Однако на пляже настроение было не праздничное, конечно.

Ангус построил на песке всех ходячих, отрядные женщины тоже были здесь — кто поодиночке, кто небольшими компаниями тут и там.

Шеймус встал перед строем, спиной к закату. Мураддинского халата на нём теперь не было: капитан облачился в яркие аззинийские одежды, поверх которых набросил «ржавый» плащ. Плащ был новый, но к удивлению Ангуса — как и прежде, украшенный тигровой шкурой. Кто её в Альма-Азраке умудрился спереть, где и в какой момент, лейтенант понятия не имел.

Однако это был, если подумать, символ: утрачено многое из нажитого за последние годы, но не всё.

Барабанщики отбили дробь, предвещающую речь командира.

— Люлью любили не все. — начал он. — И причины тому понятны. Не осуждаю таких, хотя лично мне были безразличны вкусы человека, стоявшего у истоков отряда. Люлья был среди тех, с кого всё началось: полусотни оборванных недобитков в ржавой броне. Тогда нас спросили, кто теперь главный, и многие считали, что главный — именно Люлья. Но он не вышел вперёд, не сказал этого. Я же вышел и сказал. Немного осталось тех, кто это видел. Некоторых их них мы тоже потеряли в Альма-Азраке.

Голос Шеймуса звучал превосходно: чётко, легко заглушая прибой и противостоя ветру. Хотя сам капитан пока выглядел, признаться, не очень хорошо.

— Да, наши потери велики. Но что скажешь? Кто-то должен умирать, а кто-то должен идти дальше. Лучшие бойцы покидают наши ряды, но молодые надевают плащи и встают на их места. Под нашим знаменем нет незаменимых людей, однако нет и таких, кого мы не ценим. Каждый из нас — заменимая, но неотъемлемая часть. Никакие потери не остановят Ржавый Отряд, однако все они будут оплаканы, потому что никто под этим знаменем — не чужой любому другому.

Наёмники слушали в полном молчании.

— Все вы слышали от меня о главном: каждый здесь может рассчитывать, что когда ослабнет — товарищ подставит ему плечо, когда окажется ранен — его прикроют щитом, а когда погибнет — тело вынесут с поля боя и совершат над ним милый мёртвому обряд. Увы, в этот раз мы смогли забрать немногих из наших мертвецов. И даже тех не смогли похоронить иначе, как в море. Это печально, но ничто не помешает нам помянуть друзей как следует. Сейчас мы пойдём ко дворцу любезного царя Олуджими. Мы будем пить, будем есть и будем славить всех, кто не добрался до этих прекрасных островов. А после наш путь ляжет на север: как и обещал, я верну вас на берега Ульмиса. Уверен, что новая война на пороге — и мы славно сразимся в этой войне!

— Ржавеет железное! — подытожил Ангус.

— РЖАВЕЕТ ЖЕЛЕЗНОЕ!!! — раскатилось по пляжу.

Кто как, а Ангус не очень-то грустил, если честно — похоронил уже больно многих. Предстоящие яства и вино на столах аззийниского царя — а особенно, конечно, столь полюбившиеся гвендлу аззинийки, уже поднимали настроение.

***

Ирма последний раз посмотрела в зеркало — немного поправила волосы и украшения.

Всё, что не было на ней в тот ужасный вечер, осталось в Альма-Азраке — ценности из дворца растащили нападавшие. Пёс с ними: как пришло, так и ушло. Но лимландке даже не пришлось рыться в трофеях из мураддинской столицы.

Олуджими Великий, аззинийский правитель, души не чаял в Шеймусе. Правда, он что тогда, что теперь очень чётко обозначал пределы этой любви: бесконечно рад видеть наёмников в гостях, но ненадолго. Это означало, что перед дорогой в Балеарию выйдет лишь короткая передышка, однако насчёт нарядов и побрякушек… Едва Ирма заикнулась, что ей не в чем прийти на праздник, как её буквально завалили платьями и драгоценностями. Наряды, конечно, опять не ульмисийские — скроенные по местой моде, которую в Лимланде нашли бы очень странной. Но к подобному Ирма уже привыкла.

В этом-то плане всё было хорошо. Да и раны почти зажили: рёбра больше не болели, только колено иногда заставляло хромать.

