Вот только красавицей она себя совсем не ощущала. Она казалась себе старой, потасканной, грязной, уродливой. После рождения детей у неё на животе остались растяжки, её груди уже не были такими упругими, как в молодости. Они выглядели совершенно обвисшими без платья, которое обычно их поддерживало. Не надо было этого делать. Я была их королевой, а теперь они видят меня такой, видят, всё видят. Нельзя было показываться в таком виде. В платье, с короной на голове, она была королевой. Голая, в крови, еле ковыляющая, она стала обычной женщиной, мало чем отличающейся от их жён, причём похожей не на их прелестных юных дочек, а на их матерей. Что же я наделала?

С её глазами что-то случилось, их щипало, всё вокруг стало размытым. Плакать было нельзя, ни в коем случае нельзя, черви не должны видеть её слёз. Серсея вытерла глаза тыльной стороной руки. Порыв ледяного ветра бросил её в дрожь.

И вдруг она увидела в толпе старую ведьму, узнала её трясущиеся груди, её зеленоватую кожу, всю в бородавках, она улюлюкала вместе со всеми, и в дерзких жёлтых глазах её была злоба. «Ты будешь королевой, — шипела она, — но придёт другая, моложе и прекраснее, и низвергнет тебя, и отберёт всё, что тебе дорого».

И слёзы хлынули из глаз королевы помимо её воли. Они разъедали щёки, словно кислота. Серсея затравленно вскрикнула, одной рукой закрыла груди, другая рука соскользнула вниз, чтобы прикрыть лобок, она протиснулась сквозь строй Бедных Малых и побежала, пригнувшись, по склону вверх, коряво, по-крабьи выворачивая ноги. На полдороги она споткнулась и упала, встала, через несколько метров упала снова. Придя в себя, она обнаружила, что ползёт вверх на четвереньках, как собака, а добрые люди Королевской Гавани расступаются перед ней, и насмехаются, и язвят, и аплодируют ей.

А потом толпа вдруг рассеялась и исчезла, и перед ней были ворота замка и строй копейщиков в золочёных полушлемах и малиновых плащах. Серсея услышала знакомый сиплый голос, это её дядя отдавал команды, потом заметила два белых пятна справа и слева, это спешили к ней сир Борос Блаунт и сир Меррин Трант в своих светлых доспехах и снежно-белых плащах. «Мой сын, — выкрикнула она, — Где мой сын? Где Томмен?»

«Здесь его нет. Не пристало сыновьям быть свидетелями позора своих матерей, — голос сира Кивана был суров, — Прикройте её».

Потом над ней склонился Джоселин, оборачивая в мягкое чистое одеяло зелёной шерсти, прикрывая её наготу. Вдруг на них упала тень, закрывшая солнце. Королева почувствовала прикосновение холодной стали, и две огромных ручищи в доспехах подняли её над землёй с той же лёгкостью, с какой она подбрасывала в воздух Джоффри, когда он был совсем маленьким. Великан, подумала Серсея, и у неё закружилась голова, когда он огромными шагами пошёл к сторожевой башне, неся её на руках. Она слышала разговоры, что великанов всё ещё встречают иногда в диких лесах к северу от Стены. Это же просто сказки. Мне что, всё это снится?

Но её спаситель был настоящим. Роста в нём было метра два с половиной, если не больше, ноги обхватом с хорошие деревья, его грудная клетка сделала бы честь коню-тяжеловозу, а плечи шириной подошли бы и быку. На нём была стальная броня, покрытая белой эмалью, яркая, как девичьи мечты, под ней — позолоченная кольчуга. Его лицо было скрыто шлемом. С наконечника шлема ниспадал плюмаж из семи шёлковых перьев в радужных цветах Святой Веры. Его развевающийся плащ был заколот двумя золотыми семиконечными звездами.

И этот плащ был белым.

Сир Киван выполнил свою часть сделки. Томмен, её драгоценный мальчик, пожаловал место в Королевской Гвардии тому, кому предстояло стать её защитником.

Серсея не видела, откуда возник Квиберн, но он вдруг оказался рядом, с трудом поспевая за широким шагом её чемпиона.

— Ваша Светлость, — произнёс он, — я так счастлив, что Вы вернулись. Имею честь представить Вам нового члена Королевской Гвардии, сира Роберта Стронга.

— Сир Роберт, — прошептала Серсея, когда они входили в ворота.

— Осмелюсь заметить, Ваша Светлость, что сир Роберт принял священный обет молчания, — сказал Квиберн. — Он поклялся, что не произнесёт ни слова до тех пор, пока все до единого враги Его Светлости Короля не будут истреблены, и зло не будет изгнано из королевства.

Да, подумала Серсея Ланнистер. О, да.

Кипа пергаментов была весьма значительной. Тирион посмотрел на нее и вздохнул:

— Как я понял, вы — отряд из братьев. Неужели это — та самая любовь, которую брат питает к брату? Где же доверие? Где же пресловутая дружба, нежная забота, глубокая связь, которая известна лишь мужчинам, сражавшимся бок о бок и вместе проливавшим кровь.

— Всему своё время, — сказал Коричневый Бен Пламм.

— Сначала подпиши всё это, — сказал Чернильница, затачивающий перо.

Каспорио Хитрец прикоснулся к эфесу своего меча.

– Если ты готов пролить кровь уже сейчас, я буду счастлив оказать тебе эту услугу.

– Как мило с твоей стороны, —  ответил Тирион. —  Но не стоит утруждаться.

Чернильница положил бумаги перед Тирионом и дал ему перо.

— Вот твои чернила. Из Старого Волантиса. Они останутся на бумаге столь же долго, сколь и подлинные мейстерские. Всё, что от тебя требуется — подписывать и отдавать мне. Остальное я сделаю сам.

Тирион наградил его кривой ухмылкой.

— А могу я их сперва прочесть?

— Если хочешь. Но они все, в общем, одинаковые. Кроме тех, что внизу, но до них мы доберемся в свое время.

О, я уверен, что доберемся. Большинство людей не платило вступительных взносов для присоединения к отряду, но он и не был большинством людей. Он обмакнул перо в чернильницу, изучил первый лист, приостановился и поднял глаза.

— Как вы предпочитаетe, чтобы я подписался? Как Йолло или как Хугор Хилл?

Бурый Бен прищурился:

– А что бы ты предпочел: чтоб тебя вернули наследникам Еззана или просто снесли голову?

Карлик улыбнулся и подписал пергамент, Тирион из дома Ланнистеров. Передав его Чернильнице, он пробежался рукой по стопке.

— Сколько здесь? Пятьдесят?.. Шестьдесят?.. Я думал, что Вторых Сыновей пять сотен.

— Пятьсот тринадцать в настоящий момент, — сказал Чернильница, — а когда подпишешь ты, станет пятьсот четырнадцать.

— Получается, лишь один из десяти получит расписку? Это с большой натяжкой можно назвать честным. Я-то думал, что вы разделяете добычу поровну, как в вольных отрядах, — он подписал ещё один лист.

Коричневый Бен усмехнулся.

— О, мы разделяем. Только не поровну. Вторые Сыновья скорее напоминают семью…

— …а в семье не без урода, — Тирион поставил очередную подпись. Пергамент громко шуршал, когда он толкал его к казначею, — В подземельях Кастерли Рок есть камеры, где мой лорд-отец держал худших из нас.

Он обмакнул перо в чернильницу. Тирион из дома Ланнистеров, нацарапал он, обещая заплатить владельцу этой расписки сотню золотых драконов. Каждый взмах пером делает меня немного беднее…ну или сделал бы, не будь я сейчас нищим. Однажды он может предъявить эти бумаги. Но не сегодня. Он дунул на влажные чернила, толкнул пергамент казначею и подписал очередной. И ещё раз. И ещё раз. И ещё раз.

— Я хочу, чтобы вы знали: это глубоко ранит меня, — говорил он, в промежутках между подписями, — в Вестеросе слово Ланнистера на вес золота.

Чернильница пожал плечами.

— Здесь не Вестерос. По эту сторону Узкого моря мы записываем наши обещания на бумагу, — на каждый пергамент, что попадал к нему, Чернильница насыпал немного песка, который впитывал влагу чернил, стряхивал его и откладывал пергамент в сторону. — Долги, написанные на воздухе рискуют быть… забытыми, если можно так сказать?

— Только не нами, — Тирион подписал очередной листок. И ещё один. Он вошел в ритм. — Ланнистеры всегда платят свои долги.

Пламм улыбнулся.

— Да, но вот слово наемника ничего не стоит.

Ну, твоё-то — точно, подумал Тирион, и хвала богам за это.