Мы же слушаем, затаив дыхания, потому что как-то так получилось, что в тысячу рассказанных и перерассказанных историй именно эта не вошла.

— Он меня на танец пригласил, познакомились. Потом в Венской опере столкнулись, я уже даже не помню, что давали, а в антракт позвал в парк лебедей кормить.

— Так нельзя же, — вырывается у Милки.

И Анна Николаевна кивает и смеется.

— В том вся прелесть и заключается, Мика.

Мила морщится, но молчит.

Сие обращение она тоже не любит, но Ба можно.

— Потом еще встречались, гуляли, — у Анны Николаевны задумчивый голос, далекий и она мысленно явно не с нами. — Когда поняла, что люблю? Пятого ноября в подземном переходе на Карлсплац. Там всегда обитают уличные музыканты. В тот день промозгло так было, слякоть, лужи на грязном полу, запах сырости. Где-то там, вверху, уже темный вечер и фонари, в свете которых падал первый снег. Люди куда-то всё спешили, а мы стояли и слушали. Они играли «На сопках Маньчжурии», представляете? Стыдно признаться, я только тогда первый раз и услышала этот вальс…

И теперь понятно, почему мы так что слышали его в детстве и знали на удивление и умиление моей бабушки, когда она нам его как-то включила…

— Я тогда поняла и поняла, что могу вот так с ним стоять хоть вечность и мне всегда надо будет ощущать его рядом с собой, хотя бы чтобы вместе слушать «На сопках Манчжурии»… — Анна Николаевна стряхивает пепел и качает головой, пряча грустную улыбку.

Но, когда она встает, у нее уже привычно насмешливый голос с повелительными нотками:

— Варя, там, кажется, приехал Денис. Пошли смотреть, он обещал купить мне цветочный горшок. Венерин волос давно требуется пересадить…

Я прислушиваюсь, с улицы раздается хлопок двери.

Да, приехал.

С улыбкой я почти слетаю с лестницы, но в последний момент успеваю заметить Ромку в тени дверного проема и его пристальный взгляд, обращенный на Милку.

И да, кроме нее он никого не видит.

Как и она.

Три ночи и меньше, чем через сутки мы уедем обратно в город. И… мне не спится, поэтому, накинув халат, спускаюсь на веранду, чтобы неожиданно обнаружить на качелях Ромку. Закинув голову на спинку, он лениво отталкивается одной ногой.

— Варька? — спрашивает приглушенно, приподнимает голову и, скорей всего, щурится.

— Нет, тень отца Гамлета, — я оглядываюсь и тихо прикрываю дверь. — Ты чего не спишь?

— А ты?

Его пожатие плеч я скорее тоже угадываю, чем вижу, и отвечаю тем же самым жестом. Забираюсь рядом с ногами и, чувствуя, как на меня набрасывают часть пледа, кладу голову ему на плечо.

Мы долго сидим молча, покачиваемся, слушаем пение начавших просыпаться птиц, шелест деревьев от ветра и редкое брехание собак.

— Не хочу уезжать, — признаюсь едва слышно, — словно лето закончилось и все хорошее вместе с ним.

— Еще месяц, — вот только особого энтузиазма в его голосе тоже нет.

— Все равно, — я упрямо поджимаю губы, — ненавижу август. Он, как воскресенье. Медленная пытка ожидания. И листья первые начинают уже желтеть.

И ночи становятся темнее, дольше и холодней.

Уже стали.

— Считаешь, что свадьба — бредовая идея? — Ромыч спрашивает внезапно.

А мне снова хочется пожать плечами.

Не знаю.

Милке сложно смириться, и она совсем запуталась. И в себе, и в Ромке. И тот их разговор ничего не упростил, поскольку на завтрак спустились с одинаково вежливо-нейтральными физиономиями и улыбались друг другу только при Ба, старательно, но… она все равно все видит и понимает.

И почему-то молчит.

И, наверное, это значит, что не все так плохо и шанс у них есть.

— Отступать-то все равно некуда, — в итоге отзываюсь я.

— Ну да, — он усмехается, — Светка-то уже в курсе.

— Она тебе тоже звонила?

— Она всем позвонила и напомнила, что третьего в одиннадцать у загса, — передразнил Рома, — а нас еще поздравила с предстоящей свадьба. Объявила, что рада, что мы берем с нее пример.

— Что, правда? — я рассмеялась. — Дурдом.

