Ещё мгновение, и Игги первым из «ржавых» коснулся стены Фадла: уже достижение! Мятежник лежал в нескольких метрах, ближе к бреши. Снова бежать. Рядом рухнул большой камень, брошенный со стены — и сразу кто-то пальнул в ответ из траншеи.

Раненый пытался дотянуться до сабли, которую потерял при падении. Этого Игги, увернувшись от ещё одного камня, сделать не дал — он вцепился в одежду врага и поволок его, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления.

У самой стены можно было чуть отдышаться. Сиди наверху сотня бойцов — они легко закидали бы Игги камнями, но вряд ли там больше десятка солдат Камаля. Когда штурм начнётся, всё будет иначе…

Довольно рассуждений. Обратно Игги решил бежать по прямой: смысла снова описывать петлю не было, замысел парня уже раскрылся. Мятежник брыкался, не желая мириться с судьбой пленного. Игги пришлось несколько раз ударить его прежде, чем взвалить на плечи. Теперь — к траншее!

Арбалетный болт чиркнул по кирасе. Ещё два пролетели над головой: Игги рефлекторно вжал её в плечи, отвлёкся — и потому споткнулся. Очень не вовремя!

Подниматься под обстрелом было смерти подобно. В надежде, что попасть в своего мятежники побоятся, Игги прикрылся мураддином. Вжался в пыльную землю.

— Огонь!..

Облачка порохового дыма снова закружились над окопом. Наёмник бросил взгляд через плечо — кажется, стрелки на стене попрятались. Пора. Поднять раненного оказалось гораздо сложнее, чем в первый раз, и бежал Игги медленнее. Вместе с усталостью нарастала боль в голове, единственный глаз сам собой жмурился. Мелькнула мысль: можно и не добежать…

Но заветное укрытие приближалось. Снова выстрел, ещё один следом — но теперь палили уже по Игги, из лёгких орудий на стене. Снаряд поднял фонтан песка на метр впереди, куда ушёл другой — солдат не заметил. Зато увидел лицо Бенедикта над окопом: тот тщательно прицелился и явно не промахнулся.

Больше Игги ничего не запомнил — очнулся уже в траншее, кашляя и едва соображая. Пленному вязали руки. Бенедикт, кажется, хвалил Игги: в ушах звенело, слов было почти не разобрать.

— Нечего теперь тут делать, дети мои. Кто говорит по-мураддински? Сержант, ты? Пулей лети к орудиям — объясни про пленного и скажи, чтоб дали по ним разок-другой. Попрячутся — будем уходить…

— Не послушают.

— А ты скажи, что иначе пойдёшь прямо к Шеймусу. Точнее — к Висельнику. Быстрее!

Сержант, оставив аркебузу, побежал исполнять приказ — но осторожно, низко сгибаясь к земле.

Расстегнув ремешок и развязав тесёмку, Игги избавился от шлема и стёганого чепца. Волосы, выбивающиеся из-под повязки, совсем намокли.

Уже вполголоса, почти на ухо, старый лейтенант добавил к публичной похвале:

— Славно, Игги, славно. Я расскажу капитану, как было дело.

Игги только устало кивнул. Пусть Шеймус избегал панибратства с солдатами, все в Ржавом Отряде знали: их заслуги от капитана не ускользают. Как и огрехи, конечно. Командир поощрял столь же щедро, сколь беспощадно требовал.

Глава 5

Первая ночь под стенами Фадла сменилась второй, и вот уже третья готова была уступить черёд рассвету. Следующую ночёвку капитан обещал уже не возле костров, а под сводами вражеского дворца. Раз обещал — значит, так и будет.

Однако лёгкого боя он не сулил. Весь день опытные наёмники копили силы, а новобранцы сколачивали мантелеты с бойницами, за которыми помещалось по три стрелка. Вместо бесполезных при штурме пик в три человеческих роста готовили алебарды. На импровизированном плацу гремел голос Рамона Люльи: лейтенант муштровал тех, от кого уже ожидали проку в бою, но и не считали уместным дать отдых.

Множество лиц проходило через лагерь под оранжево-красными знамёнами. Многие не выдерживали и первых дней, другие — недель. Кто-то погибал в первом же бою. Кто-то умирал, едва успев стать всем близок и дорог. Ну а другие, крепче и удачливее, годами шагали в строю. Со временем они надевали «ржавые» плащи, а кто-то получал и офицерский плюмаж на шлем.

