— Помочь или как?

— Или как, — также тихо пробормотала я, — уйдите лучше.

Дэн не ответил сразу, и пока он молчал, Веня замер у моих ног и, вскинув вверх руку с букетом, закончил.

— … и теперь я жду только твоего ответа, Варенька. Ты переедешь к нам с мамой и будешь моей девушкой?

Вопрос повис во враз наступившей тишине, потонул в ней, а я неловко качнулась назад, почти падая на руки Дэна.

Он удержал и за плечи приобнял, а потом отодвинул в сторону и, шагнув к Вене, присел около него.

— Слушай, кончай комедию играть, — как-то проникновенно-угрожающе и тихо произнес мой сосед, — Варя никуда не переедет и девушкой твоей не будет.

— Почему это? Чем ты лучше меня?

— Ничем, просто она УЖЕ моя девушка и я тебе ее не отдам.

Вениамин гордо удалился вместе с букетом и… моим хорошим настроением.

А к шести вечера снова начался дождь, затянуло все небо низкими серыми тучами, потемнело враз, и я окончательно впала в тоску и меланхолию.

Не люблю дождь.

И Веню, после которого настроение стабильно в минус.

Еще сосед удивил.

Можно сказать защитил, ответил за меня, когда я не могла сказать ни единого слова. И думается, что Владик ни разу так не поступал. Он презрительно кривился, издевательски смеялся, но никогда мне не помогал.

И надо сказать спасибо, соседу, но Дэн после дневного демарша закрылся в комнате и учил свою биологию, а на пойти постучать и сказать у меня сил нет.

Завтра скажу.

А сегодня гора подушек у открытого балкона, миска попкорна, ноутбук, дремлющий Сенечка под боком и телефон в руках. Я звоню Милке, которая благополучно не отвечает и не выводит из меланхолии, не соглашается с тем, что Веня полный придурок, а я не полная дрянь, игнорирующая порывы большой, светлой.

Надоев слушать гудки, откладываю телефон и придвигаю ноут.

Значит-с, Варвара Алексеевна, будем сами справляться, фильмами. Старыми, любимыми, проверенными не одной депрессией.

Имитатор с Уивер, Игра с Дугласом и Пенном или Сердцеедки снова с Уивер?

Как в детстве, эники-беники ели вареники…

Выходит Игра.

Десять минут фильма и в комнату со стуком заглядывает Дэн.

— Что?

Сенечка, в наглую перебравшийся мне на живот, лениво приподнимает голову.

Дэн ж неожиданно спрашивает:

— С тобой можно?

Я пожимаю плечами, но пододвигаюсь и спрашиваю:

— Игру с Дугласом смотрел?

— Нет.

Он подходит, хмыкает, глядя на стоящий на кухонной табуретке ноут, и садится рядом.

— А как же биология?

Спрашиваю, когда Николас ван Ортон-Дуглас прощается с женой, и кошусь на Дэна.

И ему незачем знать, что я рада его приходу, тому, что я не одна. Это ведь очень важно, чтобы было с кем разделить тоскливый вечер и паршивое настроение.

— Достала, там экология одна осталась, — даже при свете одного ноута видно, как он болезненно морщится. — Надо отдохнуть.

— Тогда отдохни, — я соглашаюсь и перематываю на самое начало. — Смотри, я все равно сто раз видела и еще раз меня не утомит. Тут финал классный, ни за что не догадаешься! Но смотреть надо внимательно и с начала…

Оказывается, с Дэном смотреть кино весело и забавно.

Мы спорим, постоянно останавливаем, делаем предположения что будет дальше и… совершенно не смущает, что я все это уже видела и знаю.

Мы первый раз за все недельное наше знакомство общаемся, говорим что-то большее привет-пока-ужин-обед-в-холодильнике-меня-сегодня-не-будет.

И… я не помню, когда засыпаю, только продолжает разговаривать ноутбук голосом Дугласа, а голова опускается на твердое, но теплое плечо.

[1] Тейглах (шарики в меду) — вид печенья, популярное в еврейской кухне. Представляет собой изделие из теста для хвороста, приготовленное в сахарном сиропе.

— Варя?

— М-м-м?

— Варвара, вы меня слышите?

