И это была подстава, такая редкостная, грандиозная и немыслимая.

Впрочем, подстава, на которую я ответила подставой. Отомстила, так сказать, по полной, ибо Есения — прелестное дитя! — уходить от «Яла» наотрез отказалась и напомнила, что ей обещали лошадок и «калусели».

Любимый дядя при этом страдальчески закатил глаза и явно придумывал отмазку «мы-туда-не-пойдем-потому-что…»

Не успел.

Я слащаво и с самой радостной улыбкой пропела раньше:

— Конечно, сходим. Сейчас Ял закончит и сразу поедем в парк.

Гордеева перекосило.

— И на лошадках покатимся?

— Да.

— А на той калусельки?

— Да.

— И половозик?

— И половозик.

— Валя, а почему Ял такой седитый?

— Он… просто устал, Есь.

Две пары глаз посмотрели на меня одинаково скептически, а я с невозмутимым видом потащила их к «половозикам».

И да, билета купила три.

Гордеев просто так не отделается.

Поснимает он нас стороны, ага, как же!

Наивный…

Нет, откуда я знала, что его укачает в бочке?!

На аттракционе 0+ и в бочке, где даже трехлетки не боятся?!

— Валь, а почему Ял зелененький, как кикимора?

Потому что… потому что ну кто из бочек кроме кикимор вылезти может?!

Точнее выползти.

В общем, да, Гордеев больше на «калуселки» не ходил. Стоял снимал и к бутылке с водичкой прикладывался.

Правда, поймав случайно одну его довольную улыбочку я заподозрила Гордеева в симуляции, которую хоть и не докажешь.

Но припомнишь.

В десять вечера, укатанного во всех смыслах и спящего, ребенка мы доставили родителям. С меня снова стребовали явку в субботу на расстрел, в смысле милый семейный ужин, и лишь после этого отпустили с миром развлекаться.

Вот только развлекаться не хотелось, слишком насыщенный и длинный день, после которого хотелось только спать.

— Куда теперь? — нарушая тишину и заводя мотор, тихо спросил Гордеев.

Сегодня он почему-то был без водителя, и сидеть с ним впереди тоже было непривычно.

— Домой и спать.

Кажется, он расстроился, но кивнул и около моего дома через полчаса осторожно затормозил.

— Варь, прости, что вечер такой…

Он не договорил, я, фыркнув, положила палец ему на губы, заставляя замолчать, и отрезала:

— Прекрасный вечер и Еська чудо, мне все очень понравилось, поэтому не смей извиняться.

— Хорошо, — Гордеев мою руку не отпустил, поддался к мне и…

И меня почти поцеловали, но… стук в окно за моей спиной раздался неожиданно.

Стучала с перекошенным лицом Соломония Яковлевна.

Полдвенадцатого ночи, обезьянник, я, Гордеев, Ник, Дэн и… Соломония Яковлевна.

Сидим.

— Товарищи, вот вроде все приличные люди, уважаемые… — взгляд на Гордеева, — взрослые, — на Соломонию Яковлевну, — а устроили не пойми что!..

Слушаем.

— В центре города, у стадиона и при гостях нашей столицы…

Наклонившись чуть вперед, ибо рядом сидевшие товарищи обзор закрывали, посмотрела и улыбнулась гостям нашей столицы, то бишь группе китайцев, что сидели в соседней камере. Они радостно замахали и загалдели мне в ответ.

Хорошие ребята… знакомые.

Те самые, что в пять утра от меня лекцию о памятниках слушали. У них сегодня последний день турне и самолет в шесть утра на Родину.

Был.

Пока в драку не вмешались.

Кто ж знал, что они меня узнают и на помощь кинуться?!

— А вы? — полицейский по ту сторону решетки остановился напротив меня. — Не стыдно?

— Да ей вообще никогда не стыдно, — Соломония Яковлевна не могла не вставить свои пять копеек.

— … устроили скандал, потасовку, можно сказать, международного масштаба.

— Скандал устроила она! — кивая на Соломонию Яковлевну и сдувая с лица прядь всклоченных волос, не стерпела уже я подобной несправедливости.

А я так, жертва обстоятельств, если что. Да если бы не Гордеев и Дэн с заехавшим в гости Ником, что выбежали на шум, меня б убили!

— Что?! Да это у тебя совсем у нее ни стыда, ни… — да, снова Соломония Яковлевна.

