А придется, это ж на зиму с нами в город отчалит, мы ж, можно сказать, для себя старались, убивались.

Особенно убивались.

— Ромке скормим, — вздохнула я как лучшая на свете подруга, — он всеядный.

Сидели мы на полу, спина к спине, как в неравном побоище и побоище это Мамаево, ибо не только с Мамаем и не только Дмитрий Донской. Наша неравная битва со смородиной и особенно с банками — в масштабах и потерях не сколь не меньше.

Мы, как герои, выиграли, но наши потери были велики.

Некоторые из нас — две банки — больше никогда не будут с нами, нам очень их жаль, а некоторые — кухня — утратили свой первозданный вид и из стиля «хай тек» превратились в «в хрен с ним, сойдет».

— Сеанс заканчивается через десять минут, — поднимая руку с часами оповестила Мила.

— А дорога?

— А стихи под луной и долгое прощание?

— Сорок минут, — прикинула я.

— Ага.

— Где мой Мистер Пропер? — страдальчески вопросила я у потолка.

— Там же где и Прекрасный принц на белом коне, — ответила мне Милка и ведро с тряпкой торжественно вручила.

А перед самым сном позвонил Ромка и объявил, что практику он закрыл и теперь он совершенно свободный человек до самого сентября и что у него для меня есть офигенный сюрприз.

— Увидишь — обалдеешь, — счастливо проорал счастливый человек, перекрикивая музыку и шум клуба.

И отключился, а я осталась паниковать, потому что последний «офигенный» сюрприз Ромочки как раз и закончился обезьянником, из которого нас доставали его родители и который до сих пор мне припоминают мои.

— Варя, мы идем за земляникой! — радостно объявила мне Мила в восемь утра.

Я открыла один глаз, приподняла голову над подушкой и не менее радостно согласилась:

— Иди, жаворонок недобитый, иди…

И перевернувшись с чистой совестью уснула дальше.

Ну попыталась…

— Ва-а-арька, вставай! — упираясь ногами в пол, Милка попыталась стянуть с меня одеяло и пропыхтела. — Мы. Идем. За. Земляникой.

Одеяло с меня стянули, но я, как Варяг, врагу не сдаюсь!

Поджав ноги и натянув на себя часть простыни, сказала:

— Не-а.

И снова провалилась в объятия Морфея, и снова…

— Ва-а-аря, Азалия Петровна еще в пять утра всем сказала, что земляника пошла! Все уже там, а мы еще…

— Спим, — подтвердила довольно и…

И у меня отобрали подушку, а без подушки я, нежное создание, спать не умею.

— Это против правил, — садясь в разоренной постели, обиженно сообщила ей, — удар ниже пояса. Требую в качества сатисфакции подушку!

— Варь, — неожиданно ласково, как змей-искуситель, проворковала Милка, — ты ж любишь землянику?

— Да, но не в восемь утра.

— А она красненькая.

— И? — я с самым непонимающим выражением лица устаивалась на нее.

— И сладкая.

Озадаченно хлопнула глазами и…

— И?

Что? Не только ей надо мной издеваться!

— И ты сейчас идешь ее собирать! — не выдержав, рявкнула Милка.

— Значит, за земляникой мы? — невинно уточнила и выразительно покосилась на фотоаппарат, что на разноцветно-полосатом ремне болтался в районе солнечного сплетения.

— Я по дороге, — Милка поправила ремень, — пошли.

Вот только я с места не сдвинулась, ибо что-то в привычную картину мира не укладывалось. Нахмурившись, еще раз внимательно на нее посмотрела и до меня дошло.

— Sony, зеркалка?! — нет, я не удивилась и даже не изумилась, степень моего эмоционального состояния была куда больше.

— Ну да, — Милка моргнула и, оглядев фотоаппарат, расплылась в широкой и радостной улыбке. — Представляешь, Ромка твой отдал. Помнишь он в апреле на соревнованиях был, как раз в мой день рождения? Сказал, что ему вместо обещанных денег дали, а он ему и даром не нужен.

Ну да, страсть к фотографии только у Милки. С начальной школы, когда все тот же Ромка вручил ей на день рождения обычную мыльницу.

— Ром, ты дурак? — прошептала я тогда. — Кому в подарок фотик нужен?! Лучше б Ясмин[1] купил, я тебе вчера показывала, нам как раз ее не хватает…

— Сама дура, — огрызнулся мой лучший друг, — ты же и сказала фотик подарить, раз фантазии нет!

