Я поздоровался с женщинами почему-то на арабском языке, хотя уже сделал вывод, что его не понимают. Наверное, все еще надеялся, что меня занесло не очень далеко по времени. Они ответили на своем и вернулись к работе, но, уверен, следили за мной очень внимательно, чтобы потом пересказать товаркам. У женщин периферийное зрение развито лучше, чем у тех, на кого они охотятся, и именно для того, чтобы охота была удачной.

Отец занял место у ближней короткой стороны стола, сын сел справа от него, а мне предложили место слева, спиной к очагу и женщинам. Глава семейства что-то сказал им, и младшая ушла в дом.

Я ткнул пальцем себя в грудь и представился:

— Александр.

— Апахнан, — назвал отец себя, а потом сына: — Бнон.

Он попытался повторить мое имя, сильно исковеркав, и посмотрел, прося произнести еще раз.

Видимо, в их языке нет сочетаний «кс» и нескольких согласных подряд. Я решил не напрягать гостеприимных хозяев, назвал, объяснив жестами, короткий вариант своего имени:

— Шура.

Это имя им далось легко. Глава семейства показал на старшую женщину и назвал ее имя:

— Лувава, — а затем вышедшую из дома младшую, как я понял, невестку: — Бунене.

Последняя вернулась с круглой пресной лепешкой, тремя щербатыми глиняными чашками емкостью грамм на двести и бурдюком, из которого налила нам бражки. Лепешку положила передо мной. Семья уже позавтракала, а следующий прием пищи, скорее всего, будет вечером, после захода солнца. Вырез у ее рубашки был глубокий, и, когда Бунене наливала мне и клала лепешку, увидел в нем налитые молоком груди с темным большими сосками. В придачу от женщины шел сильный дух, который шибанул мне в ноздри, а потом вместе с увиденным — в голову, вызвав желание, животное, безумное, от которого заколотилось сердце. Не то, чтобы она очень уж мне понравилась, скорее, сказывалось долгое воздержание. Бунене почувствовала яркий и мощный импульс, придвинулась чуть ближе, чтобы раззадорить еще больше и попаразитировать на моих чувствах, а, оставив бурдюк на столе, отошла не сразу, чтобы еще подразнить. Догадывается, чем всё может закончиться, но инстинкт берет вверх над разумом. Все приходящее уходяще, и только женские ухватки вечны.

Я подождал, когда желание отхлынет, после чего оторвал глаза от неровно оструганных и отполированных долгим пользованием досок стола. Апахнан, судя по чертикам в его глазах, понял причину моей потупленности. Наверное, и его самого невестка держит в тонусе на платонике, иначе бы приревновал.

Мы выпили финиковой бражки, точно такой же, как у пастухов. Лепешка была недосоленной или не соленой вообще, но на вкус приятна, особенно со сладковатой брагой.

После того, как я утолил голод, хозяин дома спросил жестами, откуда я приплыл. Я сориентировался по тени от солнца и показал на северо-северо-запад.

— Аморей? — задал Апахнан вопрос.

Я не знал, что такое Аморей, но догадался, что это где-то по соседству. Вряд ли этот абориген знает о существовании государств за пределами Аравийского полуострова, поэтому покачал отрицательно головой и показал, что дальше.

— Хуррит? — предложил он второй вариант.

Я показал, что еще дальше, намного дальше.

На этом его познания в географии, видимо, заканчивались, поэтому подсказал ему в надежде, что знает греческое название территории, на которой я вырос:

— Гиперборея.

Это слово Апахнану ничего не говорило, из чего он, скорее всего, сделал вывод, что это не просто очень-очень далеко, а еще дальше. За что мы и выпили.

После чего спрашивать начал я. Если правильно понял, поселение называется Лухтата и является частью государства Тиднум, названного так по городу, расположенному восточнее, в трех днях пути. Народ, населяющий это государство, называет себя халафами. Они живут здесь испокон веков. Более темнокожие и курчаво-черноволосые — это пришельцы, обитавшие ранее по ту сторону гор, и рабы с противоположного, африканского берега залива. Нет, халафы не плавают туда за добычей, по крайней мере, на памяти Апахнана такого ни разу не было. Рабов оттуда и из других мест привозят сюда купцы и обменивают в первую очередь на застывшее молоко деревьев, которое имеет приятный запах, как догадываюсь, мирру и/или ладан.

Какой год у них сейчас, выяснять было бессмысленно. Даже если бы я понял цифры, надо было бы еще и знать, от какой даты идет летоисчисление. У разных народов сотворение мира произошло в разное время. Видимо, мир сотворялся по частям, по несколько лет каждая. У некоторых народов календарь вообще цикличен, повторяется через каждые шестьдесят или другое количество лет.

