Оруженосцы спешили помочь раненому: Клемент Гаскойн кое-как влез на коня без их помощи. Вдалеке всадники Логана перебирались по броду, глубокому для человека, но подходящему для коня. Люди в жёлто-зелёных цветах сновали вокруг барона. Ветер развернул знамя Гаскойнов — такое яркое на фоне сгустившихся облаков. В небе кружили чёрные птицы.

Похоже, паладины отдавали своим сквайрам распоряжения насчёт тел, и с этим барон мириться не собирался.

— Ну нет, благочестивые паладины! Я уважаю грамоту архиепископа, однако в ней ни слова о мертвецах. Уж будьте любезны, оставьте павших властителю этой земли!

Возражений не последовало, хотя паладины остались недовольны. К барону подъехал всадник в гаскойнских цветах, которого тот не узнал. Странно… было время — помнил в лицо каждого.

— Милорд, как прикажете поступить с телами? Закопать? Бросить зверям в лесу?

Тут уж Клемент Гаскойн не задумывался.

— Нет… Даглус был той ещё гадиной, но также был и храбрецом. С мёртвыми счетов нет. Сожгите их, как принято у гвендлов.

Всадник безмолвно подтвердил, что понял приказ. Барон стянул подшлемник, вытер им лоб.

— Эй, ты! Стой! Ещё вот что: сообщи Логану — ночевать будем в его замке. Это ближе Фиршилда, а я смертельно устал.

Гони древние суеверия, отрицаемые Церковью, сколько угодно — но Робин прекрасно знал: в лесу вечно снятся дурные сны. Таких никогда не случалось в замке. Образы и картины, вспоминать которые поутру не хотелось, но и забыть не выходило. А отец, бывавший в глубине Восточного Леса, рассказывал юному рыцарю ещё больше. Но очень путано и немногословно, когда бывал сильно пьян: протрезвев, всегда отказывался отвечать на вопросы.

Вот и в странной хижине спалось Робину Гаскойну из рук вон плохо. Идея ночевать здесь ему с самого начала не нравилась, но юноша понимал стремление паладинов не показать смущения перед суевериями. Ведь борьбе с Тьмой каждый из них посвятил жизнь. Так что Робин продолжал держаться мысли: нужно следовать примеру Тиберия. Сейчас это единственный достойный путь.

Робин спал не возле очага, а в другой комнате — на единственной в доме кровати, которую ему любезно уступили. Комнатка была крохотной, без окна: практически ничего, кроме кровати, здесь не имелось. Только какой-то хлам. Тиберий, Деметрий с Амадеем, приор Найджел и Мартин Мик расположились в большой комнате. Кто-то ещё отдыхал там посменно.

Сначала Робин, памятуя об опасности, думал спать прямо в броне — паладины так и поступили. Однако это оказалось очень неудобным. Ладно бы латы были подогнаны по фигуре — но чужой доспех противно впивался углами в тело. Рыцарь рассудил: уж лучше он накопит сил перед возможной схваткой, чем бросится в неё одоспешенным, но разбитым. Разве что акетон снимать не стал.

Да, сны вышли дурными, но главное — слишком реальными.

Первое наваждение — об очень странном разговоре возле очага, Робина ещё не слишком напугало. Странных речей Найджела он почти не разбирал: тот твердил про круги да про короткую дорогу, как Мартин недавно. Мартина вообще не оказалось в видении.

— Вы тоже видели это, сир Робин? Всем нам чудится что-то… — бормотал Тиберий, не глядя на молодого рыцаря.

Деметрий молчаливо сверлил Робина взглядом, полным ненависти: словно готов был тотчас зубами разорвать, но не мог пошевелиться. Окаменел. Не в силах выдержать этого ужасного взгляда, Гаскойн отвернулся — и вдруг увидел лицо Амадея, так близко, как прилично видеть только женское. Амадей тоже не шевелил ни одним мускулом, но глаза его выражали какую-то невероятную, запредельную боль. Выражали так остро, что Робин и сам немного ощутил её. Молодой рыцарь зажмурился — и первый сон развеялся.

Следом пришло нечто загадочное. Непроглядная тьма, в которой угадывалось нечто зловещее, гнетущее самим фактом существования: будто во мраке таится такое, чего по замыслу Творца Небесного просто не должно быть. Оно шевелилось, тянулось к рыцарю то мохнатыми лапами, то щупальцами, то ветвями без листьев, то нежными женскими руками в крови. Шептало множеством голосов, шуршало и скрипело. Молодой Гаскойн не разобрал сути кошмара, а может быть, просто не запомнил. Невелика потеря.

