Мыслями он сейчас, безусловно, был где-то в Стирлинге.

Общество, которому Фелипе де Фанья желал представить Ишмура, приняло старца со смесью любопытства и скептицизма. Тайный союз объединял людей, которые на свои цели смотрели с разных позиций.

Одни привыкли мыслить сугубо практически. Немногословные, но мудрые речи Ишмура о переменах увлекали их — однако такие люди не видели всей значимости фигуры, представшей перед собранием. Для них Ишмур был лишь каким-то диковинным мудрецом — не более.

Но другие были похожи на самого Фелипе, и они поняли куда больше. Хотя о встрече на острове, куда Фелипе попал неведомым образом и откуда не менее удивительным путём вернулся, он никому не рассказал.

Немудрено: прозвучало бы бредом. Их обоих — Фелипе и Ишмура, сочли бы за безумцев.

Но Ишмур объяснил учёному, вновь на примере закрытых повязкой глаз, что дело не в видимом. Важны суть вещей и суть речей: потому старец остался доволен тайным балеарским обществом.

— Те самые люди, которые нужны… Те, кого я так долго ждал.

— Если бы они увидели то, что видел я!

— Им ни к чему.

Фелипе не смел спорить. В конце концов, ему было лестно среди посвящённых являться самым посвящённым. Он заслужил такой статус: многолетним кропотливым трудом, огромным багажом накопленных знаний.

Тайные встречи проходили раз в две недели, и Ишмур успел побывать на них дважды. Остальное время он проводил в доме Фелипе, стоявшем в самом центре Марисолемы. Учёный предложил гостю в распоряжение весь третий этаж: исключительно из вежливости, поскольку понимал, что Ишмур не нуждается ни в чём.

Он ведь не был человеком, это ясно. Кем же был? Этого Фелипе де Фанья пока в полной мере не осознал — а догадками делился лишь с бумагой, в запертом на ключ кабинете. Лишь свечи и луна в такие моменты составляли ему компанию.

Слуги в доме были не из болтливых, что кстати: ведь старец немало их удивлял. Это члены тайного общества видели его недолго. Иное дело в доме: Ишмур не притрагивался к пище и не требовал никакого ухода, хотя определённо был слеп. Он практически не покидал самую маленькую, самую дальнюю комнату третьего этажа — а из-за закрытой двери никогда не доносилось ни звука.

— Я не пробуду у тебя долго. Довольно скоро нам предстоит дальняя дорога.

— Я поеду с вами?

— Конечно. Разве ты не собираешься пройти этот путь до конца?

Фелипе не поинтересовался, куда они отправятся и когда именно.

Ишмур отказался обучать балеарца языку, на котором писал — однако сам фолиант не отобрал. Поначалу де Фанья всё-таки осмелился настаивать. Ответ был простым: он прочитает манускрипт, когда это будет нужно.

За эти недели лишь однажды произошло значительное событие. Оно в какой-то степени запутало Фелипе де Фанью, но многое для него и прояснило.

Ишмур сказал, что желает посетить храм. И сделать это в такое время, когда они с Фелипе никого не побеспокоят, а им никто не станет мешать. В ответ учёный, беспокоящийся насчёт возможного внимания к старцу — что было способно принести лишь вред, поинтересовался: не подойдёт ли иное святое место? Потише, чем храм?

Оказалось, что подходит любое. И тогда, посреди лунной ночи, они направилась в монастырь Сан-Бернардо.

Местный настоятель был связан с доном Фелипе многим. И дальним родством, и совместными научными изысканиями — и даже некоторыми щекотливыми делами, о которых не стоило лишний раз вспоминать. Потому он согласился ненадолго предоставить гостям скромную старую часовню, не задав никаких вопросов.

И славно. Что Фелипе де Фанья сумел бы ему ответить?

Под святыми каменными сводами было абсолютно тихо. Пусть и редко пользуясь часовенкой, монахи ухаживали за ней: внутри оказалось чисто, даже все многочисленные свечи стояли на своих местах. Фелипе осталось их только зажечь. Тусклый свет лёг на святые образа, алтарь и статую Беллы, Благостной Девы. По стенам заплясали тени.

— Ты верующий, Фелипе?

