— Разберусь сама, спасибо! Пока, — тяну железную дверь.

Что это? Голос из преисподней?

— Нажрались пирожков?

Акси

— Нажрались пирожков?

— Ияр Ашурович?

— Вы тут? Как? Что? Давно стоите за дверью? — теряется Валера.

Никита вообще вот-вот сознание потеряет или умрет от вставшего в горле пирожка.

— Давненько! — Выходит из укрытия враг рода людского. — Все думаю, где ж мои верные солдаты? Звоню, звоню, и никак! Может, что случилось? Пойду-ка помогу, думаю, — пристукивает пальцем по подбородку. — А тут, — хлопает в ладоши, — оказывается, трапеза, и без меня. Не по-дружески, Акси. Не по-дружески!

Поворачивается спиной. Ноги на ширине плеч. Уверен в себе в любое время, в любой обстановке. Не могу оторвать глаз. Как можно быть таким красивым и гадким одновременно! Замираю. Под рубашкой вид искажен, но сейчас обзор идеален! Стыдно признаться, но в голову лезут самые разные мысли.

Черная майка плотно облегает широкую спину с бугристыми мышцами. Разноцветные языки тату ползут по шее к коротко стриженному затылку. Руки складывает на груди. Что же высек на спине? Узоры вылезают, оплетая трицепсы, как плющ, до локтя и вниз. Синий, белый, красный. Это не тот Ияр, худенький, болезненный мальчик, которого унижали соседские мальчишки и старшие братья! Не тот, с кем бегали по лесам, делились самым сокровенным. Думали, ничто не встанет между нами. Мир подождет. Сегодня осознала: стена выросла между нами нерушимая. Фундамент лежит глубоко под землёй.

Пока разбираются, отступаю назад. Стараюсь закрыть дверь бесшумно. Характерный звук поворачивающихся на пятке кожаных туфель. Между рамой и дверью оказывается нос туфли.

— Ты совсем спятил? Что надо? Следишь за мной?

— Больно надо! — просовывает голову в отверстие, одновременно руками пытаясь открыть дверь на себя. — Слежу, скорее, за своими пятью миллионами, чтоб не пропали. Кто ж тогда их отработает! А? Принцесса?

— Убирайся! Распрекрасную башку не забудь, или сейчас перережу дверью.

— Завтра в десять. То есть…

— Ш-ш-ш.

— Через восемь часов! Вот список дел. — Маленький сверток раскрывается до пола. Превращаясь в устав.

— Строгий дресс-код. Прячь девственную троечку под нормальную блузку, юбка ниже колен. Не хочу, чтоб мои парни думали о твоих неизведанных полушариях. Прятались по туалетам.

— Ш-ш-ш, мама… — прикладываю палец к его губам.

Кусает.

— Ай! Да, мама.

— Аксинья? Что такое? Что стоишь около двери? — доносится звук из кухни.

— Да заело, мам, сейчас. Ш-ш-ш. Решил напомнить это на ночь глядя?

— Ага.

— Не пробовал к психиатру сходить? Или всех сотрудников объезжаешь по вечерам, напоминая, кто, когда и в чем должен прийти?

— Ты особенная! С первого раза, и со второго, третьего, и даже с десятого плохо запоминаешь.

— Какая забота! Польщена, — прикладываю руку к сердцу. — Вот тебе низкий поклон, прости, кокошник забыла надеть.

— Ничего! Привыкай. Это будет твое обычное положение.

— Ияр Ашурович! Ваш отец на линии, — в этот момент пихаю нос его ботинка и захлопываю дверь.

Смотрю в глазок!

На всю лестничную клетку орет:

— Аксинья, до завтра! — Стучит по двери. — Или пойдем в сумрачный мир. Вместе.

Ияр

А-а-а-а-а. А-а-а-а-а.

Прикосновения холодным пальцем по моей губе. Захватывает дух.

На глазах повязка. Сорвать невозможно. Темнота.

— М-м-м-м-м.

Дьявольское сопрано, ласкает слух. Где-то совсем рядом. Прикладываю все усилия, срываю ткань. Тот же лес. Телом чую опасность.

По земле стелется туман. Не пройти. Она зазывает. Готов все отдать, чтоб догнать.

— Лай-ла-ла-ла-а-а-а-а, лай-ла-ла-а-а-а-а.

— Стой!

Сыро, чавкает под ногами. По колено проваливаюсь в трясину. Выбраться не получается. Чем больше злюсь и дергаюсь, тем больше погружаюсь. Паника закручивает штопором с разных сторон. Трудно дышать.

