Ой.
Что сейчас будет…
Я зажмуриваюсь и Сенечку к себе крепче прижимаю. Ник, ты действительно Hammel!
Вот только Савелий Евстафьевич вместо гневных криков и изгнания нас прочь расхохотался.
Раскатисто, запрокинув голову, до слез.
Расхохотался.
— Варвара Алексеевна, мне положительно нравится твой очередной козел, — отсмеявшись наконец выговаривает он. — Ты делаешь успехи, дитя мое, в выборе своих безмозглых кавалеров.
— Дядь Сава, он друг!
— А я разве не так сказал?! — он изумляется и на удивление гостеприимно распахивает перед нами двери гостиной.
Ореховой, для официальных гостей.
Была еще домашняя гостиная, но она для избранных. Даже меня не каждый раз в нее пускали.
— Так что привело вас ко мне, скромному маэстро истории, друзья мои? — усаживаясь на стоявшее в центре комнаты кресло, вопрошает Савелий Евстафьевич.
А я мысленно чертыхаюсь.
Любой экзамен — это ничто по сравнению с допросом в лучших традициях гестапо и святой инквизиции от дяди Савы.
Допрос же будет и аргументированные ответы с чего Варвара Алексеевна решила потревожить маэстро истории и причислить какую-то безделушку к великолепному наследию скифов тоже должны быть.
Десятый час вечера.
Мы сидим на нагретом солнцем бортике фонтана, спустив ноги в воду. Я рассматриваю радугу и искристые брызги воды, а Ник свой браслет.
— Слушай, а такие реликвии реликвистые вообще носить можно? — наконец спрашивает он.
В голосе сплошное удивление с неверием напополам, и я невольно улыбаюсь, поворачивая голову в его сторону.
— Можно, тебе Савелий Евстафьевич официально разрешил и благословил.
— Он всегда такой… такой?
Ник мешкает, но нужного определения так ему подобрать и не может.
— Ага.
— Ты его вообще откуда знаешь?
— Друг моего деда и мой крестный, — я тяжело вздыхаю.
— А я думал мне с родственниками не повезло, — задумчиво тянет Ник.
Сомневаюсь, переплюнуть Савелия Евстафьевича по выходкам и сложности характера практически невозможно.
На моей памяти так вообще никому не удавалось, хотя легенды и семейная хроника шепчет о его бабке, что производила фурор и эпатировала публику чуть ли не на балах Романовых, а после ставила на уши всю Европу своими выходками.
В общем, веры этому было мало, но на ночь вместо сказки от дяди Сава шло неплохо. Было интересно пока не заглядывала мама или бабушка и не начинали хвататься за голову, что ребенку такое знать не то, что рано, а в принципе нельзя.
— Ты давно на чертовом колесе каталась? — внезапно спрашивает Ник, вырывая из милых моей душе воспоминаний детства, и кивает на возвышающееся над парком и деревьями колесо.
— На этом ни разу.
— 50 метров, — он улыбается по-хулигански и протягивает раскрытую ладонь. — Рискнешь?
Знаете, я никогда не могла понять как в «Один дома» умудрились забыть дома ребенка. Вот правда, смотрел и недоумевала.
Пока не очутилась на высоте 50 метров от земли и не поняла, что чего-то не хватает. Очень сильно так не достает.
Чего-то мелкого, вредного и хвостатого.
Когда же поняла, то не побледнела, а посерела причем в раз и из кабинки попыталась выйти.
— Куда? — удивился Ник и схватил за футболку.
Усадил напротив и заботливо спросил:
— Ты чего, высоты боишься?
— Н-нет.
— Укачало?
Подняв голову и посмотрев на него расширенными от ужаса глазами, я слабо прошептала:
— Ник, мы Сенечку у дяди Савы забыли.
Если б я бегала так на физкультуре, то физрук мог бы мной гордиться и на меня молиться, протирая тряпочкой все кубки и золотые медальки, что я выиграла.
Но способность и любовь к спорту у меня просыпается только в экстремальных ситуациях, а посему титул чемпиона мне не светит.
Не дожидаясь, когда кольцо окончательно остановится и служащий разрешит выйти, мы перемахнули через все ограждения и понеслись к выходу.
— Если эта скотина что-то разбила, я труп, — задыхаясь и уже зеленая от ужаса, на ходу выдохнула я.
