираюсь до завтрака объехать синьорию. Если хочешь, можешь составить мне компанию, если нет, погуляй по саду.

— С удовольствием прокачусь, — быстро согласился я.

Лишить испанца возможности похвастаться богатством — заиметь кровного врага. К тому же, поездка даст мне возможность поговорить с Кристобалем Домингесом о деле, ради которого я сюда приперся. Вчера все мои попытки пресекались на корню. Как понимаю, синьор не хотел говорить об этом при вассалах. Наверное, без свидетелей ему будет легче отказать гостю.

Мне привели серого в яблоках мерина, старого и спокойного.

— Подходящий конь для гринго! — шутливо произнес я.

Юноша, приведший мерина, попытался спрятать улыбку, но не смог.

— Хуан, кого ты привел моему гостю?! — почти искренне воскликнул возмущенный Кристобаль Домингес. — Сейчас же замени на хорошего коня!

Второй был караковым, с рыжими подпалинами на морде, подмышках и пахе, молодым и норовистым. Он тут же взбрыкнул, попробовав скинуть меня, но, почувствовав крепкую руку, сразу успокоился. Это не ускользнуло ни от хозяина синьории, ни от слуг. Догадываюсь, что мои акции подросли значительно. Что бы я ни рассказывал о своих испанских корнях, настоящий идальго — в первую очередь хороший наездник.

Я занял место справа от Кристобаля Домингеса и чуть позади. За нами, отставая метров на десять, ехали два юноши — дальние родственники синьора, как догадываюсь, сыновья вдов или одной из них. Оба ужинали вчера за господским столом, но сидели даже ниже меня. Мы спустились с холма и поехали по лесной дороге, идущей вдоль берега реки вниз по течению. Иногда в просветы между деревьями была видна мутная, бледно-желтая вода, текущая быстро, со звонким говорком.

— Что именно тебе надо, что отправиться за золотом? — задал вопрос Кристобаль Домингес.

— Хочу купить коня, провизию, лопату, кирку и таз. В Сан-Франциско это всё стоит в разы дороже, а у меня маловато денег, — рассказал я.

Еще вчера конь в мои планы не входил, потому что даже здесь цены начинались со ста долларов, но сейчас понял, что, если не куплю его, то резко упаду в глазах хозяина синьории. Идальго пешком не ходит.