Лунный свет освещает затуманенную тропинку. На носочках в темноте крадется силуэт девушки.

— Стой! Стой! Помоги мне!

В ответ задорный детский смех.

— Бред какой-то.

— А мы всегда будем вместе? — писклявый голос.

— Что? Почему постоянно преследуешь? Кто ты?

Шаг вперед, маленькая фигурка в бледно-голубом платье кружится. В руках предмет, подпевает ему. Останавливается. Босиком семенит, петляя из стороны в сторону. Голова чуть опущена вниз. Сутулится. Черные, длинные, взлохмаченные волосы прикрывают пол-лица. Подойдя, выравнивается. Смотрит в упор одним глазом, половинка губы растягивается в улыбке. Знает финальную сцену. Это забавляет. Более жуткого явления не видел в своей жизни.

Вытягивает руку вперед, дает знак «повернись назад». Не нужно догадываться, рычание за спиной ближе, чем в прошлый раз. Медленно поворачиваю голову, громкий вой животного выбрасывает из потустороннего мира.

Осушаю графин с водой.

— Чертовщина! Алиса, к чему сон: грязь, волки, лес, девушка? Отлично — к беде!

Бегом принимаю душ. Одеваю костюм от Armani. Мчу из коттеджного поселка в город на встречу с отцом. Конечно, ожидание встречи с гражданкой Поляковой будоражит сильнее.

***

«Беньяминов Ашур Тиглатович».

По детской привычке стучу, прежде чем зайти. Не дождавшись приглашения, опускаю ручку.

Отец разговаривает по телефону, поднимает правую руку, давая понять, чтобы оставался на месте. Спасибо, что не выгнал за дверь. Как в детстве. Мне двадцать пять, успешный бизнесмен, в подчинении пара сотен человек, и это только в офисе, не считая простых рабочих.

Сейчас стою как провинившийся мальчишка. Ужасно раздражает. Отец заканчивает разговор, не спешит переходить к объятиям. Вообще говоря, он и раньше не славился чувствами к родным, повторяя: «Это слабость! Родился мужчиной, так будь им, а не пародией с розовыми соплями». Только Иштар, его маленькая копия, входит в группу исключений.

Делает запись в блокноте, чиркая ручкой. Время быстро прошло, но он совсем не изменился. Все такой же властный, с холодным, расчетливым взглядом, стальным голосом. Темно-синий костюм сидит как влитой. Ни одного намека на полнеющее брюхо.

Человек без возраста, только серебристые нити в густых волосах свидетельствуют о годах.

— Сын! — отрывается от записей, раскрывает объятия. Улыбается, и морщинки собираются в уголках глаз.

Ищет свой костыль, опирается на него, вставая. Поражает. Даже после страшной аварии, когда все пророчили, что не сможет даже сидеть, так как отец наполовину собран из титановых пластин, назло всем встал и пошел.

— Отец! — подаюсь ему навстречу.

Отцовские объятия. Раньше мечтал об этом, но теперь знаю, что он все делает по инерции, потому что так надо.

— Почему не приехал на ужин в резиденцию после свадьбы?

— Был занят!

— Мать скучает, все-таки столько лет в разлуке.

— Инесса! — перебиваю. — Инесса!

— Спустя столько времени вернулся, но ведешь себя как ребенок. Она тебя вырастила. Имей уважение. От тебя не убудет, если назовешь ее матерью.

— Женщина, родившая, была матерью… Потом — пш-ш-ш — испарилась. Ушла, не оставив весточки. Одной с головой хватило. Но не будем о старом.

Горечь сказанного остается на языке. Отчаянно желаю обрести хладнокровие к этой теме, как ко всему в жизни. Не выходит. Старый нарыв, вроде излечил, но через время происходит ремиссия.

Вина клокочет яростью. Постоянно нарушает мой шаткий покой. Выжигая все глубже шрамы. Если бы не взял то долбаное оружие, ничего не было бы. Хоть все и говорили обратное, но глаза выдавали их реальное мнение.

Большую цену заплатили за условное наказание. Вся империя, которую строили прадед, дед и отец, осталась едва не в руинах. Всеобщее презрение ломало, но я держался, ведь мужчины не плачут.

Не мог попадаться матери на глаза, слышал за дверью, как она убивалась. Проклиная все в округе. Она перестала спускаться вниз и даже есть.