Когда я обошел вокруг зиккурата, поразившись его высотой — как минимум шестиэтажный дом, и остановился перед храмом, раздумывая, стоит ли совать туда нос и удовлетворять нездоровое любопытство, ко мне подошел мужчина, судя по одежде, жрец. Было ему под пятьдесят. Выбритая голова казалась белой из-за подросшей седой щетины. Брови не совсем седые, в них проглядывали темно-русые волосины. Видимо, имеет халафские корни. Рубаха на нем новая, ярко-синяя, на голове белая фетровая шапочка, а на ногах кожаные сандалии без задников. Большие пальцы рук он засунул за тряпичный красный пояс, завязанный спереди на замысловатый узел, напоминающий модный в предыдущую мою эпоху галстучный узел аскот.

— Разреши помочь тебе, ответить на твои вопросы, чужеземец? — медленно и четко произнося слова, что говорило о навыках общения с носителями других языков, предложил он на шумерском.

— Да, — коротко ответил я и представился, задрав, как до предела свой социальный статус, чтобы не расходился с тем, что сказал купцам: — Шура, младший сын энси Гипербореи.

— Меня зовут Убартут. Я — уммия (отец) этой эдубы (дома табличек), — показал он на двухэтажное здание, расположенное слева от зиккурата.

Так понимаю, это директор единственной городской школы. Арадму учился в ней. Как догадываюсь, проявил способности в счете, но имел большие проблемы с письмом и чтением, поэтому, вопреки надеждам родителей, в чиновники не прошел, подался в купцы.

— Я готов ответить на твои вопросы, рассказать о нашем городе, а потом послушать рассказ о твоей стране, — повторил Убартут свое предложение.

— С радостью воспользуюсь твоей помощью, — помогая себе жестами, сказал я. — В первую очередь я хотел бы узнать, как устроено управление царством Урим, городом Уром и этим храмом?

— Начну отвечать на твой вопрос с конца, от простого к сложному — назидательно, как новенькому ученику, произнес уммия. — Разговор будет долгим, так что давай зайдем в эдубу, спрячемся от солнца.

— Мы не помешаем ученикам? — напомнил я.

— Эдуба пуста. Все ученики отпущены по домам до конца сбора урожая, приедут послезавтра, — проинформировал он.

Неужели и у них действует славная советская традиция отправлять школьников и студентов на уборку урожая?!

Словно угадав мой немой вопрос, Убартут разъяснил:

— Большая часть наших учеников — дети крупных землевладельцев. Они должны научиться у родителей управлять хозяйством, поэтому на время всех важных сельскохозяйственных работ мы отпускаем их. Боги привередливы, могут в любой момент лишить родительской поддержки, и тогда юношам придется самим вести дела.

Школа представляла собой несколько небольших помещений с кожаными занавесками, закрывающими вход. Мы вошли в первое. Это была прямоугольная комната метров пять длиной и четыре шириной. В ней было несколько облицованных кирпичом узких и низких платформ — мест для сидения, рассчитанных на одного, двух или трех учеников, судя по количеству кусков овчины, лежавших сверху. Никакой закономерности в расположении платформ и количестве мест на них я не заметил, как будто делал пьяный строитель по своему усмотрению. Скорее всего, это было не так, но высокий смысл пока не доходил до меня, тупого. Отдельно располагалась более высокая и широкая платформа, на которой была целая овчина, сложенная вдвое, видимо, место преподавателя. Привычная для меня школьная доска отсутствовала. Зато была ниша с деревянными полками, на которых лежали стопками глиняные таблички и несколько тростниковых палочек, а рядом стоял пучок розог — главное средство для запоминания и усвоения знаний. Свет давала масляная глиняная лампа, заправленная, судя по вони, рыбьим жиром.

Уммия занял место преподавателя, а мне указал на расположенное напротив одинарное. Наверное, место любимого ученика. Или стукача, если это не одно и то же. Оно было низковато для меня, колени задирались вверх.

