– Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодёжь и кой-кого из стариков пошлём на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди…

Дед продолжал пояснять собравшимся:

– Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются… – Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: – Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться… А ты, Степан, посылай людей сегодня же!

– Зараз пошлю, – откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошёл с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: – Вот где у меня работнички! Богатырская сила!

Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало:

– Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила.

Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощён своими делами и не обращал внимания на Митю.

Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шёпотом спросил:

– А таких, как я, хлопчиков на войну берут?

Отец молча снял его с колен, вытер губы:

– Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать.

– Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, – коротко ответила баба Ивга, убирая со стола.

Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки… Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле.

Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят:

– Я… скоро приду… Пусть они спят.

В селе шла напряжённая жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди – выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах ещё горели ночные огни – видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы.

«Хлеб убирают, торопятся. Помочь бы надо», – думал, проходя по селу, Митя. Но мысли эти были безучастные, поверхностные. Другие, страшные, наполняли ужасом Митино сердце. «Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына… Не может быть! Нет, не может быть!»

Выйдя за околицу, Митя прибавил шагу, потом побежал. Ветер трепал его рубашку, солнце обжигало лицо. Люди останавливались, глядели ему вслед.

– Далеко до Жуковки?..

Кончался лес, начиналось поле, шоссе кружилось, убегало за сосны, за тополя, в неизвестную даль. Лоб покрывался испариной, рубашка прилипала к телу.

– Далеко до Жуковки?..

– Вот как песок начнётся, немощёная дорога будет – там и Жуковка.

В овражке под мостом журчала вода. Митя упал в густую траву и жадно стал глотать воду пересохшим ртом.

Качались ромашки, голубели незабудки, мирно квакали лягушки… Небо было синее-синее. Перед глазами встали весёлые лица девочек…

Митя зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул на лицо, на шею и бросился бежать…

Солнце поднялось высоко, потом перевалило за полдень и медленно начало опускаться. Митя не чувствовал ни голода, ни усталости.

Шоссе кончилось. Ноги тонули в горячем песке. На дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. Тёмной кучей лежала легковая машина, колёса её отлетели на несколько метров и вздутыми шинами торчали на измятой траве. Вблизи дороги валялась перевёрнутая набок телега.

Митя шёл и шёл, замедляя шаг, прислушиваясь. Иногда ему казалось, что кто-то зовёт его по имени, и он снова бросался бежать. Потом вдруг сразу остановился, замер…

Под самым лесом тяжело и бездыханно лежал разбитый грузовик – это была куча железа; вздыбившаяся кабинка с передними колёсами прикрывала разбитое в щепы дно машины. Неподалёку виднелась невысокая свежая насыпь, на ней ещё не успела обсохнуть глина; рядом были заметны следы ног, валялась старая лопата…

Митя остановившимися глазами смотрел на разбитый грузовик, на свежую насыпь. В примятой траве светлела па солнце нежно-жёлтая манная крупа. Под деревом что-то блестело.

Митя машинально нагнулся и поднял маленькие острые ножницы…

Рядом с ними валялся клубок вышивальных ниток…

Васёк потянулся, открыл глаза. Во всём теле было такое ощущение, будто он спал на голых камнях. Ребята тоже кряхтели во сне, вытягивая то руку, то ногу. Васёк вспомнил вчерашний день и удивился, что никто их не будит, не торопит.

«Ведь машина, наверно, уже пришла. А где же Митя? Может, он в школе – собирает вещи? Что ж он никого не разбудил? Неужели ещё так рано?»

Васёк поискал глазами мирно тикающие в углу ходики и вскочил:

– Десятый час! Вот так поспали!

Он потряс за плечо спавшего рядом Сашу. Саша недовольно промычал что-то и повернулся на другой бок.

Васёк вышел во двор. Солнце брызнуло ему в глаза, облило всё тело горячим светом; захотелось побежать на речку искупаться, окунуться с головой в холодную воду. Около крыльца лежала лохматая собака; она лениво вытянула лапы на сухой чёрной земле и шумно вздохнула, покосившись на Васька.

За плетнём, около белой просторной хаты сельрады, было пусто. Васёк прошёл туда, заглянул в окна, думал увидеть Степана Ильича. Но за столом сидели колхозные старики и, торопливо подсчитывая что-то, записывали в толстую клеёнчатую тетрадь.

Васёк прошёлся по двору. Около крытого сарая лежала горка зерна. Там копошились птицы. Сбившись в кучу, кудахтали куры, сердился петух, гоготали гуси.

Жорка, присев на корточки, обеими руками сгребал зерно и насыпал его в торбу.

Куры копошились у него под руками; гусаки, вытягивая длинные шеи, с гоготом нападали на Жорку. Он сердито оборонялся от них, хватал за крылья, выбрасывал из общей кучи и кричал:

– От я вас! Пошли вон! – Увидев Васька, обрадовался: – Московский, иди зерно собирать!

Васёк подошёл, разгоняя кур:

– Что это ты делаешь?

Жорка вытер ладошкой нос; щёки у него были замурзаны, в короткие волосы набилась пыль; чистыми на лице были только голубые, как у отца, глаза. Он объяснил, что с поля свозят хлеб, а один мешок порвался, и баба Ивга велела ему собрать рассыпанное зерно.

Васёк потрепал его по голове и пошёл к воротам. За воротами на зелёной траве колхозные девочки шили мешки. Одна из них что-то бойко рассказывала подружкам, взмахивая иглой с тонкой бечёвкой. При виде Васька она смолкла. Васёк кивнул девочкам головой:

– Здравствуйте!

Они ответили дружно, хором.

Васёк хотел спросить, не видели ли они вожатого Митю и не приходила ли со станции машина. Но спросить было как-то неловко; он с независимым видом постоял у ворот, посвистел… Девочки с любопытством смотрели на него. От их взглядов и от того, что они работают, а он стоит и посвистывает, Ваську стало не по себе; он повернулся и пошёл в хату. Но Жорка снова окликнул его:

– Московский! Что я тебе скажу! – Он, согнувшись, потащил по земле свою сумку. – Иди сюда! У нас фашисты железную дорогу разбили… и станцию… Дед на коняке приезжал… И шофёра вашего убили… бомбой! – вытаращив глаза, кричал он.

– Чего? – Васёк побежал к нему, тряхнул его за плечи: – Врёшь!

Жорка вырвался, обидчиво выпятил губы:

– Я правду кажу!

– А где мать? Где дядя Степан? Где баба Ивга? – Васёк растерянно смотрел в голубые глаза Жорки, тянул его за руку. – Кто тебе сказал?.. Где баба Ивга?

– Баба в коровнике, – испуганно пятился от него Жорка.

Васёк побежал к коровнику, с силой толкнул тяжёлую дверь, застучал кулаками:

– Баба Ивга! Откройте!

Баба Ивга не спеша открыла дверь. Васёк шагнул в темноту сарая. Споткнулся на кучу земли и, задыхаясь, пробормотал: