— Вы оба, сеньоры, добрые друзья Его Светлости. — беззаботно отвечал Фидель. — А я оказываю содействие друзьям канцлера. Логично нас познакомить! К тому же Его Светлость имеет ко всем нам некий важный разговор. Если я правильно понял, беседа состоится после заседания.

— Я надеюсь, вы не заскучаете, пока оно будет идти. Новых лиц среди нас нынче немного. Но если ни с кем не сложится разговора — то в доме есть великолепная библиотека. К вашим услугам.

— И надолго тут остаёшься новичком?

— Зависит от человека. Разумеется, никто не попадает сюда случайно, но вы должны понимать: в этом доме ведутся слишком важные и слишком приватные разговоры. Несмотря на любого рода рекомендации, заведён обычай немного присматриваться друг к другу.

Фидель Ривера улыбнулся. Отсутствующий зуб как-то не вязался с дорогой одеждой и весьма достойными манерами. Ко всему прочему, этот Фидель был уж очень молод. Сколько ему? Не больше тридцати. Даже канцлер и Лопе де Гамбоа, прожившие почти полвека, по местным меркам оставались юнцами.

— Всё правильно. — произнёс Фидель. — Я знаком с тайными обществами. Без обычаев, основанных на осторожности, в таких делах не обходится.

Ишмур всё это время молчал, но закрытые повязкой глаза направлял прямо на Фиделя. Тот, если и был смущён или удивлён поведением старца, вида не подавал. Ишмур сидел напротив, сложив костлявые пальцы на груди. Даже не имейся на глазах повязки, смотрелся бы он странно: Фелипе де Фанья не сумел убедить Ишмура сменить одежду и причёску. Безумный монах, иначе по виду и не скажешь.

Заговорил Ишмур совершенно неожиданно.

— Не волнуйся, Фелипе. Фидель нам не чужой. Скоро он станет нашим союзником.

Учёному слов Ишмура было довольно: уже привык доверять. А вот Фидель немного удивился.

— Союзником? В чём именно?

— В той истории, Фидель, героями которой мы являемся. Часть её уже записана мною в книгу. Часть только предстоит записать.

Фелипе прекрасно знал, о каких книгах речь. Фидель, разумеется, ничего понять не мог.

— И что за история?

Обычно на лице Ишмура не бывало эмоций. Но теперь он улыбнулся. Очень слабо и мимолётно, будто на миг блеснуло нечто в ночи, среди звёзд — а ты гадай, было или не было.

— История, до конца которой доживут не все. И после которой никто не будет жить по-прежнему. Хорошую книгу открывает один человек, а закрывает уже совсем другой.

Учёный обеспокоился, что странные слова Ишмура смутят Фиделя. Вряд ли этот мальчишка, зачем бы канцлер ни привёл его с собой, готов к подобному. Но тут вовремя зазвенел колокол, возвещающий о начале заседания — неловкость оказалась сброшена сама собой.

Фелипе взял Имшура под руку, помогая подняться. Он успел попрощаться от имени обоих, когда Фидель задал вопрос вслед:

— Так что же, сеньор Ишмур, я нынче герой вашей книги?

— Да. — ответил старик, не оборачиваясь. — Ты только что появился на первых страницах.

Алебарда была очень тяжёлой — особенно для паренька, которому ещё не исполнилось шестнадцати. Кудряшка не жаловался, но невольно выдавал внешне, насколько устал. И отец, видя это, говорил только одно:

— Она настолько тяжёлая, насколько нужно, чтобы сделать тебя сильным. Будь мужиком, блядь!

Потому Кудряшка заставлял себя тащить алебарду на плече, не отставая, хотя давалось ему это очень непросто. Передовой отряд, высланный ради разведки и провианта, продвигался вглубь «ничьей земли». Туда, где не закрепилась ни одна из армий.

Отгремело неделю назад важное сражение, в котором полегли тысячи: оно принесло тяжёлую, но заслуженную победу. Теперь время славы кончилось, вернулись суровые будни — в которых хорошего находилось мало. Один лишь тяжёлый солдатский труд.

Стояла омерзительная весна. Снег недавно растаял, а пролившиеся следом дожди превратили почву в сплошную грязь. Эту землю некому уже было вспахать и засеять, чтобы по осени собрать урожай. Разве только армии вспашут колеями обозов и осадными траншеями, а заместо семян в почву лягут солдаты.

Отряд был пехотным: только три женщины, сопровождавшие солдат, ехали в косо сколоченной телеге. Даже командир — отец Кудряшки, шагал пешком. Облегчить себе ношу, сняв часть доспехов, никто не решился. Расслабляться здесь не стоило.

Низко стелились серые облака, до костей пробирал ветер: вроде бы лёгкий, но очень холодный. У юного солдата хлюпало в носу и ботинках. Очень хотелось съесть что-нибудь горячее — но привала пока не ожидалось, да и еды ещё не нашли. Кудряшка обыкновенно был весёлым парнем, разговорчивым и заводным, но нынче с утра не проронил ни слова. Паршивое настроение. Новый день — прежнее дерьмо.

На горизонте показалось деревянное укрепление: кривой, тёмный силуэт, словно чудовище оседлало холм. Форт был ещё далеко, зато деревенька перед ним — близко. Поселение выглядело опустевшим. Ничего удивительного: отец Кудряшки был уверен, что именно через эти земли прошли отступающие. Всякие недобитки, дезертиры и прочее отребье.

— Поглядим, что там.

Знамя едва шевелилось на ветру: мокрая тряпка. Однако даже не разглядев рисунок, всякий должен был узнать цвета. Цвета людей, шутить с которыми не стоит.

— Ничо-ничо… — бубнил старый солдат. — Скоро заживём. Дали приказ наступать — значица, заживём!

— А толку? Кабы город брали, так зажили бы.

— Ты чо, город какой с зимы видел?

— То-то и оно, шо не видел. Поля да поля, а эта сволочь не кончается. Рубишь-рубишь… Бабы на севере, видать — аки крольчихи.

— Всё говнишься!.. То не так, сё не эдак. Наступление, сука, всегда к лучшему!

Кудряшка ещё не отошёл от недавнего боя. Пусть и подросток, на войне он был уже не новичком — но в таком колоссальном сражении прежде не участвовал. Казалось ему тогда, будто всё сущее, что есть под серым небом — то самое поле боя. Будто битвой охвачен весь мир и не было нигде в этот день ничего другого. Ни в землях, что Кудряшка уже видел, ни в тех, о которых только слыхал. Ни в заморской стране, ни к востоку от леса — ничего, лишь война. Будто всюду только и должно быть слышно, что топот копыт да лязг брони бесчисленных вражеских всадников. И лишь голос командира может состязаться с тем грохотом — даже не гром небесный.

Слыхал Кудряшка от полкового лекаря: дескать, земля-то на самом деле круглая, а не плоская. И вертится она сама по себе, а вовсе не солнце вокруг ходит. Чудак-человек… но если это правда, то верно одно: солдаты землю и вращают. Солдаты, шагающие по полям войны туда-сюда.

Сначала казалось, в что в поселении ни души, но скоро послышался шум. Из большого дома вытащили за шкирки нескольких солдат в грязных, прогнивших стёганках.

— За кого воевали?

Отец Кудряшки на этих оборванцев совершенно не походил. Он служил сержантом. У него и одежда была новая, и крепкая кираса имелась, и очень неплохой шлем — пусть жутко старый, с кольчужной бармицей и полумаской. Семейные реликвии бывают не только у рыцарей.

— За наших. — процедил один из недобитков, подняв рожу из грязи, в которую его вдавили.

— И мы за наших. Вы за которых именно «наших»?

— А вы за каких?

Дураку ещё повезло, что врезали за это обухом глефы: могли зарубить.

— Ты сам, сука, по знамени не видишь?

Кудряшка не стал слушать дальнейший разговор. Он пошёл вперёд.

В деревеньке живых, кроме этих дезертиров, не осталось. Многие дома выгорели, повсюду валялись трупы: вразброс, а не кучами — прямо там, где настигла смерть. Поселение окружали кое-как сколоченные ограждения. Ясное дело: пытались обороняться от пришлой банды, но сил не хватило. Скорее всего, почти все дезертиры давно ушли, а эти просто с перепою отстали. Дисциплину они утратили вместе со знаменем.

Жестокость излишняя, свойственная именно дезертирам. Отец всегда так и говорил Кудряшке: мол, банды недобитков — уже не люди. Это как стая волков, а то и просто падальщики. Из качеств солдата у них остаются оружие в руках да решимость, но уже иного толка: просто терять нечего. Такие банды, шатающиеся повсюду после проигранных битв, надо вырезать. Человек способен легко обратиться в зверя, но вот из зверя человека уже не сделаешь.