А уж о том, как Игги теперь выглядит, не хотелось и думать. Заботившиеся о нём в дороге обозные жёны твердили, что шрамы солдат украшают — но сами кривились, меняя повязку. И ведь эти женщины повидали много страшных ран, так что…

Ангус говорил: если Игги, несмотря на ранение, отличится при штурме — то может немедленно заслужить плащ. Игги и так «заржавел» бы, особенно учитывая всеобщую симпатию и славу отца; но вряд ли раньше, чем через год.

В том разговоре юноша заявил, что почести ему безразличны — соврал, конечно. Среди лучших хотят быть все, да и тугой кошель наёмник не может не любить. С двойным жалованием и без половины лица будешь не так-то плох.

На стене никто уже особенно не высовывался. Кулеврины молчали — видать, запасы пороха в Фадле не столь велики, чтобы без толку тратить его до штурма. Единственное, чем защитники могли реально угрожать передовому отряду — это конницей, если бы открыли ворота. От пехоты наёмники убегут, а от коней… Но на конях, понятное дело, воюют благородные люди: а к чему им рисковать ради горстки солдат? Пуля знатности не разбирает, доспех от неё едва ли защитит.

— У них, говорят, дворец не хуже халифского.

— Будто тебя в халифский приглашали!

— Нет. Но в этом за господина буду!

— Ага, больше не погонят нас в лагерь. Капитан обещал. Задрали мураддины своими обычаями! Дикие люди, ничего святого. Где ж этакое скотство видано, шоб победители на бегу добро собирали? Аки воры!

— Точняк: нигде такого говна не помню.

— Да дикари они и есть. Пить, вишь, только после заката! Сплошные заморочки. Про баб ихних молчу вообще. Сложно всё с бабами этими…

— Вот город возьмём, станет просто!

По траншее прокатился хохот, к которому Игги присоединился, хоть от смеха болела рана. Вообще-то, такими плодами побед он прежде брезговал пользоваться, но…

Игги уже хотел отползти с позиции — всё затекло. Но тут высоко на стене, где мятежники ощущали себя в безопасности, началось оживление. Один из мураддинов вылез на парапет, держа в руке красно-оранжевую тряпку. Затем повернулся к наёмникам спиной, задрав халат. Сидевшие у бойниц мураддины поддержали идею товарища лихим улюлюканьем.

— Говорю ж, дикие люди. Подстрелить бы скотину!

— Хрен попадёшь отсюда. Только пулю тратить.

Пока наёмники спорили, есть ли смысл стрелять, а мураддин подтирался тряпкой «ржавых» цветов, Игги приложил к плечу аркебузу. Попасть и правда сложно, но пули всё-таки делают не из золота.

Воин Фадла никуда не торопился. Представление он дополнял выкриками на непонятном Игги языке: судя по восторгу окружающих, остроумия мятежнику было не занимать. Ну или публика больно невзыскательная — кто знает…

Игги отодвинул большим пальцем крышку пороховой полки. Убедился, что затравочный заряд на ней лежит ровно, а из зажима замка торчит достаточно длинный фитиль. Чуть подул на тлеющий кончик. Ствол лежал на краю траншеи, так что целиться было удобно. Игги едва-едва высовывался из-за мантелета: наверняка со стены дуло его аркебузы не видели.

— О! Щас Игги грохнет суку!

— Ну дааа… Серебряную монету ставлю, что не попадёт.

Игги не стал комментировать ставки, а нажал на рычаг. Фитиль уткнулся в полку: «пшшш», сразу следом — «ба-бах». Приклад ударил в плечо.

— Етить! Попал!

— Хера ж себе! Красавчик!

Мураддин изогнулся, заверещал и рухнул вниз, подняв густую пыль. Его товарищи тоже кричали, смешно размахивая руками и оружием. Чрезвычайно довольный своим выстрелом, Игги впервые за последние дни улыбался, когда отполз в безопасное место. Его хлопали по плечу и поздравляли.

— Хорош-хорош. Что там про монету?

— Эээ не, мы руки не жали, спора не было. Извиняй, Игги.

Бенедикт погладил бороду, удовлетворённо покачал головой.

— Славный выстрел. Но всё, хватит болтовни! Карл, на позицию! А монету я дам Игги сам.