Господи, Сенечка, мать твою, но хоть раз не подставляй меня! Ты ж ценники не видел в этой квартире! Да там за любую кружку мы с тобой до конца жизни не расплатимся, а про вазы китайские я вообще молчу!
— Да может еще обойдется, — выдергивая меня из-под мчащейся на нас машины, пропыхтел Ник.
Вслед нам заорали что-то нелицеприятное и засигналили.
Знаем, знаем, через оживленную автомагистраль на красный бегают только самоубийцы и обнаглевшие уроды, коим на всех…
— Давай через дворы! — теперь уже я дернула Ника в сторону, и мы помчались мимо возмущающихся мамаш с детьми.
— Детское время давно вышло, — зло рявкнула я, огибая очередную нерадивую мамашу с особо громкими воплями в адрес совсем обалдевшей молодежи.
В общем, нас прокляли раз пятьсот и икаться нам должно минимум до утра, но до дома Савелия Евстафьевича мы добрались за рекордные пятнадцать минут.
На последнем издыхания, если конкретно я, добрались.
А на второй этаж я так в принципе заползала исключительно на упрямстве и вредности.
— Стучи, — простонала я и сползла на мраморный пол по стеночке.
Открыли нам не сразу, и за эти минуты в моей голове пронеслись все мысли начиная с ломбарда и моих украшения и заканчивая продажей моих же органов. Ибо тишина в квартире с енотом — это страшно, а в квартире антиквара еще и очень-очень дорого.
Может как любимую и единственную крестницу Савелий Евстафьевич поймет и простит?
Дверь наконец открыли.
— Ник? — голос дяди Савы был удивленным и растерянным.
А растерянность — это не его, от слова совсем, поэтому слабая надежда на хороший исход издохла окончательно.
— Варя?!
Удивление по десятибалльной шкале достигло одиннадцати, а я вдруг услышала уже знакомый звук, похожий на мурлыканье кошки, и недоверчиво открыла глаза.
Моргнула.
И еще раз моргнула, а затем протерла глаза.
Савелий Евстафьевич, что последние десять лет вел войну с Амелией Карловной о котах и кошках, коим в приличном доме не место и вообще аллергия на шерсть — наше все, стоял с енотистым гадом на руках и вид имел на редкость умиротворённый и довольный.
Сенечка, вальяжно развалившись, взирал прицельно на меня. Презрительно-насмешливо так глядел и — честное слово! — ухмылялся.
Не-на-ви-жу!!!
— Мы за енотом, — выговорил Ник и протянул мне руку, помогая подняться.
Ноги дрожали и завтра я с кровати не встану после этого марш-броска. Точно. Буду лежать и ныть про хвостатых скотин, что превратили мою жизнь в ад, и проклинать Светку с ее Антуаном.
— Савелий Евстафьевич, вы почему мне не позвонили и на звонки не отвечали?!
— Телефон не нашел, — невозмутимо ответил любимый крестный и погладил енота по голове.
Сенечка довольно улыбнулся и мурлыкнул. Я подозрительно прищурилась, ибо врет. Точно говорю, врет. Причем, в наглую!
Вздохнув, ибо не докажешь, я рискнула спросить-попросить:
— Скажите, что он несильно разнес вашу квартиру, пожалуйста…
— Кто, Луций Анней Сенека?!
Возмутились оба и дядя Сава, и Сенчека, что сощурился и издевательски фыркнул.
— Да он наимилейший мальчик, дитя мое! — продолжил дядя Сава защитную речь в адрес хвостатого гада. — Ты в годы своего младенчества вела себя куда хуже! Помнишь того прекрасного бисквитного ангела из севрского фарфора, что ты разбила в два года?! А порванную в годик третью страницу…
Ну все.
Началось.
Я страдальчески переглянулась с Ником и закатила глаза…
Енота нам с явной неохотой и после препирательств отдали спустя полчаса, а до дома я добралась уже в первом часу. Старалась тихо, дабы не разбудить некоторых, но эти некоторые из комнаты вышли сами и, привалившись к углу стены, хмуро спросили:
— Что антиквар сказал?
— Что, я дура, а браслет действительно скифский, — буркнула я и, поравнявшись с соседом, всучила ему Сенечку. — На, сегодня этот предатель ночует у тебя.
