Вместо этого капитан лишь напряг руку. Сабля с жалобным звоном сломалась, наполовину оставшись в ладони наёмника.

Можно было заколоть юношу обломком, но и так Шеймус не поступил. Кусок сабли он воткнул Хуссейну в ногу: пока тот кричал, капитан обошёл лежащего по кругу. Чуть подумав, наёмник всё-таки снял молот с пояса — лишь чтобы бросить его на землю перед Хуссейном.

— Раз остался без оружия, возьми моё.

Жаль, что лицо юного бея скрывала личина: Ангус не отказался бы глянуть на его гримасу в этот момент. Конечно, принимать такую подачку Хуссейн не желал. Воин из свиты снова потянулся к своей сабле: наверняка хотел предложить её повелителю. Однако Ангус, поведя двуручником, ясно дал понять — лучше никому и никак не вмешиваться.

— Возьми, раз решил драться. Если думаешь, что я не убью безоружного, то ошибаешься.

Может, подействовала издёвка. Может, Хуссейн-бей решил, что теперь не время для гордости. Так или иначе, выдернув из ноги обломок сабли, он бросился к молоту. Вернее, как это сказать: «бросился»? Почти на четвереньках. Ничего героического…

Рукоятка молота вернула Хуссейну уверенность. Несмотря на проткнутую ногу и, без сомнений, славно отбитую голову — юноша поднимался на ноги. Молча. Зато Ангусу показалось, будто он через прорези в маске видит, какой яростью пылают глаза мураддина.

Шеймус не шелохнулся. Он стоял над Хуссейном с пустыми руками, хотя имел при себе кинжал. Позволил противнику и встать, и даже ударить.

Хуссейн смекнул, что коротким молотом до головы капитана едва дотянется: плохая цель. Он метил шипом, венчающим оружие, под край кирасы — один такой удар капитан сегодня уже пропустил.

Но ведь то случилось не в поединке! Шеймус не слыл великим мастером фехтования. Полагался на рост и силу: ведь и в том, и в другом сравниться с ним было почти некому. Однако правильно использовать доспех Шеймус всё же умел.

Шип соскользнул по кирасе, а шанса на второй удар у Хуссейна уже не было. Шеймус обхватил его длиннющими руками, притянул к себе. Ангусу вспомнил давным-давно виденную картину, на которой сама Смерть — такая же высокая и иссушенная, обнимала человека.

Одной рукой Ржавый Капитан прихватил сзади шею противника, а ладонь другой легла на купол шлема. Хуссейн мог и не пытаться вырваться: бесполезно. Знаменитая байка об убитом голыми руками тигре была лишь байкой, конечно. Но как Шеймус одними пальцами вязал в узлы толстые гвозди, словно пряха нитку — это многие воочию видели.

Шею Хуссейна капитан сломал легче, чем солдат на привале сухарь ломает. Тело юноши обмякло: Шеймус разжал захват, и труп сполз к его ногам.

Капитан не торжествовал. Только обернулся к застывшим мураддинам, пожав плечами.

— Ну? Настало время для ключей от города? Или что у вас заведено на подобный случай?

— Я огонь. Я смерть. Понимаешь? А? А?! Ааа?!

Хозяин особняка, стоявшего в двух шагах от главной площади, не понимал.

Логично: богач не знал языка, на котором говорил наёмник, тычущий ему в лицо аркебузой. А кабы знал — всё равно был не в том состоянии, когда человек способен толком соображать. Слишком напуган и слишком раздавлен тем, что пришлось увидеть.

Зато Игги, перебиравший струны местного инструмента, похожего на лютню — отлично понимал, о чём говорил Кеннет. Может, и лучше самого Кеннета, даром что был гораздо младше.

Ещё бы! Отец наверняка зачал его, едва отложив в сторону пищаль. Маленький Игги любил играть с фитильным замком, ещё не представляя, какую власть нехитрое устройство подарит ему через полтора десятка лет. Быть огнём, быть смертью. Тот мальчик увлечённо катал по дну обозной телеги пули, пока отец посылал такие же во врагов. А после мать обирала тела несчастных, которым не повезло оказаться на пути свинцовых шариков — для Игги пока лишь игрушек.