Так было среди воинов — и почти так же обстояло в обозе. У некомбатантов не имелось чинов и знаков отличия, однако люди никогда не бывают равными. Между теми, кто шёл за отрядом много лет, и теми, кто прибился месяц-другой назад, всегда пролегала черта.

Потому неудивительно, что одним обозным жёнам полагалось таскать дрова и тяжёлые вёдра, а другим — поддерживать костры, в которых Кресс велел кипятить воду, или помогать сержантам в раздаче пороха.

Женщины, как и солдаты, приходили в Ржавый Отряд по-разному.

Одни находили романтичным бросить родной дом и уйти в бесконечный поход. Кого-то приводил с собой новобранец. Другие смертельно устали от весны до осени горбатиться в поле, чтобы не пухнуть с голоду зимой. Некоторые вдруг понимали, чего хотят от жизни, однажды увидев на рынке таких же безродных простолюдинок — но всех в бархате, золоте и драгоценных камнях. Иных женщин не прельщало гадать, когда очередная армия пройдёт через их деревню и что тогда с ними случится: просто-напросто хотели защиты.

Вот и у Ирмы была своя история — которую все знали, но никогда об этом не говорили. Неспроста. Но прошло много лет: иногда Ирме казалось, что другой жизни никогда не было.

Иногда.

Она, среди ещё нескольких обозных жён, сидела возле костра посреди лагеря. Слева Кресс разбил лазарет — пока почти пустой, но это ненадолго. Справа стояли офицерские шатры и развевалось на флагштоке «ржавое» знамя.

Понемногу занималась заря: близилось начало атаки, и сержанты уже выводили солдат из лагеря. Стрелки выстроились в очереди за порохом: зная великую опасность этой субстанции, за ней в отряде следили строго. Хорошо одоспешенные знаменосцы несли боевые стяги — эти люди приравнивались к сержантам и жалование имели солидное. Барабанщики выстукивали бодрый ритм, помогающий всем проснуться.

Юность Ирмы давно осталась позади, но и постареть ей предстояло нескоро. Многие находили, что она хороша собой: высокая, стройная, с бледной кожей и пышными медно-рыжими волосами. Хотя лицо скорее симпатичное, чем красивое: совершенно крестьянское. Ирма носила платье простецкого покроя, но зато из роскошной красной парчи с золотой нитью.

В беседе подруг она не участвовала.

— Болтают: пленный-то при чине оказался. Важное из него вытянули… Глядишь, поможет нашим.

— Это точно, Регендорф говорил… только я мало что поняла.

— Сам Регендорф? Тебе? Чего это он вдруг?

Некоторые вопросы в женском кругу могли вызвать даже большее оживление, чем предстоящий штурм. Гайя поняла, что сболтнула лишнего, и раздражённо свела брови.

— Да ничего! Ну, говорил и говорил…

Ирма, склонив голову, беззвучно шевелила губами. В одной ладони женщина сжимала платок, а в другой перебирала деревянные чётки. Пальцы слегка дрожали.

На коленях Ирмы лежал воронёный шлем с плюмажем из оранжевых и красных перьев. Выкован он был по последней моде — открытый, плотно облегающий голову, с козырьком и высоким гребнем.

В пустыне солнце палило нещадно, а зима никогда не наступала — но стоило светилу скрыться за горизонтом (что происходило удивительно быстро), как становилось холодно. Поэтому Гретель, присев у костра, пару раз быстро задрала подол платья — нагнала под него тёплого воздуха.

— Велели идти в город сразу за нашими, как пробьются: а то мураддины всё растащат.

— Так ценное всё во дворце и в храмах…

— Ну-ну! Лишнего и по дороге не будет.

Быстро собирать трофеи — иной раз прямо за спинами солдат, женщинам Ржавого Отряда было не в новинку. Это гарантировало добычу, даже если придётся отступать. И не нужно делиться с союзничками, которые бывают сквернее врагов. Конечно, не каждая отваживалась. Да и мрачное это занятие: обирать погибших и умирающих.

Гретель злая судьба порядком ожесточила. Холодка в её голубых глазах плескалось побольше, чем у многих наёмников. Ирма всегда была мягче, однако находила приятным одно: даже женщина, идя под «ржавым» знаменем, внушала окружающим страх. Враги и союзники нередко отождествляли обозных жён с поверьями своих земель. Где-то верили в грозных полубожеств, забирающих на небеса героев, а где-то — в злобные призраки женщин, замученных на войне.