— Полный, — Ромка вздыхает, — Варвар… Дэн четвертого улетает?

Я закрываю глаза, сглатываю, но отвечаю:

— Ночью, с третьего на четвертое.

И это еще одна причина, почему я не хочу отсюда уезжать.

Да, я боюсь, что в городе что-то изменится в наших отношениях, потому что сейчас все слишком хорошо. Да, я боюсь его отпускать на эту чертову Аннапурну. И усмешка, что трек — это детский сад и увеселительная прогулка, меня ни черта не успокоили.

Я сутки прятала глаза и избегала Дэна, когда нашла статьи и видео двухгодичной давности и посмотрела, прокрутила два раза и прочитала комментарии из мазохизма в чистом виде.

И промолчала.

Ему ведь не нужна моя жалость и моя истерика. Он сразу был честен и сразу предупредил, что не может без гор, а я… я уже не могу без него, поэтому я должна справиться и отпустить.

Счастливо помахать платочком, утереть скупую слезу и разбить бутылку о борт корабля. Воздушного.

Последнее поможет мне ярко и незабываемо провести пятнадцать суток, а там, глядишь, и Дэн вернется.

— Знаешь, Варвар, очень хочется набить этому недоделанному альпинисту морду, — признается мой самый лучший друг и кладет свою голову мне на макушку.

— Думаешь, его это остановит? — я усмехаюсь.

— Неа, но моя совесть будет чиста.

— У тебя ж ее нет?

— Блин, забыл! — Ромка хлопает себя по лбу.

А я улыбаюсь и разглядываю его.

— Ром, на вашей свадьбе я буду рыдать, — объявляю торжественно.

— Чего это?

— Потому что только вчера мы с тобой на велике учились кататься без рук и свистульки из акации делали, а сегодня ты уже женишься.

Ромка хмыкает и прижимает меня крепче, а я ворчливо добавляю, как старая бабка:

— Это время летит слишком быстро.

— Ну привет, засранец! — слишком восторженно и слишком громко провозглашаю я с самой дьявольской улыбкой на свете. — Давно не виделись…

Последнее звучит угрожающе.

И стоящий рядом мужик нервно дёргается и оборачивается, расплескивая шампанское.

— В-вы мне? — спрашивает испуганно.

— Ну что вы, — моя улыбка становится просто неповторимой, потому что ни одному актеру в жанре хоррор не повторить подобный оскал, — ему.

И перед лицом мужика оказывается морда Сенечки.

Сам Луций Анней Сенека сегодня джентльмен, ибо фрак и бабочка даже из енотистого паршивца сделают джентльмена.

Хотя…

— Сенека! — я сокрушаюсь, поскольку Сенечка угрожающе шипит в лицо неизвестного мужика.

А случайная жертва обстоятельств от нас отшатывается и пятится, что-то бормоча.

— Луций Анней, запомни, джентльмены не шипят! — наставительно заявлю, поднося насупившегося енота к своему лицу, когда мужик отходит на достаточное расстояние.

И не удержавшись целую его в лоб.

Неа, все равно не признаюсь, что соскучилась по этому гаду.

— Прекрати пугать людей, — с трудом сдерживая смех, около уха шипит Милка и берет меня под локоть, утаскивая подальше.

— Вообще-то, я с Сенечкой общаюсь, — справедливости ради протестую и бедного Сенеку ей демонстрирую, — смотри какой красавчик!

Парень, оказавшийся рядом, — все ж холл загса слишком тесен! — приосанивается и к нам с голливудской улыбкой поворачивается, а я окидываю его придирчивым взглядом и снисходительно сообщаю:

— Молодой человек, это не вам. Вы на четверочку и то, если сбреете эту кошмарную бороду. Хоттабыч уже не в моде.

Голливудская улыбка превращается в голливудский оскал и…

— Варька! — Милка корчит извиняющуюся рожу и тянет меня уже в другую сторону.

— Ему серьезно не идет борода!

— Знаю, но это не повод говорить подобное свидетелю нашего жениха!

— Это свидетель Антуана?! — я оглядываюсь, но Милка продолжает тащить меня вперед. — Блин, может я извинюсь?!

— Нет, — на ее лице появляется священный ужас, — не смей! Ты десять минут назад извинялась перед теткой Светика, и она теперь уверена, что ты либо под кайфом, либо Светку прокляла.