Леди Бомонт отвернулась, сделав вид, что смертельно обижена.

Она услышала, как скрипнула софа, когда Сантьяго снова оказался рядом. Почувствовала его дыхание и запах парфюма.

— Нас ждут великие дела, Эбигейл. — прошептал канцлер за миг до того, как силы на притворство у маркизы иссякли. — Мы с тобой…

Леди Бомонт прильнула к Сантьяго, не дав окончить фразу.

— После переговорим, Санти, после…

В Марисолеме было море, но не имелось большой реки. Зато столица могла похвастаться рукотворными каналами, вырытыми ещё во времена Старой Империи. Пожалуй, каналы являлись единственным, что напоминало Класу ван Вейту о родном Лимланде.

И то отчасти. В некоторых лимландских городах каналы были, можно сказать, главными улицами. В Марисолеме же их вырыли ради красоты и увеселения горожан. Приличный житель столицы у самого моря бывал редко: за Морскую стену ходят купцы, военные, чиновники да всякий сброд. Что аристократу делать среди складов, верфей и кабаков? Высший свет Балеарии на море взирал из окон особняков — а естественное желание водных прогулок утолял как раз благодаря каналам.

Таковую водную прогулку нынче совершал и лимландский художник. Но, признаться, без особого удовольствия: обстоятельства смущали.

Ведь в гондолу Класа ван Вейта усадили насильно. Художник расслабленно шагал по набережной, направляясь к Полуденной площади, когда двое детин подхватили его под руки, буркнув что-то о «важной встрече». Клас ван Вейт мало что возразить не успел: даже не заметил, как очутился в лодке, потеряв трость.

— За мастером ван Вейтом не следили?

— Нет, мы уверены.

Говорили не совсем по-балеарски. Учёные мужи спорили, является ли бытующее на юго-востоке Ульмиса наречие отдельным языком — или это лишь диалект балераского. Ван Вейт не вникал в тонкости языкознания. Он просто знал: именно так говорят в Тремоне.

Гондольер работал веслом неумело: вряд ли такового его истинное ремесло. Зато этот человек был вооружён. Имели оружие и двое других мрачных мужчин на борту. Да что там «имели» — они были вооружены до зубов. Длинные, тонкие мечи с изящными эфесами, большие кинжалы и колесцовые пистолеты. Наверняка все трое давно сложили о фехтовании и стрельбе куда лучшее представление, чем об управлении речными лодками.

Приятно иметь таких телохранителей самому — но нежданная встреча с человеком, которого столь тщательно охраняют, может смутить.

Тот человек скрывался под краем тента на носу гондолы, и сначала ван Вейт его даже не заметил.

— Мастер ван Вейт! Прошу прощения за мою, скажем так, неучтивость. Нам непременно нужно поговорить, а вы столь долго уклонялись от встречи… Наверняка из-за сильной занятости работой над портретом канцлера?

Хрипловатый голос, густая чёрная борода, почти квадратная фигура и такое же квадратное лицо. Клас ван Вейт узнал собеседника: Винченцо Кантуччи. Большой человек в местной торговой миссии Тремоны.

Представили их на одном из великосветских приёмов, коих художник за пару месяцев посетил немало. Ван Вейт ещё тогда твёрдо решил: от Кантуччи стоит держаться подальше. Причин тому было две.

Во-первых, учитывая убийство брата тремонского герцога и слова канцлера Балеарии на эту тему, лимландец заключил: между двух огней становиться не следует. Сейчас ему щедро платил Сантьяго Гонсалес де Армандо-и-Марка, думать стоило лишь о его портрете. И о последующих заказах — которых ван Вейт в Марисолеме должен был получить теперь великое множество. Он и прежде был в моде, а после столь важной картины… Сближение с тремонцами может помешать всему этому.

Во-вторых, Винченцо Кантуччи слишком быстро и слишком настойчиво заговорил о работе художника с канцлером. Чересчур рьяно уговаривал побеседовать в приватной обстановке, которую сам организует. Ван Вейт не вчера родился и свет знал хорошо. Он понимал — торговые эмиссары часто занимаются далеко не только торговлей.

Что же: теперь встреча состоялась, пускай помимо желания художника. Оставалось вновь быть учтивым и осторожным, как при общении с самим канцлером.

— Я не в обиде на вас и ваших людей, сеньор Кантуччи. Но вы ставите меня в неудобное положение. Хуже того: в опасное.