— Был верующим. Сейчас я уже не знаю, во что верить.

— Будто другие знают! Они верят в некий Порядок, который сами же и создают. Вера людям затем и нужна… Равно как и наука. Чтобы упорядочить окружающее. Но потом наука ломает привычные устои, а вера толкает к войнам. Вся суть мира в этом противоречии.

Ишмур неторопливо и почти беззвучно вышагивал по молитвенной зале. Хотя глаза его были закрыты тканью, как и всегда, старик будто осматривал обстановку. Несомненно, он что-то видел, однако что именно и каким образом — Фелипе даже не догадывался.

Наконец Ишмур остановился напротив статуи святой Беллы.

— Эта женщина отдала всё, чтобы изменить мир. Без колебаний отдала свою жизнь. Она сгорела, чтобы народ увидел свет того костра и пошёл к нему из тьмы. Как думаешь, Фелипе: не потому ли ныне, пред устрашающим порогом перемен, человеки вновь стали жечь женщин на кострах? Быть может, они надеются увидеть новый указующий свет?

— Вы говорите об охоте на ведьм? Возможно, Церковь и правда толкает на это страх грядущего, но едва ли речь об осознанном страхе. И ещё замечу: в Балеарии подобного почти не происходит. Колдовство принялись вовсю преследовать на севере — когда стирлингский епископ написал ту книгу. «Пламя очищающее».

— Довольно глупая книга. Её автор кое-что увидел, но почти ничего не понял. А остальное понял неправильно.

— Наше духовенство тоже не согласно с позицией епископа Корнелия. Он полагает, будто смерть, подобная смерти Благостной Девы, очистит души слуг Нечистого. Но это безумная идея. Люди, принявшие святую веру от женщины, теперь в женщинах же углядели врага всему святому! Увы, но в Стирлинге и королевствах, на которые он имеет влияние, учение Корнелия пугающе популярно.

Ишмур покачал головой.

— Ты не смотришь вглубь. Ты должен был понять, что это праздный вопрос — значит, объяснения бессмысленны. Полагаешь, будто рассказал нечто, чего я не знаю? Из истории с этими кострами можно сделать лишь один полезный вывод: человекам необязательно знать, зачем они делают что-то. Важно лишь то, что они делают.

И правда: ведь сам Фелипе понятия не имел, зачем отправлялся в море на том корабле. Важно оказалось лишь то, что учёный предпринял путешествие, изменившее его жизнь. Возможно — изменившее нечто куда большее, чем жизнь одного человека.

— Попытки цепляться за Порядок таким образом, Фелипе, только приближают Хаос. Церковь сама подталкивает перемены, которых не желает.

— Зато перемен желаем мы.

— Это ты их «желаешь»… Для меня слово неподходящее. Я сам — часть этих перемен. Часть силы, которая рано или поздно указывает людям новый путь. Можно даже сказать, что я — самая суть перемен.

Пожалуй, впервые Ишмур заговорил об упорядоченном и хаотичном настолько конкретно. Речи, которые он вёл в тайном обществе, были куда более осторожными. Фелипе уже почти ощущал готовность понять то, что слишком рано объяснять другим. Ну а пока — набрался смелости для вопроса.

— Зачем мы пришли сюда, Ишмур?

— Я хотел поговорить… Но не с кем.

— Мы ведь здесь одни.

— Именно. Я хотел поговорить с тем, к кому приходят в подобные места.

В голове Фелипе мелькнула страшная догадка: пугающая всеобъемностью и безысходностью. Неужели?.. Голос учёного дрожал:

— То есть… вы хотите сказать… что Творца Небесного нет?

— Он безмолвствует.

Это были слова, способные напугать любого. В самые тёмные времена, в разгар войн и эпидемий, некоторые позволяли себе говорить: Творец Небесных отвернулся от людей. Одни тем оправдывали свой отказ от веры — а значит, и от диктуемых ею заповедей. Другие, напротив, подобными речами призывали к истовым молитвам о спасении.

Но так или иначе — это были пустые разговоры. Ни простой человек с крестиком на груди, ни высший церковный иерарх никогда не видели Творца Небесного. И не слышали его голоса. Они были совершенно равны в неспособности судить, присутствует ли Всевышний рядом.