— А вы, гражданка Вассерман, вообще лучше б помолчали!.. Приличная женщина, в возрасте…кхм…

— Чего?!

Соломония Яковлевна начала вставать, полицейский пятиться, а мы заинтересованно и синхронно подались вперед.

Что сейчас будет…

— Да я тебе…

— А вот это уже статья! — пальцем он ей пригрозил и вспотевшую лысину протер.

И лекцию занудно-воспитательную продолжил.

Вытащил нас Ромка, ибо телефон Гордеева был разбит, а номер адвоката он не помнил, Фил Нику не отвечал, а Соломония Яковлевна принципиально отказалась кому-то звонить.

Пришлось, в общем, вызывать Ромку.

Нет, он нас, конечно, вытащил.

Но как лучший друг, сначала проржался, сфоткал «для потомков», снова поржал и только потом вытащил.

И я никогда не буду рассказывать «потомкам», почему Ромка с этого дня именует меня la femme fatale[1].

И истерично ржет.

Гад.

[1] La femme fatale от фр. «роковая женщина»

Никогда, слышите, никогда не вызывайтесь делать перевязку человеку с медицинским образованием, даже не оконченным!

— Нет, ты вообще бинт в руках держала когда-нибудь, страус?!

Страус — это я. Официально, с сегодняшнего утра, когда опубликовали результаты по рисунку, и с легкой руки Дэна.

Черт меня дернул пообещать ему, что признаюсь всем про истфак и архитектуру, если сдам вступительные. Я ж не надеялась, что их сдам, но сдала.

Чудом, с божье помощью и грехом пополам.

Живопись — 54, рисунок — 57.

При пороге 50 результаты весьма посредственны, конечно, но результаты. И теперь придется как-то рассказывать, потому что, если еще раз Дэн назовет меня страусом, то я ему бинт не на руку, а на шею намотаю и затяну потуже.

Если улыбнется и ласково протянет: «А кто у нас тут трусит?», то тоже.

Да, я боюсь, но это не повод обзывать меня полдня страусом и издеваться!

Расскажу я, расскажу!

Завтра там или послезавтра или после-после…

— Сегодня, — отрезал нечуткий противный сосед десять минут назад, когда он мыл посуду, а я сидела на подоконнике, составляя ему компанию, и рассказывала про покорение Эвереста.

В общем, меня приперли к стенке.

Обиженно замолчав, захрустела яблоком и скорчила спине Дэна рожу. Тоже мне диктатор, Аугусто Пиночет недорощенный.

— Так что там с Хиллари и Норгеем, страус?

Дэн обернулся, а стеклянный стакан треснул в его руках, загоняя один из осколков ему под кожу.

— Первыми покорили Эверест, — машинально пробормотала, смотря как вся его ладонь быстро окрашивается кровью, и сползла на пол.

Хотелось в обморок, но получилось к шкафу и аптечке.

— Еще гемостатическую губку достань, — сквозь зубы напутствовал Дэн.

Достала, не замечая, что руки трясутся, и под команды соседа осколок вытащила и хлоргексидином обработала, и губку, разрезав, наложила, и сестрой милосердия себя почувствовала.

Очень тупой сестрой, ибо когда очередь дошла до бинта, оказалось, что я криворукая и вообще уроки ОБЖ прогуливала.

— Нас не учили бинтовать, — уже сама сквозь зубы шипела я, в пятый раз разматывая бинт.

— Оно и видно, — шипел в ответ Дэн. — Сначала два циркулярных тура и бинт ты по мне катаешь, а не воздухе.

Хотелось плюнуть и уйти, но почему не уходила, а огрызалась в ответ и послушно переделывала. Тоже мне гуру десмургии нашелся!

Повязку я все-таки наложила и, критически осмотрев конечность, Дэн даже снисходительно сказал, что сойдет.

Для первого раза.

Вместо ответа показала язык и ушла обижаться, громко хлопнув дверью.

Расстрельный час был назначен на семь вечера.

Ромка явился на десять минут раньше, поинтересовался у Дэна, что с рукой, и мимоходом заметил, что повязка — рыцарскую перчатку по-простому намотал? — наложена классно, как у профессионала.

Я при этих словах застыла и к Дэну медленно-медленно обернулась. Не будь этот убогий уже сегодня убогим и покалеченным, я б в него чему-нибудь тяжелым запустила б, а так только скрипнула зубами и выжидательно посмотрела.