Вино, пища, солнце, покачивание паланкина и жужжание мух — всё вокруг словно сговорилось вогнать Тириона в сон. Так что он засыпал, просыпался, пил. Иллирио пил вместе с ним чашу за чашей. Когда небо окрасилось багрянцем, толстяк захрапел.

Этой ночью Тириону Ланнистеру приснилась битва, залившая кровью холмы Вестероса. Он был в самом пекле, сея вокруг смерть секирой размером с себя самого; рядом с ним дрались Барристан Отважный и Злой Клинок, а в небе парили драконы. В этом сне у него были две головы, и у обеих не было носа. Врагами командовал его отец, и Тирион убил его снова. Затем он убил своего брата Джейме и, смеясь при каждом ударе, рубил его лицо топором, пока оно не превратилось в кровавую кашу. Лишь когда битва закончилась, он понял, что его вторая голова плачет.

Когда он проснулся, его короткие ноги налились железом. Иллирио ел оливки.

— Где мы? — спросил его Тирион.

— Мы все ещё на Равнинах, мой торопливый друг. Скоро дорога выведет нас в Бархатные холмы. Оттуда мы поднимемся к Гоян Дрохе, что на Малом Ройне.

Гоян Дрохе был ройнарским городом, пока валирийские драконы не превратили его в дымящееся пепелище.

«Я оставляю за спиной не только лиги, но и века, — подумал Тирион, — движусь назад во времени — в те дни, когда землёй правили драконы».

Тирион засыпал, просыпался и снова засыпал — то днем, то ночью. Бархатные холмы оказались сущим разочарованием.

— Да у половины шлюх в Ланниспорте титьки больше, чем эти холмы, — заявил он Иллирио. — Надо вам переименовать их в Бархатные соски.

Они видели круг из стоячих камней, которые, по словам Иллирио, поставили великаны, потом глубокое озеро.

— Тут было логово разбойников, которые грабили проезжих на дороге, — сообщил Иллирио. — Говорят, они по сей день обитают там, под водой. Тех, кто вздумает порыбачить на озере, утаскивают вниз и съедают.

К следующему вечеру им встретился каменный валирийский сфинкс, припавший к земле у дороги. У него было тело дракона и женский лик.

— Драконья королева, — сказал Тирион. — Хороший знак.

— Вот только короля у неё нет, — Иллирио показал на гладкий каменный постамент, где раньше стоял второй сфинкс. Камень зарос мхом и цветущими лозами. — Конные владыки соорудили под ним деревянные колёса и увезли в Вейес Дотрак.

«Это тоже знак, — подумал Тирион, — и совсем не такой хороший».

Этой ночью он напился сильнее обычного и в какой-то момент разразился песней:

Он в глухую ночь оседлал коня, и покинул замок тайком,

Вихрем он по улицам мчался, ненасытной страстью влеком.

Туда, где жила она: его тайный клад, услада его и позор.

Но он отдал бы замок и цепь свою — за улыбку и нежный взор.

Продолжения он не знал, кроме припева:

Золотые руки всегда холодны, а женские — горячи.

Руки Шаи били его по лицу, когда золотые руки цепи Десницы впились в её горло. Он не помнил, были они горячими или нет. Когда силы покинули её, удары стали прикосновениями мотыльков, порхающих вокруг его лица. Каждый раз, когда он закручивал цепь туже, золотые руки всё глубже впивались ей в горло. «И он отдал бы замок и цепь свою — за улыбку и нежный взор». Поцеловал ли он её последний раз, когда она была уже мертва? Он не помнил… но прекрасно помнил, когда они поцеловались впервые — в шатре на Зелёном зубце. Как сладки были её уста.

Он помнил и тот первый раз, когда поцеловался с Тишей. «Она не умела целоваться, как и я сам. Мы тыкались носами, но когда я коснулся её языка моим, она затрепетала». Тирион закрыл глаза и попытался вспомнить её лицо, но увидел только своего отца, согнувшегося над отхожим местом с задранной до пояса ночной рубашкой.

— Куда отправляются шлюхи, — произнес лорд Тайвин, и арбалет тренькнул.

Карлик перевернулся на живот и зарылся тем, что у него осталось от носа, в шёлковые подушки. Сон разверзся перед ним бездонным колодцем, и он с радостью бросился вниз и позволил тьме пожрать себя.

