– Ишь ты, фронтовые товарищи…

Школьный сторож Иван Васильевич сидит в своей каморке под лестницей. Целая пачка писем лежит перед ним на столе. Надев на нос очки, он медленно разворачивает написанные разными почерками листки, внимательно перечитывает их, сортирует, потом достаёт из ящика ученическую тетрадь в две линейки и, вздыхая, пишет ответ. Ручка вертится в его неумелых пальцах, большие, жирные кляксы расползаются по бумаге.

– Эхе-хе… – кряхтит школьный сторож. – Не просто и отвечать на письма…

Вот письмо из Магнитогорска от матери Саши Булгакова на имя директора школы:

«…изболелась душа за нашего мальчика. Если есть какие вести, сообщите, дорогой Леонид Тимофеевич! Измучились мы, места себе не находим…»

Иван Васильевич откидывается на спинку стула и, глядя на эти строчки, качает головой:

– Что ж сообщать?..

Не только семья Саши Булгакова не находила себе места.

Прибегали с работы мать Лиды Зориной и мачеха Пети Русакова. Долго медлили, прежде чем постучать в дверь. Тащилась через весь город бабушка Коли Одинцова. Плакала, сидя на крыльце. Перед отъездом на Урал приходили Митины старики и, молча посидев, ушли. Мать Коли Мазина лежала в больнице – она ни о чём не спрашивала.

Иван Васильевич отложил письмо Сашиной матери и взял другой конверт. Из конверта выпал ещё конверт с марками и обратным адресом: «г. Уфа, детский дом». Писала воспитательница Вали Степановой:

«Простите, что часто беспокою вас, дорогой Иван Васильевич. Нет ли вестей о наших детях? Я писала в Свердловск Леониду Тимофеевичу, но он сам ждёт вестей от вас, так как письма приходят на школу. Мне очень тяжело. Валя пришла в детский дом совсем ребёнком и выросла на моих руках…»

Иван Васильевич устало трёт лоб. Под глазами у него набухли мешки, лицо осунулось, глаза потускнели; по ночам стала болеть спина.

«Измучились мы с вами, Иван Васильевич, нет сердцу покоя», – не раз говорила тётка Трубачёва, навещая старика.

Грозный вынимает из пачки ещё одно письмо – пишут родители Нюры Синицыной:

«…Примите срочные меры к розыску нашей дочери…»

– Эх, дети, дети! – вздыхает Иван Васильевич. – Много слёз из-за вас пролито…

Когда Сергей Николаевич привёз первую партию ребят, родители оставшихся встревожились, прибежали в школу, но, узнав, что со дня на день можно ждать Митю, разошлись по домам, обнадёженные. Прошло томительных три дня. Ни Мити, ни детей не было. Школа делала всё возможное, чтобы разыскать их: в Жуковку летели телеграммы, по пути следования поезда запрашивались самые крупные станции, Сергей Николаевич несколько раз звонил в Киев. Ответы получались неутешительные: Жуковка была разбита, враги бомбили шоссейные дороги, повсюду шла эвакуация детей. Маленькая кучка ребят со своим вожатым затерялась в гуще событий. Родители собирались в школе, забрасывали учителя вопросами, но Сергей Николаевич и сам не мог понять, почему Мити с ребятами до сих пор не было. Ведь легковая машина должна была в тот же вечер доставить их на станцию, и следующий поезд отходил на Киев в ту же ночь… Учитель в мельчайших подробностях рассказывал всё как было. Бледный, измученный тревогой за ребят, Сергей Николаевич стал похож на человека, перенёсшего тяжёлую болезнь. Под глазами его легли чёрные тени, лицо осунулось. Леонид Тимофеевич не терял надежды и как мог успокаивал родителей.

А над городом уже появлялись вражеские бомбардировщики… Каждая семья провожала на фронт своих близких. Сергей Николаевич явился в военкомат, получил направление в часть и должен был спешно выехать.

Учитель покидал город с тяжёлым беспокойством в душе. Серый от бессонных ночей, он шагал среди своих новых фронтовых товарищей, суровый и беспощадный к врагу.

Дорожная пыль клубилась под его ногами, и в глазах неотступно стояли лица ребят.