Маленький серебряный диск с пробитой в середине дыркой тотчас сменил хозяина. Даже монеты у мураддинов были совсем не такими, как по другую сторону океана. Удивительно, но никто из местных не нанизывал их на тесьму, что наёмники сразу же догадались делать — зачем иначе дырявить?

Игги уселся на дне окопа, прислонившись к земле спиной, и начал перезаряжать оружие. Сыпать порох в таком положении было крайне неудобно, но «ржавые» однажды умудрились зарядиться целой ротой, стоя по грудь в болоте. Выучки хватало.

— Гляньте! Живой ещё, псина!

Копошение незадачливого шутника заметили и «свои». Видать, он был не последним человеком среди защитников Фадла — группа воинов перебралась через баррикаду, чтобы помочь. Раненый вовсе не бился в агонии, как сначала показалось наёмникам: он полз к бреши. Несмотря на пулю и падение со стены — люди бывают удивительно живучи.

— Надо же, полезли… Огонь!

Бенедикт мог и не командовать: завидев противника, пятеро стрелков тут же дали залп. А едва вновь спрятались в окоп, как над его краем показалось пять других аркебуз. Выстрелы грянули почти синхронно: стрелки Ржавого Отряда работали слаженно.

До раненого бунтовщики не добрались — вместо этого потащили назад троих новых.

Больше умирать за шутника никто не хотел. Он кричал, дёргался и понемногу полз в сторону, но все товарищи попрятались, поняв: даже на стене их вполне могут поразить. Зрелище показалось наёмникам забавным — теперь настал их черёд насмехаться над противником.

— Да, не торопится подыхать. Добьём?

— Хер ему. Пусть мучается, сука!

Умирать мураддин не спешил, хотя оставил попытки доползти до бреши. Подняться на ноги он или не мог, или боялся, но голос звучал по-прежнему звонко.

Это и подтолкнуло Игги к весьма отчаянной мысли.

— Лейтенант! А если его захватить? Вот и допросим: раз до сих пор не сдох, то…

Бенедикт нахмурился.

— Не подпустят, поляжем рядом с ним. Было бы нас больше, могли бы… но нет, так не получится.

— Получится! Я могу обойти сбоку, чтобы из бреши не достали, и кулевриной тоже. А со стены не высунутся, если припугнуть. Будут палить, но не прицельно.

— Совсем жить надоело?

Вопрос был риторическим. Беспокойся Игги теперь о своей жизни — играл бы на лютне для обозных жён в лагере. Командир ненадолго задумался.

Перспектива вытаскивать из-под стены уже не врага, а самого Игги, Бенедикта едва ли радовала: Ржавый Отряд старался не бросать даже трупы, не говоря о раненых. Принципиальная позиция, одна из основ дисциплины. Окажись на месте мураддина один из наёмников — за него сражались бы до конца.

С другой стороны, пленный и правда требовался — а до него буквально рукой подать. Идея крайне рискованная, но благодаря ней всё, чем пятнадцать человек занимались с ночи, обретало осязаемый смысл. Наконец лейтенант махнул рукой.

— На всё воля Его. Так, слушайте! Вы, семеро — по моей команде даёте залп в брешь. Игги побежит обходом, вы заряжаетесь, а остальным тогда должно следить за стеной. Можете мазать, главное — не давать им целиться.

Окажись стены Фадла современнее, Игги ни за что не добрался бы до раненого — но их строили слишком давно. Без выступов и вертикальных бойниц стрелять туда, где лежал мураддин, было почти невозможно. Оставалось успешно пробежать опасный участок.

Как только раздался залп, Игги выскочил из траншеи и со всех сил рванул, придерживая тесак на боку. Конечно, его сразу заметили — но вряд ли поняли, что происходит. Вслед за залпом позади раздались одиночные выстрелы: кто-то из защитников Фадла всё же высунулся, но прицелиться ему не дали.

Достать Игги из кулеврины уже было нельзя, да враги и не пытались — а пролетели ли мимо арбалетные болты, юноша не заметил. Неважно! Важно скорее бежать к стене — туда, где Игги окажется почти в безопасности.

Ближе, всё ближе. Дыхание пока не сбивалось. Если кто-то со стены собирался стрелять, то уже сделал это. Аркебузиры Ржавого Отряда стреляют дважды в минуту — мураддины заряжают свои мощные арбалеты подольше, это плюс. Сквозь шумное дыхание и дикий стук сердца Игги слышал крики: его подбадривали товарищи, голосили бунтовщики на стене, истошно вопил раненый.