Лэйбхвинн догадывался, что они понадобятся.

— Ты ведь знаешь, где щит и меч? — уточнила Гелла, хотя ответ знала прекрасно.

— Конечно.

— Тогда верни и их тоже.

Прекраснейшая коснулась ладонью его щеки. Лэйбхвинн вспомнил, как это было первый раз. Так давно… он был совсем мальчишкой. А теперь одряхлел, тогда как сёстры Круга ничуть за годы не изменились, конечно же. Да, Лэйбхвинн стар. Но совершить то, к чему с юности готовился, он всё ещё способен. Может — только теперь-то и стал способен.

Шаман ощущал страх. Впереди тяжёлые времена, истинно ужасный век. Но также ощущал Лэйбхвинн и счастье. Ведь он будет причастен к тому, о чём поколениями прочие лишь мечтали! Лишь слышали в сказках, коим почти не верили, быть может. Наверняка верили немногие. А вот Лэйбхвинн верил с самого начала: с того дня, как сказку от матери впервые услышал.

Потому-то он и здесь. Потому пойдёт туда. Всё предельно ясно, но у шамана была ещё просьба.

— Позаботьтесь о Нэйрнах. Без меня им придётся трудно. Без меня духи отвернутся от них.

Гелла так усмехнулась, словно старый шаман молвил сущую глупость.

— Нэйрны не пропадут, не волнуйся.

— А ещё позаботьтесь о Мирне. — насчёт Силис он почему-то совсем не переживал.

Гелла поднялась, подошла к шаману. Нежно обвила руками шею, прижалась, опустилась губами к самому его уху.

— Не изволь беспокоиться. О, ммм… о Мирне я славно позабочусь.

Раз так, волноваться не о чем. Это Гастон Гаскойн и Калваг не верили Гелле, как не верили позже и другие. Лэйбхвинн доверял ей всегда. Теперь ничто шамана не удерживало: пора действовать.

В темнице Мартин чувствовал себя на удивление неплохо. Он ожидал, что будут бить, ни ничего подобного не произошло — в основном потому, наверное, что дартфорские застенки оказались переполненными. До мальчика тут никому особо не было дела.

Ещё Мартин думал, что их с Гевином будут держать порознь, но не случилось и этого. Бросили в одну камеру — размером с келью, пожалуй. Вопрос, почему так, отпал у Мартина сам собой, едва он увидел среди узников женщину. Раз даже женщин не держат отдельно — всем точно плевать, что в темнице происходит.

В камере, пожалуй, только двое могли расположиться более-менее комфортно — имея хотя бы возможность лечь и сделать пару-тройку шагов. А обитали здесь теперь пятеро, причём огромный Гевин места занимал за двоих.

— Что теперь будет? — спросил мальчишка Гевина первым делом, будто тот мог знать.

Но тот догадывался.

— Что-что… башки-то нам снимут, вот что. С еретиками только так: даже судить не утрудятся, сам увидишь. Предупреждал я тебя-то, дурака!

— Не стоило пытаться меня спасти.

Гевин глянул на Мартина так, будто сам готов был ему голову оторвать. На месте — и уж точно без законного приговора.

— Знаю!

— Вы не должны быть здесь…

Гвендл вздохнул, поднял глаза к низкому потолку. Кровь на его лице засохла, на рубахе — побурела. Нос, и прежде огромный, как у древнего народа водится, распух до совсем безобразного размера.

— Я-то, малец, много чего не должен был делать. Не должен был на войну идти. Не должен был там выжить. Не должен был тебя подбирать и везти в Дартфор: знал же, с кем связываюсь-то… Судьба такая.

Его мысль совпадала с мыслями Мартина. Может, юноше и не стоит винить себя за случившееся с Гевином? Может, не только с ним всё происходит как должно — но и купец-бакалейщик зачем-то обязан был оказаться тут, вместе с Мартином?

Может, всё это по-прежнему имеет смысл? Вот только какой…

— Еретики, значит?

Это спросила женщина. Она была немолода — примерно ровесница Гевина, и некрасива. Весьма полная, с обвисшими щеками, поросячьими глазками. Каштановые волосы с проседью слиплись: не мыли их давно.

— Он-то не еретик, а дурак. — ответил Гевин. — А я дважды дурак.

— За глупость сюда не сажают.

— За великий ум-то тоже.