Тремонец вяло махнул рукой.

— Бросьте, мастер. Я не отниму у вас много времени. Будьте уверены: никто не заметил, как вы сели в эту гондолу. Мои люди своё дело знают. А здесь… Я люблю лодки за то, что на воде проще всего беседовать без лишних ушей. «Немой как рыба», знаете выражение?

Ввязавшись в такие дела, недолго стать немым как могила. Но об этом лимландец промолчал.

— И о чём вы, сеньор, желали поговорить?

— Всё о том же, мастер ван Вейт. О том, как близки вы стали с Его Светлостью герцогом Тормалесо. То есть с канцлером Балеарии. Для меня были бы очень полезны многие сведения и детали, даже самые мелкие, каковые вы наверняка приметили за время работы. Для вас, в свою очередь, было бы очень полезно оказать мне услугу.

— И в чём же моя польза? — ван Вейт не планировал торговаться, но задать такой вопрос следовало.

— Мы оба знаем: после проигранной войны влияние Балеарии в Лимланде крайне слабо. А вот влияние герцогства Тремонского… о! В наших силах сильно изменить жизнь любого лимландца. Мы маленькая страна, однако предприимчивая и амбициозная. Тот, кто взойдёт на борт нашей лодки вовремя, в накладе не останется. А кто предпочтёт остаться за бортом…

Кантуччи если и лукавил, то только отчасти. Королевство Лимланд и Тремону, несмотря на географическую удалённость, связывало многое. Во-первых, они были союзниками в Великой войне, пускай формальными. Во-вторых, конечно, морская торговля. Однако слова Винченцо всё равно не понравились художнику — особенно последние его слова.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, что вы! Никаких угроз!

Винченцо Кантуччи улыбнулся вроде бы искренне, но у его телохранителей улыбки вышли весьма зловещими. Художник почувствовал себя совсем неуютно. Уже стемнело, каменная набережная высока — под тентом не разглядишь ничего. При случае полоснут по горлу, сбросят за борт — до утра никто не заметит. Тем более что Марисолема шумна после заката: тут и на пушечный выстрел не каждый внимание обратит.

— Я, мастер ван Вейт, скорее предупреждаю. Сами видите: балеарцы не очень-то пекутся о вашей персоне. Вас даже никто не охранял! А у меня в Марисолеме надёжные люди, которые защитят от всего. В любой ситуации.

— Охотно верю… Но не пойму, какой с меня прок? Ужели вы думаете, что канцлер ведёт при мне, а тем паче — со мной, какие-то государственные беседы?

— Не знаю, мастер ван Вейт! Вот и расскажите, ведёт ли? К примеру, о той ужасной трагедии, что постигла наше герцогство?

Ну конечно. Так и говорил канцлер: тремонцы будут искать красные пятна на балеарских манжетах самым тщательным образом. Художник рассудил, что часть той речи вполне можно воспроизвести.

— Я только знаю, что Его Светлость крайне обеспокоен этим убийством. Он исполнен сомнений о том, может ли сам спать спокойно.

— Нашим общим интересам пошло бы на пользу, узнай вы больше.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите. Я не шпион, а художник.

— Я и не прошу вас становиться шпионом. Мне не нужны сокровенные тайны балеарского двора. Поверьте, я высоко оценю самые малозначимые детали. Это даже кстати, что вы художник: живописцу ведь полагается примечать детали?

Да, канцлер сказал ему то же самое. Возможно, глупец и внял бы словам Кантуччи, но Клас ван Вейт глупцом не являлся.

Сведения, которые он мог раздобыть, оказались бы скудны: столь же дёшево стоила для тремонского торгового эмиссара жизнь художника. Едва ли шпионы и информаторы долго задерживались подле Сантьяго де Армандо-и-Марка. Тремонцы будут рады получить хоть крупицу информации, а после — пусть что угодно станется с их источником.

За что купили, за то и продадут.

Но понимал Клас ван Вейт и другое. Он знал, что Винченцо Кантуччи в Балеарии недавно. И очень может быть, что задержится ненадолго. Если он вот так запросто раскрыл себя перед художником, то решительный отказ сотрудничать может отправить лимландца на корм рыбам прямо сейчас. Следовало сначала сойти с гондолы, а уж после думать: бежать из Марисолемы или рассказать обо всём канцлеру.