А вот следующий сон — действительно дрянь.

Рыцарь обнаружил себя в той же комнате, где спал. Не поймёшь: то ли этот сон — уже не совсем сон, то ли Робин действительно проснулся, однако не всё вокруг видел наяву. Так бывает, когда ты смертельно устал и прямо на ходу веки слипаются.

Рыцарь встал с постели, привлечённый звуками из-за двери. Будто кто-то перешёптывался — да перебирал костяное с деревянным и металлическим. Робин поднял с пола меч, заметив, что тот будто ничего не весит — и шагнул к двери.

За дверями всё оказалось почти как вечером — но люди… Они все были здесь, да. Рыцари сидели за столом, но словно спящие. Тётушку Робина, помнится, мучил недуг: она временами ходила во сне. Выглядело примерно так же. Тиберий, Найджел, Амадей, Деметрий — они расположились на лавках в позах странных: вроде слишком скованных, а вроде и слишком безвольных. Их глаза как будто смотрели внутрь, а не наружу.

Но за столом сидели не только рыцари.

Был ещё Мартин — вроде бы вполне бодрствующий, в отличие от прочих. Его приобняла женщина: очень высокая, очень худая. Кажется, рыжеволосая — но Робин точно не разобрал. И ещё была девочка: наверное, та же, которая убежала из дома вечером. Она стояла возле очага, даже слишком близко к нему, и вертела что-то в ручках. Молодой Гаскойн не видел лица ребёнка, только растрёпанные влажные волосы. Шагнул ближе — и вздрогнул, заметив ещё фигуру в углу, возле прялки. Там стояла женщина, почти сокрытая мраком.

Девочка бросила то, что держала, в огонь: маленький предмет, похожий на мешочек, полыхнул неожиданно ярко. Вспышка на миг озарила комнату, вырвав из темноты силуэт возле прялки — но только силуэт, будто вся женщина была абсолютно чёрной.

Рыжая, что обнимала Мартина, посмотрела на Гаскойна. Лицо у неё было болезненно бледным, а скорее даже серым, как у трупа. И совершенно измождённым — с остро выступившими скулами, выпученными глазами.

Рыцарь закричал, но его никто здесь не слышал. А дальше свет померк.

Скоро Робин понял, что лежит на кровати. Он совсем ничего вокруг не видел, но зато слышал: стук, глухой и негромкий. Похоже — из-за стены, из соседней комнаты. Кто-то проснулся, что-то делал? Вскоре рыцарь понял: это похоже на работающую прялку.

Тут дом вспыхнул.

Не просто загорелся — а весь оказался объят пламенем быстрее, чем моргнуть успеешь. Огненные потоки бежали по стенам, половицы переливались огоньками и чернели. Дым стремительно заволакивал комнату. Робин вскочил с кровати, бросился к дверям.

За дверью тоже полыхало: чёрный дым скрыл потолок, искры лезли в глаза. Паладинов Робин не видел: заметил только Мартина в объятиях страшной рыжей женщины. Та безумно хохотала, её волосы развевались среди языков пламени — не как от ветра, а подобно клубку змей. Робин протянул руки к Мартину: хотел вырвать его, освободить — не успел. Женщина, подхватив оруженосца, метнулась к сеням быстрее, чем стрела летит. Дверь открылась перед ней сама собой — и так же захлопнулась следом.

Напрасно Робин пытался сначала отворить её, а затем выбить, стремясь выбраться из пламени. Сон или нет — но он явственно чувствовал, как задыхается от дыма и как огонь обжигает его. В момент, когда рыцарь почти отчаялся спастись, сознание покинуло его.

А вернулось уже с глотком свежего воздуха. Точнее, воздух оказался с сильным запахом болота — но также хвои, да и хотя бы без дыма. Это был запах леса, и лес же увидел перед собой сир Робин Гаскойн, подняв веки.

Он лежал на земле, облачённый в то же, в чём отходил ко сну. Было темно, сквозь ветви над головой виднелись звёзды. Слышались отдалённые крики, и Робин, обернувшись на звук, увидел дом в огне. Всё тот же дом — только теперь рыцарь вдруг оказался очень далеко.