Неважно, кто перед тобой, если держишь в руках аркебузу. Неуклюжий крестьянин, с вилами наперевес защищающий свой хутор? Старый солдат, перерубивший алебардой больше хребтов, чем дровосек — деревьев? Блистательный рыцарь, у которого до войны на уме были турниры да прекрасные дамы? Всё одно: для них ты — огонь, смерть. Вспышка, грохот, и каждый равен перед тобой, словно перед божеством. А теперь — заряжай. Отступи под пики, прочисти ствол шомполом, засыпь порох, загони вслед свинцовый кругляш с кусочком ткани. Щепотку порошка на пороховую полку, да не забудь про крышку, а то просыплется. Раздуй фитиль или взведи замок.

Вот и вся огненная магия — без сказок про драконов.

— Ни хрена он не понимает. Карл, переведи. Ты ж болтаешь по-ихнему!

— Да хорош! Не видишь: с них хватит уже.

Игги ответил за Карла, который только жевал да запивал, словно баранины с вином не видал сто лет. Хотя таких хороших — и правда… давно не попадалось.

Кеннет, худой белобрысый мужик за тридцать, убрал пахнущий порохом ствол от лица вельможи. А может, то был просто богатый купец: солдат подробности не интересовали. Главное, что в доме всего было полно — и стоило за ценностями приглядеть. А заодно отпраздновать победу.

— Ну а ты чего такая невесёлая? Хозяева города в гостях. Это ведь праздник! Вон, у нас и музыка есть: Игги славно играет. Нравится?

Красивая девушка, хозяйская дочка, сидела за столом почти без движения — лишь пыталась отвести заплаканные чёрные глаза подальше от наёмников. Слов Кеннета она, разумеется, тоже не поняла: только вжала голову в плечи.

— Ничего с них, Игги, не хватит. Эти ублюдки убили Густава. А Густав был мой старый друг! Вместе плащи получали, так-то.

Ясное дело: ни богач, ни его дочка Густава не убивали. И останься десятник жив — вряд ли судьба хозяев дома сильно изменилась бы. У всего Фадла теперь одна судьба.

Игги сосредоточился на струнах и в сторону девушки старался не смотреть. Теперь при взгляде на неё юному солдату делалось не по себе. Злоба на врага и обида за своё увечье нашли выход. Что под руку подвернулась именно эта знатная мураддинка, а не какая-то другая — просто случай.

Злобу насилие утоляет хорошо, это правда. Однако новый глаз у Игги вырастать как-то не спешил. Да и Густав не воскрес.

Игги всегда видел большую разницу между собой и Кеннетом, но в последние пару часов она как-то стёрлась. Как это называется… «стыд», наверное?

— А вообще-то… — Кеннет уселся на стол и потянулся за кубком. — Порешить говнюка надо. Не нравится он мне. Глянь на эту рожу! Наверняка извращенец и курит маковое зелье. А ещё эта скотина мне лгала. Прямо, сука, в лицо!

Под ложью солдат имел в виду лепетание богача: дескать, женщин здесь нет, кроме его жены и прислуги. Никто не поверил. Дом ломился от нарядов, на которые служанка за полжизни не заработает. А хозяйка смогла бы натянуть эти платья на свои телеса лет двадцать назад. И то не факт…

— Капитан велел грабить местных. Не вырезать. И справедливо, город ведь сдался. Мне что, Кеннет, обычаи тебе объяснять?

Конечно, Кеннет сам понимал: убийство вельможи офицеры осудят. Команды на резню не было, мураддин не защищал имущество с оружием в руках. Не положено его убивать. Такой поступок мог повлечь последствия… а мог и не повлечь, это как повезёт. Но рисковать-то зачем?

Игги полагал: если вельможа и заслужил за вполне естественное поведение какое-то наказание, то уже понёс его сполна. Кеннет заставил его смотреть на всё случившееся.

Если честно, Кеннет никогда юноше не нравился. Да он вообще мало кому был симпатичен. Свой «ржавый» плащ стрелок получил по делу: единицы обращались с аркебузой настолько ловко. Но излишнюю жестокость под этими знамёнами никогда не одобряли — одобряли оправданную и управляемую. А у Кеннета тяга к насилию имела совершенно болезненный характер.

— Знаю я всё, знаю… Карл, да скажи ты ей, шоб меня не боялась! Я уже добрый.

— Дай пожрать спокойно.