«Приключение» дурно пахло.

На нём было шестьдесят весел и парус; длинный и узкий остов сулил быстрое плавание.

«Кораблик маловат, но нам сгодится», — подумал Квентин, когда впервые увидел судно, но это было до того, как он поднялся на борт и как следует принюхался. — «Свиньи», — решил он поначалу, но, сделав второй вдох, изменил мнение. Свиньи пахнут и того лучше. Это же была перебившая портовые запахи рыбы и солёного воздуха вонь мочи, гнилого мяса, нечистот, смрад мертвечины, мокнущих язв и загнивших ран.

— Меня тошнит, — признался он Геррису Дринкуотеру. Изнывая от жары, они ждали владельца судна, палуба которого источала такое зловоние.

— Если капитан пахнет так же, как и его корабль, как бы он не принял твою блевотину за духи, — ответил Геррис.

Квентин уже был готов предложить попытать счастья с другим судном, когда хозяин всё-таки явился — с парой гнусного вида матросов по обе руки. Геррис поприветствовал его улыбкой. Хотя по-волантийски он говорил хуже Квентина, но в силу их маскарада вести переговоры приходилось именно ему. В Дощатом городе виноторговца изображал Квентин, но фиглярство ему приелось, так что в Лисе при пересадке с корабля на корабль дорнийцы поменялись ролями. На «Жаворонке» Клетус Айронвуд стал торговцем, а Квентин — его слугой, но в Волантисе, после того как Клетуса убили, роль хозяина принял Геррис.

Рослый и пригожий, с сине-зелёными глазами и песочными волосами, опалёнными солнцем, телом стройным и ладным, Геррис держался важно, с достоинством, граничащим с высокомерием. Он никогда не проявлял неловкости, и даже тогда, когда к нему обращались на незнакомом языке, ухитрялся как-то объясниться. Квентин рядом с ним выглядел довольно невзрачно — коротконогий, коренастый, крепко сбитый, с волосами тёмными, как свежая земля. Лоб — слишком высокий, челюсть — чересчур квадратная, нос — без меры широкий.

«У тебя доброе, простое лицо, — как ему однажды сказала девушка, — но тебе надо почаще улыбаться».

Улыбки никогда не давались Квентину Мартеллу, как и его лорду-отцу.

— И насколько быстро ваше «Приключение»? — спросил Геррис на корявом подобии высокого валирийского.

Хозяин «Приключения» распознал его акцент и ответил на общем языке Вестероса:

— Нет судна быстрее его, достопочтенный лорд. «Приключение» может обогнать ветер. Скажите, куда вы держите путь, и я доставлю вас туда без промедления.

— Мне и двоим моим слугам надо попасть в Миэрин.

Это заставило капитана задуматься.

— Мне доводилось бывать в Миэрине. Да, я могу отыскать город… но зачем? В Миэрине больше нет рабов, там не получишь прибыли. Серебряная королева положила всему конец. Она даже закрыла бойцовские ямы, так что бедному моряку нечем развлечь себя, пока в порту наполняют его трюмы. Скажи, мой вестеросский друг, что такого есть в Миэрине, что тебе приспичило туда отправиться?

«Самая прекрасная женщина в мире, — подумал Квентин, — и моя суженая, если боги будут милостивы».

Иногда по ночам он лежал без сна, воображая себе её лицо и фигуру и размышляя, зачем такой женщине из всех принцев мира выбирать мужем именно его.

«Я из Дорна, — повторял он себе, — ей понадобится Дорн».

Геррис ответил капитану той самой выдумкой, которую дорнийцы состряпали заранее:

— Моя семья занимается виноделием. У моего отца обширные виноградники в Дорне, и он послал меня найти новые рынки. Надеемся, что честному миэринскому народу придется по вкусу наш товар.

— Вино? Дорнийское вино? — капитана это не убедило. — Города работорговцев воюют, разве вы этого не знаете?

— Мы слышали, что друг с другом воюют Астапор и Юнкай. Миэрина это не касается.

— Пока нет. Но скоро будет. Прямо сейчас посланник из Жёлтого Города нанимает мечи в Волантисе. Длинные Копья уже отчалили в Юнкай, Гонимые Ветром и Рота Кошки последуют за ними, как только пополнят свои ряды. И Золотое Братство движется на восток. Все это дело известное.