Она замолкает и ложится, устраивая голову на моих коленях.

— Я ненавижу себя и его тоже, потому что он слишком прав и потому что… все слишком. Это дико, да?

— Не знаю, — я пожимаю плечами и глажу ее по волосам, — соглашение у вас, конечно, идиотское, но ты действительно заработалась и, если у Ромки открылся аттракцион невидимой щедрости, то пользуйся и учись. С твоей-то стороны какие обязательства?

— Выйти замуж, — Милка зевнула, — он объяснил зачем и назвал десять причин, но я их сейчас не воспроизведу.

Я усмехнулась.

Ромка мне, кажется, тоже.

Да и причина де-факто только одна, но пусть Роман Кириллович о ней рассказывает сам.

— Свадьба-то у вас когда, невеста? — я зеваю сама.

Ибо день длинный и волнительный, а еще вино.

— В начале сентября, — уже совсем сонно бормочет Милка, удобнее устраиваясь на моих коленях.

И последнее, что я слышу перед тем, как провалиться в сон, ее мало внятный шепот:

— Знаешь, а я на новый год загадала выйти замуж осенью. Надо было лучше формулировать желание…

А посреди ночи я просыпаюсь от того, что меня несут.

— Куда?

Спрашиваю и сама ухватываюсь за шею, вдыхая свой любимый и неповторимы парфюм. Определенно, его духи я заберу себе.

— Спать, — шепчет в ответ сердито Дэн. — Женщина, ты могла понять, что отныне спишь только рядом со мной.

В ответ я только фыркаю, но не возражаю и только крепче к нему прижимаюсь.

Подобное положение дел меня полностью устраивает.

Ромочка — наш спортсмен, поборник здорового образа жизни и просто хороший человек — вчера вечером с прискорбием сообщил, что отожрал два килограмма и тренер его убьет, поэтому с завтрашнего дня у нас начинается активная и здоровая жизнь.

Мы переглянулись, согласились и забыли, учитывая, что уплетать очередные пироги Ба Ромка уселся первым.

В общем, горн — у каких пионеров, мать его, Рома, ты его спионерил?! — в шесть утра был куда неожиданней немцев в четыре.

— Отряд не заметил потери бойца, — на последнем издыхании пропела я и, привалившись к березке, сползла на траву.

— И «Яблочко» песню — допел до конца, — подержала меня Милка и устроилась рядом.

Мы почти с нежностью проводили скрывшуюся впереди спину и постарались не думать, что новоявленный Брут — Анна Николаевна поддержала идею одного ужасного человека и собственно, поэтому мы в лесу. Бегаем. — где-то позади, скоро догонит и нас подгонит.

— Все, Бобик сдох окончательно, — отдышавшись печально промолвила спустя пару минут Мила.

— И реанимации не подлежит.

Мы с ней очень понимающе переглянулись.

— Скажи, почему мы терпим это издевательство, это насилие над нашей личностью, унижение в последней инстанции, угнетение слабых и беззащитных?! — глядя на безбрежно синие небо сквозь ветки берез вопросила Милка.

— Потому что преимущество внезапно оказалось на стороне зла? — предположила я.

Мы синхронно вздохнули.

Вообще больше всех зарядке — кто придумал, что три км по лесу — это зарядка?! — возмущались именно мы с Милкой.

Дэн уехал вчера в город по делам и должен был вернуться только вечером. Короче, двое против двух, но мнение Бы было решающим, поэтому да, мы были вынуждены смириться с неизбежностью, одеться и выйти на тропу войны… тьфу, блин, пробежку.

Предварительно размяв шею, помахав руками и попрыгав. И, когда после выпадов вперед мы вместо ожидаемо радостного «Все, расходимся» услышали радостное «Все, теперь три км по лесу, за мной», то мы взвыли.

И не поверили.

И в дверях с Анной Николаевной столкнулись.

— Лес в другой стороне, — объявила она и с палками наперевес отконвоировала нас туда.

— А можно мы тоже скандинавской ходьбой? — робко и на последней надежде спросили мы у главного сатрапа и потенциальной жертвы нашей фантазии.

— Нет, — окинув нас насмешливым взглядом, отрезал сатрап и вынес этим самым себе окончательный приговор, — бегом марш, хомяки!