В том, что я влип основательно, понял, когда увидел увидев нож Бнона, который он достал из ножен, чтобы по просьбе жены перерезать кусок выделанной кожи. Лезвие было из бронзы, причем медь была смешана не с оловом, а с мышьяком. В таком виде она чаще встречается в природе. Помню, что были проблемы очистить медь от мышьяка, чтобы получить более чистый сплав ее с оловом. Последний раз я видел такую бронзу в Позднем Средневековье, но тогда она успешно вытеснялась железом, которое пока что не известно. Точнее, как мне объяснил Апахнан, они иногда находят метеоритное железо и обрабатывают его холодной ковкой, как и оружейную бронзу, изготовляя мелкие вещи типа наконечников для стрел. Стальная никелированная пряжка моего поясного ремня была аборигенам в диковинку, не говоря уже о клинке кинжала, который я им продемонстрировал, запросто перерубав ветку, заготовленную для очага.

После допроса я дал понять, что хотел бы отдохнуть. Меня отвели в дом и предложили лечь на одну из кроватей. На деревянном каркасе лежал кожаный мешок, набитый сеном. Второй кожаный мешок размером поменьше служил подушкой. Постельное белье не существовало в принципе. Одеялом служила овчина. Я использовал ее вместо постельного белья, потому что в доме было жарко. Разделся до трусов и лег.

Спать не хотел. Надо было обдумать свершившееся. Точнее, справиться с желанием удавиться. Светлое будущее, которое еще вчера было так близко, сегодня стало еще дальше. Я зашел на второй (или третий?) круг, стартовав намного дальше, чем в предыдущий раз. Теперь надо было убедить себя, что всё, что ни есть, к лучшему. Иначе в петлю.

В комнату вошла короткошерстая серая в черную полоску кошка с непривычной для меня длинной мордочкой. Я заметил, что в поселение нет ни одной собаки, но много кошек. В будущем в этих краях тоже будут больше любить кошек, чем собак. В Западной и Центральной Европе будет наоборот. Может быть, именно поэтому Запад есть Запад, Восток есть Восток. Интересно, есть ли этому научное обоснование? Кошка присела у кровати, уставилась на меня немигающими глазами. Мне иногда кажется, что в глазах кошек многовековая мудрость, что, впрочем, не мешает нам иногда считать их дурами. Я подозвал ее, опустив с кровати правую руку. Кошка обнюхала кисть, пахнущую лепешкой, после чего запрыгнула на кровать и устроилась рядом со мной, словно предлагая отдать ей грустные мысли. Я так и сделал. Буду и дальше выживать, как умею. С моим нынешним жизненным опытом это будет легче, чем на предыдущем круге.

5

Я вот думаю, что было бы с человеком двадцать первого века, если бы сразу и без огнестрельного оружия оказался в Лухтате? Такой себе офисный хомячок, начитавшийся романов о попаданцах и мечтающий попасть в прошлое. В лучшем случае его бы тут же закололи пастухи. Меньше бы мучился. В худшем случае скрутили бы и продали в рабство. Его умение считать, писать и пользоваться электробытовыми приборами здесь никому не нужны, а никакой нормальной, по местным меркам, профессией не владеет. Занимался бы каким-нибудь примитивным физическим трудом, стремительно тупея. Хотя, как знать. В таких ситуациях начинаешь думать очень продуктивно. Ничто так не улучшает сообразительность, как желание избавиться от тяжелого физического труда. Лодыри — движитель прогресса.

Не знаю, почему меня не прирезали по-тихому в первую же ночь. Я помнил по Средневековью, что одинокий путник-чужестранец — законная добыча любого, кто осмелится напасть. Может быть, сработал закон гостеприимства, хотя я не уверен, что у халафов есть такой. Вероятнее всего, спасло меня их любопытство: впервые увидели человека с такой светлой кожей и волосами, одетого так удивительно и захотели узнать, кто он и откуда. Я объяснил, что являюсь младшим сыном правителя Гипербореи, во что поверили сразу, что отправился в путешествие, чтобы посмотреть другие страны, поучиться уму-разуму, во что поверили с трудом, потому что в дальний путь сейчас отправляются или торговать, или воевать. На торговца я не был похож, но поскольку моя свита погибла во время шторма, опасности халафам не представлял. Да и вел себя прилично, если и нарушал какие-то местные запреты, то по мелочи. Может быть, во время посещения храма вел себя не так, как положено, но ведь я чужестранец.