— И правда…

Женщина улыбнулась. Мартин отметил, что улыбка у неё чистая и очень милая — в отличие от прочей внешности. Мальчику показалось: это добрая женщина.

— Меня Далией звать. Травница я. Эти говорят — ведьма.

— И что, зря говорят-то?

— Коли была ведьмой, ушла бы.

— Да, нас считают еретиками… — вступил в разговор Мартин. — Я проповедовал на площади. Хотел объяснить, что… что всё неправильно. Всё в Церкви не так, как надо. Но не получилось.

— Вот это неожиданность! Не получилось! — послышался мужской голос. — Да вы точно оба двое дураки. Причём концевые, зуб даю! Концевые… И Далия — дура тупая, а вона тот ваще ебанько!

Говорил человек невысокий, худощавый, с каким-то немного крысиным лицом — может, так из-за жидких усов и длинного носа казалось. Его, в отличие от Мартина, явно били порядочно. Даже сильнее, чем Гевина.

— Я-то так и понял… — усмехнулся Гевин. — …что ты тут один нормальный-то. Как пить дать, ещё и невиновный!

— В ереси невиновный!

— Да-да. Ясен хер. Щас ещё скажешь: честный вор.

— А ты с чего взял, что вор?

— Да я-то вас, ворьё, насквозь вижу. Сиди, падло, в углу своём-то: выползешь — зашибу.

— Да зашибай! — заорал тот вдруг. — Зашибай! Всё одно: казнят теперь с еретиками, разбирать не будут. Вор, не вор… Может, и не вор. У воров красть — не преступление, вот что скажу. А купцы сплошняк ворьё и есть. Особенно столичные!

— Я сам купец-то: в жизни ни у кого ничего не спёр. Зато мудаков говорливых зашиб порядочно.

— Я думаю, добрые люди, не должно нам ссориться. — мягко вмешался Мартин. — Не то место и не то время… Как вас, любезный, зовут?

— О как: «любезный»! По-всякому меня звали, токмо не «любезным». Берни меня кличут. Берни Крыс.

— Меня зовут Мартин Мик. А это Гевин.

Неудивительно, что Берни прозвали Крысом. И стесняться своей клички он, видимо, не привык. Мартин понимал, конечно, что перед ним в самом деле преступник — возможно, плаху давно заслуживший. Но юноше и Крыс казался добрым человеком. Где-то в самой-самой глубине души, однако добрым.

Может, Мартину во всех теперь доброта чудится? Или он просто обрёл способность видеть то, чего другие не замечают? Первое проще, потому вероятнее. Но сам Мартин склонялся ко второму. Такое ощущение, будто не один он с Гевином, но и прочие — не случайно здесь. Словно это всё какой-то план, суть которого мальчишке пока не удалось разгадать.

— А кто он? — Мартин указал на человека в дальнем углу.

— Ебанько который?

— Сам ты ебанько… — сказала Далия, произнеся грубое слово на удивление мягко, почти с нежностью. — Ты, Мартин, на Крыса не обижайся. И друга осади. Мы с Ерденом не обижаемся: Крыс просто иначе говорить не могёт. Жизнью он битый, вот и злой.

Ерден будто ничего и не слышал. Мартин чуть подполз к нему, попытался рассмотреть — хотя в углу было совсем темно. Когда глаза привыкли к густой тени, сразу стало понятно, отчего Крыс так о сокамернике отзывался. Не только имя у Ердена было странным: сам он выглядел удивительно.

Тоже немолодой, почти старый. Ерден сидел в одних нижних штанах, сложив ноги под собой крест-накрест, выпрямив спину, прикрыв глаза и сведя пальцы обеих рук странным образом: будто неправильно сложенный кулак. Он был ужасно худым, но при том сильным — одни крепкие жилы. Всё закалённое тело, где только было видно, покрывали знаки и узоры: явно не нарисованные. Наколотые иглой, как у моряков бывает.

Мартин не представлял, что это за символы. Ничего подобного он никогда не видел. Захотелось спросить.

— Что у вас за рисунки?

— Не ответит он. — буркнул Крыс. — Не разговаривает. Ебанько!

— Почему же… Ему я отвечу.

Ерден медленно повернул голову и поднял веки. Глаза его тоже оказались странными: узкие они какие-то. Мартин никогда не встречал подобных людей.

— Это знаки духов. — сказал Ерден. — Духов далёкой земли. Ты не слышал о таких землях и таких духах.

— Где лежат те земли?