— Понятно. Будет исполнено в точности.

В этот миг самообладание Исхиле-Камаль всё-таки изменило. Она шарахнулась от капитана, но натолкнулась на кудрявого офицера, что стоял рядом — и чуть не упала. Красивое лицо вдовы искривилось, ненависти и страха на нём визирь отметил поровну.

— Будьте прокляты! Пожри вас Амоам!

Джамалутдин-паша был человеком довольно набожным, но проклинали его за долгую жизнь не раз — упоминание тёмного противника всемилостивого Иама не произвело на визиря большого впечатления.

Впечатление, увы, произвело иное.

Никак нельзя было поспорить: Шеймус обещал исполнить приказ в точности — и сделал это. То есть поступил именно так, как посчитал нужным. Меча при капитане не было, однако кинжал он выхватил из-за спины молниеносно: одновременно с тем, как дёрнул Исхилу-Камаль за волосы, запрокинув её голову.

Всё случилось очень быстро. Даже Валид ар-Гасан едва моргнуть успел — что говорить о визире. Кинжал не просто перерезал вдове горло: одним движением Шеймус почти полностью рассёк шею, словно саблей рубанул. Сталь скрежетнула по позвоночнику, кровь брызнула веером.

Джамалутдин-паша только рот разинул: не закричал, потому что грудь свело и набрать в неё воздуха оказалось невозможно. Капитан одной рукой оторвал женщину от пола и швырнул на топчан — она с пару широких шагов пролетела. Когда поток крови хлынул на атласное покрывало у ног визиря, Исхила-Камаль ещё была жива. Угасающую жизнь Джамалутдин-паша ясно видел в её глазах, когда одновременно пытался уползти и отпихнуть тело.

Кто-то из телохранителей схватил визиря подмышки и оттащил, однако кровь уже обильно залила его штаны. Валид ар-Гасан вскочил, схватился за саблю — но Шеймус остановил его, выставив вперёд кинжал.

— Но! Спокойно, Валид! Ты сам говорил про головы!

Глаза вдовы наконец остекленели. Наполовину отрезанная голова осталась глубоко запрокинутой. Огромная рана раскрылась, словно женщина обратилась демоном из огненного царства Амоама — с кровавой пастью ниже подбородка. На лице, ещё минуту назад красивом, навсегда застыла гримаса, с которой вдова проклинала подданных халифа.

Визирь чувствовал, как содержимое желудка поднимается к кадыку — но в то же время не мог отвести глаз. Тот самый жуткий дуализм войны, быть может? Возможно, такое паша и хотел о ней изведать, отправляясь к Фадлу?

Валид ар-Гасан отпустил рукоятку сабли, так и не покинувшей ножны: Алим позволил себе мягко коснуться руки воина, чтобы успокоить. И Шеймус опустил кинжал. Он шагнул к топчану — в том никто не увидел угрозы, и правильно. Капитан лишь тщательно вытер клинок подолом убитой. Он оставался совершенно спокойным.

— Теперь не хватает всего одной головы. Надеюсь, и она отыщется: я уже сделал для того всё, что мог.

Портрет войны, о котором визирь размышлял несколько дней назад, впервые увидев Шеймуса, несколько сменил краски. Как ни старался Джамалутдин-паша совладать с организмом, его всё же стошнило: шёлковый халат теперь выглядел не лучше пропитавшихся кровью шаровар.

— В чём дело, визирь? — Шеймус будто искренне удивился его реакции. — Это всего лишь кровь. Я думал, вы успели заметить: ею залиты все улицы.

Капитан убрал кинжал, поправил плащ и уже наполовину обернулся к выходу, когда добавил:

— Меня можно упрекнуть во многом. Но только не в том, что я плохо исполняю приказы. Просто многие думают, будто отдавать их легче, чем выполнять: вот в чём штука. Мне кажется, всё как раз наоборот. Доброй ночи.

Визирь сам подивился тому, как глубоко согласен оказался с суждением капитана. Не великая мудрость — но эти слова стоили всего прочитанного в восторженных сочинениях, авторы которых на войне не бывали.

Встать под «ржавые» знамёна — значит уйти в бесконечный поход, и так обстояло всегда. Отряд стоил слишком дорого, чтобы осесть при каком-нибудь правителе, нуждающемся в регулярном войске. И тратил слишком много, чтобы подолгу оставаться без дела. Изредка «ржавые» копили силы по полгода, занимаясь обучением новобранцев — обычно после очень тяжёлых потерь. Но на памяти Ирмы подобное случалось лишь пару раз.

А кто бы что ни говорил — человеку нужен дом. Или хотя бы нечто похожее. За десять лет Ирма отлично научилась наводить уют где угодно — хоть в голом поле или на заснеженном перевале, хоть в полуразрушенной при штурме крепости. Где остановились — там и дом.

Переезд из лагеря в покои Камаль-бея оказался совсем ерундовой задачей. В предыдущем замке Ирма полвечера оттирала комнаты прежнего хозяина от крови — а здесь работы почти не нашлось. Так что женщина взялась привести в порядок саму себя: на это давненько не находилось вдоволь времени.

Более всего здесь Ирму поразило зеркало Исхилы-Камаль — огромное, с дверь размером. В родных краях подобного, может, и вовсе не сыщешь… Хотя так уж сложилась жизнь, что чужие земли Ирме довелось узнать лучше родины. В Лимланде она, кроме родной деревни, видела очень немногое.

Ирма неторопливо вращала головой, рассматривая, как в рыжих волосах переливается золото и вспыхивают грани огромных изумрудов. Жизнь среди наёмников приносит не только тяготы и лишения: украшениями женщина давно избаловалась. Но таких серёг у Ирмы никогда раньше не было.

Поистине королевские! Страшно подумать, сколько стоят такие камни и такая работа ювелира. А ведь это только малая часть добра бывшей хозяйки Фадла, которое Ирма уже успела внимательно изучить. Ещё вчера Исхиле-Камаль могла позавидовать почти любая женщина на свете, но теперь жизнь повернулась иначе. Что поделаешь? Случается.

Однако сцена на пиру лимландке радости не доставила. Только смутила — да и унижение вдовы бея не могло изменить вещи, решённые ещё при рождении. При любых украшениях крестьянка останется крестьянкой. Госпожа никогда не перестанет быть госпожой. Со стороны может иначе показаться, конечно, но внутри…

Приятный процесс любования обновкой прервался внезапно. Дверь покоев распахнул Валфри — один из телохранителей Шеймуса, уже почти старик, однако крепкий и надёжный. За ним вошёл Ангус. Он вроде бы по-дружески приобнял капитана, но Ирме показалось — скорее ненавязчиво помогает идти. Шеймусу явно стало плохо. Появились и ещё два солдата, которых капитан всё время держал при себе: чернокожий аззиниец Айко и Идвиг Дровосек, земляк Ирмы. Тоже из несчастного Лимланда, раздавленного меж могучих соседей в Великую войну, как корабль во льдах.

Сбросив с плеча тяжёлый плащ, Шеймус рухнул в кресло — которое едва это выдержало. На руках капитана Ирма заметила кровь. Почему-то сразу поняла: чужая.

— Я всё-таки могу послать за Крессом. — сказал Ангус.

Пожалуй, стоило…

— Да всё со мной нормально. Дайте выпить.

Ирма как раз металась вокруг, пытаясь понять, чем может помочь и с какой стороны к капитану подступиться — так что распоряжение прозвучало очень вовремя. Шеймус сделал лишь небольшой глоток: потом чуть не запустил кубок в стену. Но едва замахнулся, как Ирма ловко забрала чашу из его руки.

— Дерьмовая какая-то победа.

Шеймус запрокинул голову, закрыв лицо ладонями. Похоже, случилось нечто дурное, о чём Ирма пока не знала… Ангус пожал плечами. Мрачного настроения командира он не разделял.

— Зря ты с ней так. Визирь может обозлиться, а Валид уж точно зубы точит. По-дурацки вышло, конечно, что шкет сразу нашёлся…

— А говорить за него теперь некому.

— Ну а кто знал, с другой стороны? Да никто не знал. Но нехорошо. Нехорошо как-то. Визирь…

Ирма решила, что лучше не станет расспрашивать о подробностях. Всё равно завтра узнает.

— Срать на визиря, Ангус. И на Валида тем более. Война кончается, и нас тут всё равно лишнего дня не потерпят. Нечего больше делать в Шере. А что «зря»… вовсе и не зря. По-моему, я в этом городе единственный, кто старался сделать как лучше! Только вышло — как всегда…

— Может, не нужно стараться?

Ангус, встряхнув завидной шевелюрой и подобрав плащ, присел на край маленького стула и сам наполнил себе кубок. Шеймус пытался полулечь в кресле, но для того оно оказалось маловато. Ему было больно, это Ирма ясно видела.