— Угу.

Глаза разлепляются неохотно, и тут же по ним бьет яркий солнечный свет.

Еще птички мерзопакостно чирикают за окном и ветер пахнет летом и прохладой, утренней, а около уха тихо храпят и шее очень жарко и щекотно.

Сколько вообще времени?

Я пытаюсь сесть, сообразить, что происходит, спихнуть в конец обнаглевшего и потолстевшего — диета ждет тебя, поганец! — Сенечку, распутаться в не пойми откуда взявшемся пледе, соотнести знакомый голос с именем, которое тоже вроде знакомое, но в памяти не всплывает, и при этом всем поддержать разговор бодро-задорным голосом, ибо ну как я могу спать в…в…

Да, а собственно, сколько сейчас?!

— Варя, простите, что звоню в столь неурочное время…

Я наконец-то сажусь, выбираюсь из-под пледа, тут же мерзну и провожу руками по лицу.

В голове щелкает и знакомый голос соединяется с именем, точнее сначала выныривает фамилия.

Гордеев.

— …надеюсь, что я вас не разбудил…

Ноутбук включается медленно, загорается и я вижу привычную заставку с белыми цифрами в углу, что показывают 5:27.

Я подавилась зевком.

Полшестого утра?!

Он надеется, что не разбудил меня в полшестого утра?!

— …хотя скорей всего, вы еще спали.

Какой догадливый!

Ответить ласково-убийственно «ну что вы, Ярослав, я давно встала, Алексей Михайлович[1] мой кумир!» хотелось сильно, но боюсь мой исторический сарказм оценен и понят не будет, поэтому я сказала другое:

— Что-то случилось, Ярослав?

Честно, зубами я скрипела только мысленно!

Материлась тоже.

— Я улетаю в Берлин на две недели, — проговорил Гордеев и мне даже почудилось в его голосе извинения, — перед вылетом… захотелось услышать ваш голос…

Злобный и охрипший со сна?!

Правда, это было б мило, не будь на часах пять тридцать!

Злая, но проснувшаяся я только сейчас различаю на заднем плане гул и шум, что так свойствен аэропортом.

Счастливого полета, пташка ранняя!

— По работе летите? — почти спокойно спрашиваю, ибо от обоюдного молчания начала чувствовать себя глупо и неловко.

— Да, планируем подписать контракт с немцами, — Гордеев зевнул. — Извините.

Подозрения, что принцип «не спишь сам — не давай другим» люблю не только я, появились сами и исчезать никак не хотели.

— Ничего.

Действительно, ничего, поскольку зевнула сама.

— Все-таки я вас разбудил.

— Да.

— Извините.

— Извиню, — я снова зевнула, — часам к двенадцати.

Гордеев тихо рассмеялся:

— Варвара, вы все же очаровательны.

Ну-ну, ты меня просто с утра и без косметики не видел во время сессии.

Впрочем, я и сама улыбнулась.

Почему-то на Гордеева злиться долго не получалось.

— В качестве извинений что привезти?

— Мне?! — я растерялась.

— Да, вам, Варя, — в голосе Гордеева послышалась улыбка.

А у меня перед глазами раскатался на всю комнату свиток — ну как в мультиках, знаете? — и замелькали перед глазами соборы и дворцы, да там один Музейный остров чего стоит!

А Берлинский зоопарк со слоновьими воротами!

— Фотокарточку рейхстага, — в итоге буркнула я.

И вакцину от зависти.

Гордеев помолчал, а потом скорее утвердил, чем спросил:

— Сердитесь?

Он издевается, да?

Конечно, я сержусь!

Мало того, что разбудили, так еще и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждое относительно исторически ценное сооружение и каждый музей изучен вдоль и поперек.

— Нет, не сержусь. Ярослав, мне ничего не надо привозить.

— Хорошо, — его голос превратился в обиженный лед. — Я вас понял, Варя. Объявили посадку…

— Я поняла, удачного полета и мягкой посадки.

— Спасибо… Варя?

Я уже отключаюсь, но замираю в последний миг и спрашиваю:

— Да?

— Не исчезай из моей жизни.

Уснуть я больше не смогла, поэтому проснувшегося Дэна ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.