Вскоре после ухода Сергея Николаевича на фронт в городке началась эвакуация. Выезжали детские дома, школы, заводы, фабрики. Ушёл на фронт отец Пети Русакова, уехал с ополченцами отец Лиды Зориной, эвакуировалась вместе с заводом семья Саши Булгакова, Синицыны, не дождавшись дочери, перебрались в Уфу. Туда же был вывезен детский дом Вали Степановой. Из роно Леониду Тимофеевичу пришло распоряжение вывезти ребят в Свердловск.

На вокзале толпились отъезжающие школьники. Их сопровождали вожатые и учителя. Многие учителя уходили ополченцами на фронт.

Грозный остался один в опустевшей школе. Каждое утро, потряхивая связкой ключей, он шёл по коридору, открывал классы, стирал пыль со столов и парт. Потом присаживался на ступеньку маленькой школьной сцены и, подняв вверх голову, слушал, как гудят под потолком осенние мухи.

Под вечер он разбирал пачки писем, полученных на адрес школы. Вытирая со лба обильный пот, старик часами просиживал за своим столом. Иногда, опершись головой на руку, он незаметно для себя задрёмывал. Во сне слышался ему заливчатый школьный звонок, задорные голоса школьников, дружный топот по коридору…

«Во двор, во двор пожалуйте! Вам где приказано гулять? Ишь вы!» – кричал Грозный и, просыпаясь от собственного голоса, с испугом оглядывал пустую каморку.

Сейчас Грозный не спит, и не во сне, а наяву он слышит топот ног на крыльце, слышит знакомые детские голоса. Он медленно выпрямляется, протягивает руку к своей мохнатой шапке.

На крыльце хлопает дверь, осторожно стучат по коридору чьи-то каблучки, со скрипом отворяются двери.

– Эй, кто там? – кричит школьный сторож. Глаза у него блестят, в голосе появляются знакомые грозные нотки. – Кто там ходит?

Шум мгновенно стихает. Осторожно открывается дверь, в неё просовываются головы девочек, за ними выглядывает ещё несколько голов.

– Это мы…

Грозный делает два шага вперёд и останавливается.

– Иван Васильевич, миленький! Не узнали нас? Это мы, четвёртый «Б»… то есть пятый «Б»…

– Иван Васильевич, здравствуйте!

Лида и Нюра тормошат старика:

– Не узнали нас? Не узнали нас?

Мальчики со всех сторон обступают школьного сторожа:

– Здравствуйте, Иван Васильевич! Здравствуйте!..

Ключи со звоном падают из рук старика.

В каморку школьного сторожа заглядывает тусклое осеннее солнце. Ребята сидят на сундуке, на кровати, на табуретках, придвинутых к столу. Грозный не спеша надевает очки, осторожно вынимает из конверта листок почтовой бумаги, исписанный крупным почерком учителя.

– Не мне это письмо писано, да вот взял на душу грех – распечатал, – говорит Иван Васильевич.

– Читайте! Читайте! – нетерпеливо шепчут ребята.

– «Здравствуйте, дорогой Леонид Тимофеевич! Ещё так недавно расстались мы с вами, а кажется – прошли годы…»

Ребята слушают затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Грозный медленно переворачивает страницу:

– «…Среди эвакуированных, попадавшихся нам по пути, я видел много ребят. Все они казались мне похожими на наших. На привале товарищи вспоминали свои семьи. Я слушал их тихие, душевные разговоры и думал о кучке ребят, затерявшихся где-то на украинских дорогах: думал о Мите, мысленно представлял себе Трубачёва, Севу Малютина, девочек, Мазина и Русакова, Колю Одинцова… Наутро мы шли в бой. Каждому из нас было что защищать. Я просто не узнавал вчерашних мирных людей, вспоминавших на привале своих детей и жён, – они дрались бешено и упорно, отстаивая каждую пядь своей земли…»

Грозный останавливается и поверх очков смотрит на ребят.

– Читайте! – шепчут за его плечом взволнованные голоса.

Грозный читает. В каморку медленно заползают сумерки, серые осенние тучи совсем закрывают слабый, желтеющий свет солнца. Старик придвигается ближе к окну:

– «…Прощайте пока, дорогой Леонид Тимофеевич! Обнимите нашего доброго Ивана Васильевича и, если вернутся мои ребята, передайте им, что наступит счастливый день победы и мы снова будем вместе».