У двух ирландцев дела идут не лучше, чем у меня. Если учесть, что Бернард Маклафлин постоянно находит повод, чтобы не разработать слишком быстро, вдвоем они добывают не намного больше меня одного. Зато у французов получается лучше. Вкалывать они умеют. На мои четыре ходки с тазом у них получается по пять на каждого. К тому же, время от времени оттуда доносятся радостные крики: попалась добыча крупнее песчинки. Услышав эти крики, ирландцы на время бросают работу и тихо матерятся.

— Вы бы придержали эмоции, а то ирландцы умрут от зависти! — как бы в шутку посоветовал я французам, с которыми у меня, благодаря знанию языка и отсутствию общей границы, прекрасные отношения.

— Пошли они к черту, английские собаки! — ответил Пьер Бланк, старший из французов, бывший печатник, оставивший на родине жену и четырех детей.

Обычно католики-французы хорошо относятся к католикам-ирландцам, считают своими естественными союзниками против англичан, но это до тех пор, пока их разделяют Ла-Манш и Кельтское море. Как только приходится жить рядом, ирландцы сразу превращаются для французов в ненавистных англичан.

К полудню я выматываюсь так, что еле доползаю до палатки. Перекусываю лепешкой и водой с каплей вина. Готовить нет сил, а вчерашняя утка уже бы протухла на такой жаре. Я заползаю в палатку. Там тень, и кажется, что немного прохладнее, чем на открытом воздухе. Вырубаюсь мигом. Снится всякая ерунда, но не золото. Даже во снах я не становлюсь сказочно богатым.

Часа через два выползаю из палатки, умываюсь в реке холодной водой и возобновляю работу. Мормоны и французы уже трудятся. Ирландцы спят. Я успеваю промыть два таза, когда они выбираются из своего шалаша и начинают ругаться, потому что собирались проснуться раньше меня. Французы не служат им примером.

Перед заходом солнца я обычно прекращаю работу и отправляюсь на охоту, чтобы добыть на ужин что-нибудь к кукурузным лепешкам, но завтра воскресенье, выходной. Следую сюда, я, как атеист, готов был плюнуть на христианскую традицию и поработать без отдыха, но, с трудом дотянув на прииске до первого выходного дня, решил, что придумали его умные люди. Я замешиваю пресное тесто и жарю лепешки на смальце, который уже обзавелся душком. Они будут моим ужином и завтраком. Утром добуду что-нибудь мясное и отъемся. Сапоги насаживаю на палки, воткнутые в землю у костра, а на две другие, наклоненные, вешаю мокрые портянки, чтобы просохли хотя бы частично. Ноги быстро отогреваются и приобретают чувствительность, поэтому обуваю сандалии и мысленно благодарю Эсмеральду Домингес. Ходить босиком, как мои соседи с обеих сторон, так и не привык.

Судя по ароматам, французы варят что-то вкусное. Они втроем тратят на еду меньше, чем два ирландца, но при этом питаются лучше. Бернард Маклафлин и Стив Бэрк готовят редко. Вечером они обычно отправляются к Саре Флинт, у которой можно съесть тарелку бобов с салом и лепешкой всего за доллар, а в удачный день и по субботам — в лавку Фредди Беркли, где за унцию золота можно купить бутылку виски или рома, за два доллара — фунт вяленой говядины и за доллар — фунт хлеба или полтора фунта сухарей. Вернутся ирландцы пьяными и счастливыми, будут долго орать песни и цепляться к французам, пока не вырубятся. Семейство Нэш поужинает и отправится на сходняк, где будет хором петь молитвы. Поскольку мормонов здесь пара сотен, их пение, вне зависимости от желания, будет слушать весь лагерь. Уверен, что мормоны считают это частью своей просветительской работы — несут в массы верное учение. Их вариант христианства, как по мне, наиболее правильный, что ли. Они не пьют, не курят, много работают и приветствуют многоженство. Последний пункт наиболее привлекателен. От количества жен не меняются уровень напряга и количество потраченных денег, но появляется разнообразие. Достаток и большое количество детей — главный у мормонов признак верного служения богу. Уверен, что в двадцать первом веке они станут последним оплотом разлагающегося «западноевропейского мира».