Не нравилось женщине другое. До сих пор она толком и не поговорила с капитаном. С конца той ночи в Альма-Азраке и на несколько первых дней морского пути Ирма просто ничего не помнила — полное забытье из-за маковых снадобий. Шеймус приходил в себя почти неделю, в это время категорически не желая видеть никого, кроме Кресса. Да и врачу-то не был особенно рад. Потом капитан по каким-то делам отряда перебрался с «Дочери морей» на «Гнев королевы Анхелики», который в непогоду ещё и отстал от остальной эскадры. По сути увиделись они только здесь, на островах — спустя около двух недель. И то мельком.

А надо было хоть что-то сказать — и уж явно не на пиру у Олуджими, а…

Размышляя на эту тему, Ирма вышла из покоев и буквально врезалась в Шеймуса, коего совсем не ожидала встретить прямо за дверью.

— О, ты прекрасно выглядишь. Не то что я, правда?

Шеймус и прежде, что кривить душой, красавцем не был. Нынче его рябое лицо оставалось ещё и до крайности бледным повсюду, где его не покрывали пятна и веснушки. И совсем осунулось: будто кожа на голом черепе. Да ещё вместо брови и половины лба — один большой рубец, а через другую сторону лица протянулся пока даже не шрам — лишь недавно избавленная от швов рана, пересекающая рот. Ирма осторожно коснулась её пальцами.

— Глупости. Я люблю все твои шрамы.

— О, это многое объясняет. Пойдём: Олуджими недавно нанял учителя балеарского. Наверняка так и ждёт возможности осыпать тебя комплиментами.

— Очень кстати, что я сама-то по-балеарски…

— Тебе так только кажется. Приедем в Марисолему — увидишь: там многие говорят хуже тебя.

Они прошли по длинному коридору к помпезной полукруглой лестнице, спускающейся во двор: Олуджими предпочитал пировать на свежем воздухе, пользуясь благами климата этих райских островов.

Дворец царя аззинийцев был, конечно, не настолько великолепен, как мураддинские. Зато он стоял не в городе, а был окаймлён экзотическими лесом и выходил фасадом прямо к океану.

Во дворе уже всё было готово. Столы тянулись колонной отсюда и прямо до воды: здесь — главные, для царя, его свиты, командиров наёмников и Вальверде, дальше — для всех остальных. Простым солдатам и морякам предстояло пировать на пляже, однако ни о ком из них не забыли. Внизу сновали чёрные слуги, разносящие вино и блюда, важно восседали великолепно одетые чёрные вельможи и их ухоженные чёрные женщины.

Рядом были лейтенанты — теперь их всего трое. Ангус и Бенедикт успели набраться и были веселы, а вот Регендорф только смотрел на закат. Он не пил и ни с кем не разговаривал.

— Жаль, аззинийцы давно не воюют. Нужно было и дальше работать на них.

— Вот уж правда.

Во главе самого широкого стола возвышался Олуджими. Он даже по меркам аззинийцев был огромного роста — единственный на памяти Ирмы человек, уступавший Шеймусу менее чем на голову. А ещё царь отличался неприлично тучной фигурой: не столь уж меньше в ширину, чем в высоту. Драгоценностей из золота, серебра, жемчуга и камней владыка Аззинийских островов носил столь много, что они могли сойти за доспех.

Капитан уже хотел спускаться, но Ирма удержала его, приобняв.

— Послушай, я хотела сказать… про Фархану и прочее. Я такая дура, я…

— Брось это всё. — капитан прижал Ирму к себе: настолько мягко, насколько у него вообще получалось. — Я тебя не виню, да в конечном счёте за всё отвечаю сам. И раз уж ты нашла столь, кхым, подходящий момент для объяснений… Словом, мне не следовало так с тобой поступать. Это неправильно и больше не повторится.

Это не «извини», конечно, но чего ещё ожидать? Даже прозвучавшее было для капитана, мягко говоря, необычно.

— Я давно простила. — ответила Ирма, сама не будучи точно уверена, что конкретно имеет в виду. — Я люблю тебя.

— Я знаю.

Оставалось только догадываться, имеет ли Шеймус в виду оба пункта.

Тем временем Олуджими заметил пару наверху. Он растянул огромный рот в улыбке, поистине ослепительной обисидианово-чёрной коже, и энергично замахал руками — идите сюда! Ну что ж, пора.