Я закатила глаза:

— Я пошутила!

— А я не понял! — проворчал Ромка.

А у Милки в тот вечер загорелись глаза и до сих пор горят поистине фанатичным блеском, когда в ее руках оказывается фотоаппарат. Правда, уже не мыльница, а профессиональная зеркалка, но, как и тогда, от Ромки.

— Варь, ты чего? Что-то не так? — Милка удивленно приподняла брови и свою Sony еще раз осмотрела.

— Все так, — ответила машинально и улыбнулась, натянуто.

Все так, вот только…

Ромка на тех соревнованиях занял третье место и никакой фотоаппарат, а тем более профессиональную зеркалку за пять нулей, о которой как-то упоминала и мечтала Милка, никто никому не давал.

Землянику — два бидона — мы все-таки собрали, точнее собрала я, а Милка оползала, облазила и обошла, кажется, весь лес и теперь довольно светилась аки лапочка Ильича.

— Замри, — скомандовала она, и щелкнул затвор фотоаппарата.

Я в этот момент в позе лотоса и с венком из одуванчиков на голове медитировала и досыпала на поваленной березе.

У меня было состояние нирваны, полного умиротворенного счастья и понимания, что лес, поляна, залитая солнцем, птички, запах утренней прохлады, самого леса и земляники, от которого кружит голову и хочется дышать полной грудью — это то, что люди называют счастьем и одно из того, ради чего, наверное, стоит жить.

А еще я первый раз в жизни поняла тех, кто выбирает отшельничество и поближе к природе. Нет, сама я не смогла бы, но… вот из-за таких моментов понимаешь их, да.

— Ты переключилась с пейзажа на портрет? — открыв глаза, спросил с удивленной улыбкой и посмотрела на нее, приставив руку козырьком.

Солнце било за ее спиной, подсвечивало Милку, и, залитая лучами, она казалась лесной феей, окутанной сиянием, и очень красивой.

Даже завидно стало.

— Я не переключилась, — отрешенно пробормотала солнечная фея, снимая меня с другого ракурса, — я экспериментирую. Не шевелись, из тебя отвратная модель…

Я оскорбилась:

— Спасибо, подруга лучшая! Да я, к твоему сведенью, в модели никогда и не…

— И помолчи.

Домой мы возвращаемся к обеду и лес с перелеском проходим так, что оказываемся с другой стороны деревни у реки и нашего родного огорода.

— До моста или поплывем? — ляпнула, не думая.

И Милка на меня зверем глянула.

Ах, да, фотоаппарат!

— Ты абсолютно права пятьсот метров до моста не составят труда, — голосом культуриста возрадовалась я и уже кисло и тихо добавила ей в спину. — Ведь, спорт — это жизнь…

Но не моя.

— И вообще в гробу я спорт видала, — уже перелазя через тын, ворчала себе под нос.

И зацепившись ногой за прут, свалилась в огород.

На кучу сена.

— И, судя по всему, гробу своем, — мрачно констатировала, не пытаясь встать и разглядывая ярко-голубое небо с редкими мазками белоснежных облаков.

— Ты как? — заслоняя обзор, взволнованно спросила Милка.

— Облака, белогривые лошадки…

— У-у-у, сильно головой приложилась, да? — посочувствовала она и руку мне протянула.

А через две минуту я сама готова была поверить, что головой приложилась сильно, обеспечила себя галлюцинациями и к доктору, мне надо к доктору!

Или в любую точку земного шара, лишь бы не стоять с бидоном в руке, венком на голове и сеном в растрепанных волосах под прожигающим взглядом черных глаз.

И пока я растерянно смотрю на Дэна, Ромка с громогласными воплями сгребает меня в свои медвежьи объятия и оглушительно-радостно вопрошает:

— Ну что, Варвар, как тебе мой офигенный сюрприз?!

— Рома сказал, что вы до конца июля здесь, — неторопливо, негромко, неожиданно произнес слишком знакомый голос с хрипотцой за моей спиной в первом часу ночи.

Я сидела на перилах веранды, свесив ноги в сад, и рассматривала темно-синие небо с яркими точками звезд. Остальные разошлись спать еще больше часа назад, поскольку у Анны Николаевны с утра клиент, Ромка и Дэн устали с дороги, а Милка была просто разозлена его внезапным приездом и огорчена.