— Твоя доля от любой полученной нами платы будет больше всех, — заверил меня Флиппи.

— Не так. Мое слово будет выше твоего. Я говорю, куда идти и кого бить. Я делю добычу. Я решаю, быть кому-то в хирде или уйти. Корабли останутся твоими, и ты можешь их продать, обменять или взять новые. А вот хирдманы все будут моими.

Дельфин переглянулся со своими людьми, и один из них промолвил:

— Говорят, что и у тебя внутри хирда есть старшие.

— Только вот люди под ними — мои. И никто не возьмется оспаривать мое слово. А твои воины… Если я скажу одно, а ты — другое, кого они послушают?

— Если скажешь что-то, с чем не буду согласен, — медленно заговорил Флиппи, — я постараюсь тебя переубедить. Но если не передумаешь, клянусь Нарлом, сделаю так, как скажешь.

— И в бою тоже? И в походе? Всякий раз я должен выслушивать, как ты мне прекословишь?

— В походе — нет. Слово хёвдинга нерушимо. Но в бою… я немало зим сражаюсь с морскими тварями и больше ведаю о том, как их бить.

Я покачал головой. Зря я думал, что Флиппи ослабел нравом и умом. Всего один поход, всего одна тварь, и он снова прежний Дельфин, хёвдинг самого крепкого и старого хирда. Вздумал усилить своих людей и расплатиться серебром, ничего при том не теряя. Зачем мне это?

— Не бывает так, что кто-то хёвдинг лишь наполовину. Либо мое слово главное, либо нет. Мы не на ярмарке, торговаться я не стану.

— Понимаю, — вздохнул Флиппи. — Я согласен.

— Если кто-то пойдет против меня, будет наказан. Если это будет в походе, я убью виновного, а его старшему отрублю палец. Таковы правила в моем хирде.

— Да, хёвдинг.

Я глянул на тех хирдманов, что привел Дельфин. По ним было видно, что они не особо рады слову своего старшего. Пусть их. Подождем до первой казни и первого отрубленного пальца. Теперь за моим плечом стоит Гейр, девятнадцатирунный воин, так что увильнуть у них никак не выйдет.

— Приводи людей сюда во двор, я приму их в стаю. Хускарлы тоже пусть будут, поглядят на меня и мой хирд, познакомятся.

— Зимой подыму их до хельтов, — быстро сказал Флиппи.

— Нет, — резко сказал я. — Зимой я́ их подыму до хельтов! Сегодня жду своих новых хирдманов.

Во дворе все дельфины и все ульверы не поместились, потому мы заняли еще и немалую часть дороги. И там Флиппи перед всеми сказал, что переходит под мою руку полностью и безоговорочно, что всякий, кто с этим не согласен, может прямо сейчас уйти из хирда. Ни один дельфин не шелохнулся. Я говорить ничего не стал. Если вдруг Флиппи умолчал о принятых у нас обычаях, скоро они всё равно о том узнают.

После я, как и в прошлый раз, принял каждого хельта и сторхельта в стаю через прикосновение, а потом выставил несколько бочонков пива, чтоб хирдманы хоть немного друг с другом познакомились.

Я понимал, что теперь всё будет совсем иначе. И не так, как в хирде Альрика, и не так, как было до сего дня. Никогда флипповцы не станут мне послушными, как псы и живичи. Я вряд ли буду знать имена тех, кто нынче под моей рукой. По сути, для меня лишь добавятся люди в «малое вече», потому я и давил только на Флиппи и его старших. Пусть их люди будут верны им, главное, чтоб они сами были верны мне.

Несколько дней после этого Простодушный, Хальфсен и Дометий торчали у дельфинов, да и другие ульверы тоже к ним наведывались. Толмач показал мне пергамент, исчерканный буквами, он записал имена дельфинов, их руны и дары. Дометий выспрашивал о тонкостях охоты на морских тварей. Кое-что он видел своими глазами, но ему хотелось узнать больше. Что делал Херлиф, я так и не понял, вроде бы просто говорил с людьми, угощал выпивкой, восхищался кораблями и оружием, выспрашивал о подвигах Флиппи, сам рассказывал о наших странствиях. Пока Простодушный никого не резал за моей спиной, меня всё устраивало.

Вскоре вернулись от конунга мои десятирунные хускарлы, но из-за сломанных ног я не мог им помочь с переходом в хельты, потому перепоручил это их старшим. И спустя еще пару дней в моем хирде не осталось ни одного воина ниже десятой руны. Только хельты и сторхельты!

Я вслушивался в стаю и так и сяк, но не заметил ничего нового. В прошлый раз, когда все ульверы из карлов стали хускарлами, мы смогли разделять наши дары. Оно и не удивительно, ведь у карлов-то даров нет. А что есть такого у хельтов, чего нет у хускарлов? Разве что съеденное твариное сердце. Я даже пошел спросить у Фродра, и он сказал:

— Стая в бою и стая вне боя отличаются. Поймешь, когда хирд сразится с кем-нибудь.

Наступило самое тяжелое время в году, когда лед еще не встал, и снег то падал, то таял. На зимнюю охоту не сходить, в морской поход не выступить, в кнаттлейк не поиграть. Скучно!

А ведь в Хандельсби нынче было полно воинов: ярлы с дружинами, вольные хирды, иноземцы, не успевшие уйти до холодов. Меж некоторыми разгорались старые распри или затевались новые, и всё чаще ульверы рассказывали о драках, вспыхивающих из-за пустячной ссоры: то бабу не поделили, то глянул кто не так, то пиво слишком кислое.

Потому Рагнвальд решил повеселить людей и занять их хоть чем-то до тех пор, пока не окрепнет лёд и все воины не уйдут на зимнюю стражу. Каждое утро конунг объявлял новое состязание, в котором мог поучаствовать всякий. Метание копья, плавание в ледяном фьорде, глима, стрельба из лука, бросание бревна, прыжки и вверх, и вдаль, бег, а также игра в хнефатафл, битва меж скальдами, кто сложит самую красивую вису или лучше всех споет песнь, пляски, игра в загадки. Лучшему хускарлу и лучшему хельту конунг вручал награды: оружие, серебро, броню, дорогие ткани, рабов, иноземное вино. Рачительный Вепрь в некоторых наградах даже узнал кое-что из того, что мы привезли из Гульборга и отдали Рагнвальду.

Всякий хирд и всякая дружина хотели показать себя с лучшей стороны, потому посылали людей на все состязания, громогласно подбадривали их, бранили за проигрыш, хвалили за победы. Многие бились об заклад, пытаясь угадать лучшего.

Ульверы тоже участвовали в состязаниях, да и дельфины не отставали, но они шли отдельно. Многие догадывались, что мой хирд и хирд Флиппи нынче связаны некими узами, хоть и не понимали, чем двенадцатирунный мальчишка может быть полезен прославленному сторхельту. Никто и не думал, что Дельфин пошел под руку того самого мальчишки. Разве что Рагнвальд знал больше остальных, но пока не подавал виду.

Спустя две седмицы Орсова женщина сняла с меня надоевшие до зубовного скрежета повязки и сказала, что теперь мне можно ходить, только от состязаний лучше держаться подальше. Смотреть можно, а участвовать никак нельзя. Впрочем, когда я впервые за долгое время встал, то и сам это понял, так как едва сросшиеся кости всё еще болели, и я хромал разом на обе ноги. И всё равно это было лучше, чем день-деньской лежать на лавке и разглядывать разводы сажи на потолке. Теперь я мог выйти наружу и подышать морозным воздухом!

Конечно же, я поперся посмотреть на состязания. Рагнвальд разумно вынес их за пределы Хандельсби, но за эти дни в чистом поле вырос еще один город, только не с домами и сараями, а с торговцами, лавками, бочками с пивом и жаровнями, где всякий мог обогреться. Если вдруг кто устал смотреть на борцов, так пусть сядет, отдохнет, выпьет кружку пива, отведает пирога с рыбой и грибами. Весело! Почти так же, как летняя ярмарка.

Стоило приковылять, как ко мне прицепился этот назойливый Вагн Акессон. А как ульверы отыскали меня у Скиррессонов? А как я так быстро встал на ноги? А буду ли я сражаться с зимними тварями? А приготовил ли подходящее оружие? Сколько наград получили мои хирдманы? А вот у него уже три награды, ну, не у него самого, а у его хирда, все-таки сам Вагн мелковат и ростом, и зимами, и рунами. Отстал от меня лишь тогда, когда воин Акессона взялся за бревно. Он поднатужился, поднял его вверх на вытянутых руках и швырнул вперед. Конунгов дружинник посчитал шаги до бревна и громко крикнул:

— Сорок шагов!

Много ли это — сорок? Я сам бревна как-то не швырял, не приходилось, но люди вокруг закричали, кто-то обрадовался, кто-то погрустнел, некоторые проставлялись медовухой, раз не смогли угадать.