И все, первые двести метров мы действительно бежали и очень резво бежали, с воплями и проклятьями, желая убить и прикопать некоторых на месте. Еще метров пятьсот просто бежали, дабы показать, что спорт — наше все, а бег — любимое хобби.

Каждый день 5 км отмахиваем.

Километр после был осилен на одном упрямстве, а дальше — береза и мы под ней.

— Где вообще справедливость?! — продолжила Милка. — Пироги с картохой в три ночи трескал только Ромка и добавку вечно просил он, а бегать, значит, мы должны. Где логика?

— Забудь, ее нет, — мрачно провозгласила я, — после трех лекций по логики я познала это точно. И как ты относишься к дезертирам?

Милка проследила за моим взглядом, обращенным к кустам, что скрывали от нас речку и родной огород.

И уверила, что к дезертирам относится отлично.

— Тогда бежим?

— Бежим? — она посмотрела скептически.

— Согласна, уползаем.

Медленно, но целеустремленно.

— Когда ты расскажешь Ба про свадьбу? — спрашиваю, когда лес заканчивается и мы выбираемся к речке.

— Не знаю, — Милка отвечает не сразу, — завтра или после завтра.

Или как-нибудь еще.

Я смотрю на нее, а она на сорванную и уже частично общипанную травинку.

— Ба не поверит в большую и светлую, — Милка вздыхает.

— Тогда рассказывай про мелкую и грязную.

Она отмахивается, ворчит и ускоряется, а я кричу ей в спину:

— Страус, у тебя осталось десять дней!

О замужестве Мила с прикленной на губах улыбкой объвила на ужине.

Тарелка из рук Ба выпала сама.

А совсем вечером, когда у нормальных людей уже ночь и Ромка ушел спать, Милка расположилась на веранде чистить грибы.

— Гори, гори, моя звезда… — тихо пела она.

Голос у нее был красивый, мягкий.

И я остановилась, бездельно слоняясь в ожидание где-то едущего Дэн, и заслушалась, а потом подошла и, взяв второй нож, села рядом и корзину с грибами на середину пододвинула.

— … ты у меня одна заветная, другой не будет никогда… — выводили уже хором.

— А помнишь «Не для меня придет весна»? — спросила после Мила.

— Не для меня Буг разольется? — вспомнила я.

Романсы с нами учила моя бабушка и данный романс она признавала только в первоначальном варианте.

— И сердце радостно забьётся, в восторге чувств не для меня! — продолжили уже вместе.

И вздрогнув замолчали, когда за спиной раздался насмешливый голос Анны Николаевны:

— Что за настроение, молодежь? В лесу барсук умер?

Мы неожиданно даже для себя рассмеялись и кивнули.

Ибо да, «в лесу барсук умер» — грусть пришла незаметно и без особо видимых причин. И, когда она приходила и мы начинали хандрить, то Анна Николаевна всегда говорила про несчастного барсука в лесу.

Почему барсук мы так и не поняли, а Ба на все вопросы отвечала загадочной улыбкой.

— И вообще, барышни мои, — Анна Николаевна решительно устроилась между нами и обняла, притянув к себе, — у нас, как оказалось, свадьба на носу, а вы… Вот послушает твои завывания, Милка, жених и сбежит куда подальше. Или тебе того и надо?

— Нет, — Милка шмыгнула носом, — просто…

— Просто барсук помер, бедный барсук, — без намека на печаль закончила за нее Ба, — бывает, но сегодня его оплакивать мы точно не будем.

Мы согласились, а Мила неожиданно спросила:

— Ба, а как ты поняла, что деда любишь?

Я тоже посмотрела с интересом, ибо Милкиного деда мы никогда не видели, он умер еще задолго до нашего рождения, но о том, что там была великая любовь, как в книгах и хорошем кино, мы слышали не раз.

Даже от моей бабушки.

— Сложно это все, барышни, — Анна Николаевна неожиданно усмехнулась и мундштук с портсигаром достала, — не знаю… наверное… наверное, в Вене… мы тогда еще не поженились… Георгий был только третьим секретарем еще, а мои родители работали переводчиками. Мы познакомились на каком-то приеме. Меня там, правда, и быть не должно было, — Анна Николаевна улыбнулась как-то по-хулигански молодому, — но в семнадцать жуть как хочется на подобные мероприятия попасть…