Пока жарятся лепешки, я перебираю дневную добычу пинцетом, купленным за три доллара, хотя цена ему от силы центов десять. Сегодня мне повезло: попался самородочек весом грамм восемь. Точнее сказать вес не могу, потому что самая маленькая гирька у меня на четверть унции, а самородок ее малехо перетягивает. В итоге получилось почти пол-унции, что для меня хороший результат. В предыдущие дни набирал меньше. Надо будет и завтра поковыряться в том месте на берегу, где нашел самородок. Вдруг там жила. Наткнуться на жилу и, намыв сразу несколько килограмм, сказочно разбогатеть — мечта каждого старателя. Время от времени такое случается, и тогда весь Мормонский лагерь обсуждает это событие дня три и работает азартнее.

Поужинав, иду за конем и привязываю его к дереву неподалеку от палатки. После чего сижу у входа в нее и думаю ни о чем. Тяжелый физический труд отучает думать и наоборот. У меня во время золотоискания все мысли только о том, как бы побыстрее закончить работу, а еще лучше — избавиться от нее навсегда. Если через пару недель не втянусь, то плюну на старательство и поеду наниматься подшкипером на пароход «Калифорния».

Джон Нэш с двумя женами уходит молиться. Катрин осталась присматривать за добром. Завтра вечером старшие члены семьи останутся дома, а дочь уйдет на сходняк молодежи и, возможно, как в прошлое воскресенье, заночует у подруги. С внебрачными отношениями у мормонов строго, если поймают, заставят жениться или повесят рядышком (не знаю, что хуже), так что родители относятся к ее отлучкам спокойно. Девушка нагрела воду, чтобы помыться. Ванная комната у них между жилищем, одной стеной которого является срезанный вертикально склон, а три другие собраны из камней, тонких стволов, веток и пучков сена, обмазанных глиной, и загородкой из того же материала, имеющей много отверстий в верхней части. Еще достаточно светло, и сквозь дыры в загородке я вижу фрагменты верхней части белого девичьего тела. Чаще всего мне показывают сиськи — упругие, торчком. Катрин не красавица, но симпатичная и фигуристая. Сиськи — самое сильное ее место, о чем наверняка девушке уже не раз говорили, особенно подпившие старатели. По ее набухшим соскам я делаю вывод, что Катрин знает, что я подглядываю, и не меньше меня заводится от этого. Театр одного актера и одного зрителя. При этом оба делают вид, что в представлении не участвуют. Уверен, что ее этому никто не учил. Действует по наитию, предельно просто и верно. Ничто не бьет так сильно по чувствам и не запоминается так ярко, на всю жизнь, как подсмотренное. Если бы на моем месте был семнадцатилетний юноша, которым я физиологически сейчас являюсь, то потерял бы голову напрочь. Может быть, ему бы повезло (или не повезло?!) и стал мужем Катрин, а может быть, просто поразводили бы на платонике, потешили девичье самолюбие и отшили, когда подвернется достойный жених-мормон. В нашем лагере уже есть несколько кандидатов на ее руку из своих, но Катрин явно отдает предпочтение мне, что не нравится родителям. Я не такой, как те, среди кого она выросла, а у женщин непреодолимая тяга рожать от исключений. Природа старается на всякий случай закрепить любое отклонение. Чем разнообразнее вид, тем у него больше шансов на выживание. Другое дело, что ее родители пренебрежительно относятся к природе и с уважением — к единоверцам. Для флирта я слишком стар и циничен, поматросить и бросить нет возможности, так что старательно изображаю безразличие, чтобы еще сильнее раззадорить Катрин. Так ей будет не скучно здесь, да и мне забавно.

Буцефал, осторожно переставляя ноги, везет меня вверх по склону, поросшему кустами и группками деревьев. Рядом с рекой и Мормонским лагерем вся съедобная живность выбита. Я решил отъехать подальше и заодно разведать местность. Вдруг здесь есть никому пока не известный ручей, на дне которого… У «золотой лихорадки» есть побочные явления: на все начинаешь смотреть через золотые очки, не замечая больше ничего. А местность здесь красивая. Часто попадаются рощи секвой. Рядом с величественными долгожителями начинаешь чувствовать свою ничтожность, а порой и никчемность.