Воздух перед скафандром замерцал, и в его темноте начало расти еще более густое пятно, словно приближавшееся из бесконечной дали, оно росло и росло, пока не приняло форму черного бриллианта, зависшего за щитком визора. Блайт уже понял: подобные появления — или проявления — означают, что его слова чем–то заинтересовали ИИ. А еще, похоже, так Пенни Роялу было легче загружать информацию в мозг человека.

— Верно, — сказал ИИ.

— Это же… как отрицательная энергия… часть тепловой смерти Вселенной?

Теперь слов не последовало, только картинка безбрежного пространства, засунутого целиком в его несчастную голову: галактики и туманности рассыпались перед ним, их свечение таяло в бесконечной тьме… Вернувшись в здесь и сейчас, Блайт обнаружил, что стоит на коленях, — и догадался, что был прав.

Не поднимаясь с пола, он, верный принятому решению, продолжил:

— И мы собираемся доставить этот груз обратно в реал, когда через четыре часа выйдем на поверхность.

— Да.

— И это… опасно?

Теперь он получил изображение звезды класса G, а на периферии, как подтекст — поверхность обитаемой планеты. Он видел, как некая волна врезалась в солнце, покоробив его, видел, как расползается по звезде рябь, как она начинает проваливаться внутрь себя — точно гниющее яблоко в фильме, запущенном на большой скорости. А в «подтексте» небо потемнело, по нему поползли тучи, наступила зима. Он видел, как умирают и истлевают растения, но, когда все сковал мороз, даже разложение прекратилось. Океаны превратились в лед, пурга замела трупы животных…

«Какого черта?»

Блайт попытался прогнать изображения, и они постепенно потускнели, но он с упрямой настойчивостью продолжил расспросы:

— Но этого не случилось, когда мы подошли к Самому Смаку…

— Я удержал энтропийный эффект в равновесии, установив контуры Калаби–Яу У-пространственного двигателя в непосредственной близости с У-пространственным поглотителем энергии.

«Ну хоть что–то». По крайней мере черный ИИ не попытался впихнуть в его мозг это.

А Пенни Роял продолжил, и Блайт почувствовал, что ИИ получает удовольствие от собственных объяснений:

— Если бы реакция короля не была такой, какая нужна мне, возникла бы необходимость переместить контуры Калаби–Яу. В результате тридцать кораблей Королевского Конвоя оказались бы в абсолютной тьме и полностью обездвижены — вся энергия газового облака ушла бы, и газы перестали бы излучать. А мне потребовалось бы подыскать другой способ снабжения Свёрла той информацией, которую я хочу, чтобы он имел.

«Так, понятно, ты не послал письмо, которое я хотел, чтобы ты послал, поэтому вот тебе термобомба». Блайт едва подавил идиотский смешок.

— Но отрицательную энергию все равно надо… сгрузить.

— Да, капитан Блайт, — ответил Пенни Роял.

На этот раз в голове человека возникло воспоминание, чужое воспоминание: Блайт обнаружил себя стоящим в каком–то государственном научном музее и глядящим на голографическую звездную карту. Нажав какую–то кнопку, он сфокусировался на планетарной системе и помеченной расширяющейся звезде, расположенной в четырех световых годах от системы, называвшейся Ребус. А звезда носила имя Шестой Башмачник. И сразу оттуда Блайт шагнул в детские воспоминания — он шел к арке планетарной информационной базы, глядя на плакат «Читай и учись».

Со стеклянным звоном бриллиант погрузился в глубину скафандра и, мигнув, исчез, а Блайт понял, что аудиенция завершена. Пенни Роял говорил — по–своему, но беседа никогда не бывала длительной. Блайт подозревал, что Пенни Роял, как и многие ИИ, считал простую людскую болтовню скучной, неинтересной и утомительной и склонен был выдавать чуть меньше требуемой человеку информации, вынуждая того таким образом думать и предпринимать исследования. С пересохшим ртом и скрученными от ужаса кишками Блайт вернулся в рубку. Пенни Роял, решил он, пытается мыслить проще, но он слишком нравоучителен, слишком педантичен и всегда раздражает и разочаровывает. А еще капитан никак не мог избавиться от страшной мысли о том, что ИИ собирается аннигилировать Солнечную систему.