— Когда-то я сидел на твоем месте и изготавливал первую тростниковую палочку с прямоугольным срезом. Годы учебы пронеслись быстро. Как лучшему ученику, мне предложили остаться в эдубе. Сперва был ответственным за рисование, потом за шумерский язык, за счет, инспектором, следящим за дисциплиной, большим братом и через двадцать восемь лет стал уммией, — начал Убартут и продолжил иронично: — Мои менее способные одноклассники заняли должности во дворце и храме, и теперь я иногда вынужден просить у них помощи!

Дальше он многословно и очень подробно перечислил, чего и как мог добиться выпускник шумерской школы, без окончания которой путь наверх мог проделать только очень одаренный человек, которому, как выразился уммия, улыбались бы боги. Путей было несколько. Неудачники устраивались к богатым землевладельцам писарями, счетоводами, управляющими или помогали родителям. Более удачливые, имеющие связи, оказывались в администрации или армии энси или храма, становились священниками или, на худой конец, преподавателями в школе. Обычно верховными жрецами храмов назначались родственники энси, обязательно получившие образование, но не обязательно в школе, а вот до поста главного администратора (санги) можно было дослужиться, только пройдя предыдущие ступени, коих имелось немало. Храм представлял собой не только духовный центр. Он был еще и крупным по нынешним меркам хозяйственным субъектом. У храма имелись свои земли, виноградники, сады, пастбища, рыбацкие лодки, морские суда, пекарни, пивоварни, винодельни, маслобойни, давильни, оружейные, ткацкие и обувные мастерские, охранники, надсмотрщики, наемные рабочие и рабы… Часть этого хозяйства отдавалась в аренду или на кормление чиновникам храма, возглавляемых сангой. Как ни странно, должность санги родственники энси не имели права занимать.

Монархия у них была очень ограниченной. Энси был исполнительной властью. Его действия контролировал местный сенат — совет старейшин, который состоял из самых богатых и пожилых горожан и принимал законы, и парламент — вече свободных граждан, имевших в собственности дом. То есть, от каждого домовладения право голоса имел только один человек. Иностранец получал права гражданина, купив в Уре дом и прожив в нем шесть лет. Когда у энси возникали непонятки с советом старейшин, он мог обратиться напрямую к вече, решение которого было окончательным и обязательным для всех. Энси не имел права отнять у кого бы то ни было собственность или лишить человека (раб таковым не считался) жизни без решения суда. У них тут все вопросы решались через суд и протоколировались на глиняных табличках. То есть, в сутяжничестве шумеры не уступали будущим янки. Самое забавное, что в суд могли обращаться и рабы, но только по имущественным вопросам, потому что некоторые шумерские рабы имеют собственность. Только во время нападения врага энси получал почти неограниченные полномочия, но при этом должен был согласовывать свои действия с лугалем («большим человеком» — командующим вооруженными силами царства и, в частности, города Ура), если таковым не являлся сам, что было распространенным явлением. Правящий сейчас Месаннепадда (Герой, Выбранный Аном (богом Неба)) совмещал обе эти должности. Поскольку верховным жрецом была его жена, все три топовые позиции царства были в руках одной семьи.

В общем, все, как у шумерских богов. У тех тоже наверху триумвират — три верховных бога и четверо чуть менее важных, все близкие родственники. Дальше идут полсотни богов среднего уровня, дети и более дальние родственники первых, и сотни божков низшего, в ряды которых могли затесаться кто угодно. У каждого бога была своя специализация. Первые обычно отвечали за судьбы царств, вторые — за города и поселения, третьи — за какую-то реку, гору, рощу, или род занятий, или какие-либо явления природы: Нидаба являлась богиней письма и счета, Нинкаси — пивоварения, Нинурт — покровителем крестьян, Лахар присматривала за скотом, ее сестра Ашнан — за злаками, а их враг Нинкилим заведовала полевыми мышами и вредителями… Каждый человек выбирал, а точнее, получал по наследству личного бога, согласно своему статусу: бедняки — из низшего уровня, богатые и знатные — из среднего, энси и лугали — из высшего. При этом боги вели себя не лучше людей. Мой вопрос, как объяснить такое поведение богов, вогнал Убартута в ступор.