«Я должен распутать прошлое до самого начала, и к началу же я пойду дальше, — загадочно ответил черный ИИ. — Тогда все здесь будет сделано, и события потекут своим чередом к логическому завершению».

Свёрл раз за разом прокручивал в памяти слова Пенни Рояла — слова, обнаруженные в сознании Изабель Сатоми, бывшие сообщением ИИ ему, Свёрлу. Одновременно он проверял и перепроверял другие источники. На экранах крутилась старая запись: прадоры атакуют массивную государственную конструкцию, напоминающую — как сказали бы люди — гигантскую гармошку, самую большую из когда–либо сделанных, насчитывающую почти сто тридцать километров из конца в конец, сорок восемь в ширину и двадцать четыре в глубину. По обе стороны виднелись ряды парных квадратных отверстий — гигантских выходов для конечной продукции. Это был один из величайших людских заводов–станций, печально знаменитый Цех 101. А еще — Свёрл не сомневался — именно то начало, о котором говорил Пенни Роял, поскольку отсюда и появился черный ИИ.

Пройдясь по ссылкам, Свёрл сполна прочувствовал мрачную иронию ситуации: станция представляла собой величайший прадорский страх как совокупность всех военных усилий Государства. Этот завод ежечасно производил оружие смерти и рассеивал его по Вселенной: дредноуты, истребители, ударные корабли, дроны, дроны–убийцы… Цех 101 задерживал прогресс прадоров, ухитряясь выпускать по одному некрупному, но мощному судну каждые восемь секунд. А попытка прадоров захватить завод обошлась им слишком дорого — сколько не стоила ни одна из операций за всю войну.

Свёрл смотрел запись. Отражая атаки прадорского флота, Цех 101 выплевывал суда в невероятных, несметных количествах. Они пылали, как раскаленное железо; при подобных температурах органические формы жизни вообще немыслимы. Сперва эти корабли тщательно оттачивались под определенные задачи, но в ходе сражения практически превратились в тяжелые бронированные снаряды, лишенные У-пространственных двигателей, причем их боевые средства и количество использованных материалов сильно варьировались, целиком завися от того, какое сырье поступало на завод через грузовой телепорт. Но это были мыслящие снаряды, приносившие в жертву свои короткие жизни во имя защиты станции. Свёрл даже поморщился, увидев превращенные в лепешку прадорские дредноуты — броня не пробита, но все внутри мертво. В пространстве плясало столько лазерных лучей, что казалось, вот–вот родится новая звезда. Многочисленные взрывы то и дело меняли боевые порядки, вакуум заполнился обломками и каплями расплавленного металла. Бронированные прадоры сгорали внутри своих скафандров. Первенцы–камикадзе сновали, как хищные рыбы, но взрывались, не добравшись до цели, натыкаясь на мощные лазерные лучи. И тут один из камикадзе проскользнул сквозь оборонительную сеть.

Колоссальный взрыв прогремел у самого борта станции, ударная волна накрыла ближайшие корабли, разметав добрую четверть строя защитников. И все равно гигатонное ПЗУ потеряло большую часть энергии, которую поглотили и переслали на станционный телепорт проекторы силового поля. В результате взрыв лишь вырвал солидный кусок обшивки строения. Тем временем корабли, по–прежнему выпускаемые заводом, воспользовались беспорядком и врезались в ряды прадоров, сея хаос. Они вынудили нападавших отступить. Свёрл вспомнил, какое унижение чувствовал тогда, удирая на своем поврежденном истребителе, капитаном которого был до обретения этого дредноута. Еще он вспомнил последний взгляд, брошенный им на Цех 101. Вспомнил, как вспыхнули включившиеся гигантские двигатели, повлекшие станцию прочь, вспомнил, как завод нырнул в У-пространство, встряхнув космос на световые годы вокруг.

Цех 101 уцелел в той стычке — Свёрл сам это видел. Что отрицали государственные источники — в частности, статья некоего Гордона в сборнике «Как оно есть». Свёрл заново просмотрел ее: