— Слишком глубоко копаешь, — шепнул мне кто–то, и вычислительные мощности отключились.

Я задумался о тройственной комбинации лекарств, наномехов и адаптогенов для стимуляции роста ампутированных конечностей и удаленных органов.

— И хватит, — продолжил тот же голос, и я узнал Свёрла.

Я резко пришел в себя, понимая, что действительно хватит и что дальнейшее промедление будет стоить многих жизней. Доступ к системам снова открылся, но я в них больше не нуждался. Орда жертв Пенни Рояла отступила, их воспоминания отхлынули, как стремительный отлив, оставив болезненное сожаление о потере добавочных знаний. Однако секунду спустя я понял, что отлив унес не весь мусор и сброшенные с корабля грузы: чужие навыки, необходимые для решения задачи, остались при мне. Внезапно я принял как факт всю протяженность моего существования, так, словно и не провел целый век, запертый в искусственном рубине, а прожил каждую секунду этого срока. Какая–то доля тех тысяч, что были заключены в шипе, осталась со мной, отпечаталась в сознании.

— Пора приступать к работе, полагаю, — сказала вставшая рядом Рисс.

Ее черный глаз был открыт. И не только глаз. На коже дрона я заметил ряд дырочек, в которых поблескивали внутренности. Размер отверстий точь–в–точь соответствовал размерам склянок, зажатых в моей руке.

Ну конечно, вот и мой способ доставки.

Вывинчиваясь из узкой щели между стеной и приоткрывшейся бронированной дверью, Рисс чувствовала себя беременной, наполненной, готовой к действию. И все–таки это было не совсем то. Да, энзимы, губящие прадорские ткани, походили на фтористоводородную кислоту, которой она иногда пользовалась во время войны, а микросферы с их содержимым немного напоминали яйца паразита, но сейчас Рисс отправлялась в поход не для того, чтобы вселять ужас в сердца и прочие органы прадоров. Она не собиралась заражать ненавистного врага дикой, чудовищной смертью. Сейчас Рисс несла добро.

Возможно, неудовлетворенность проистекала из того, что забрал у нее Пенни Роял. Возможно, даже загрузись она яйцами паразита и кинься жалить злодеев–прадоров, и то Рисс не почувствовала бы то, что должна чувствовать. Возможно, ничто, заполняющее ее внутренние емкости и кладовки, не заполнит иной пустоты. Рисс знала: то, что она ощущает, — и уже давно — сродни человеческой депрессии. Той депрессии, какой она была до того, как ее стало возможно стереть пятиминутным ментальным переформатированием — когда ничто не удовлетворяет, ничто не приносит радости и все кажется серым. Как и некоторые люди, боровшиеся со сплином, Рисс в качестве противоядия пыталась чем–то заниматься, делать свое дело. Она, как и люди, надеялась, что физическая активность поможет выработке эндорфинов, победителей хандры.

Впереди показалась женщина, которую Рисс уже видела раньше. Женщина, сохранившая человеческую фигуру, но отрастившая прадорский панцирь. Сейчас, поскольку ее не поддерживало постоянное перепрограммирование иммунной системы, поскольку она не принимала антиэжекторы и прочие лекарственные коктейли, она умирала. Стоявшая на коленях, уронив голову, она представляла собой легкую мишень, но Рисс сперва решила изучить ее. Из стыков меж пластинами панциря сочился гной. Один сегмент — с руки — отвалился, обнажив пузырившееся кровью мясо. В теле женщины развивались многочисленные внутренние абсцессы, а там, где изнанка панциря соединяла вмонтированные пластины с костями, человеческая плоть разлагалась. Неожиданно женщина приподняла голову, и хотя все ее системы переполняли токсины, а мозг в черепе распух, она, оказывается, сохранила дар речи.

— Убей меня, — выдохнула она.

Из уголка ее рта побежала коричневая слюна.

Рисс сделала выпад яйцекладом, вонзив его в грудь женщины, пробив панцирь и попав точно в сердце. Это было рискованно, поскольку такая рана вполне может убить, если военный нанокомплекс не поторопится, но Рисс решила, что выгода от ускоренного распространения препарата по телу перевешивает опасность.

Удар, инъекция — и дальше, дальше, к лежавшему на полу «моллюску», слабо сучившему прадорскими ногами. Рисс не медлила: удар, инъекция, дальше. Никакого оргазмического освобождения. Она не испытывала удовлетворения, выполняя свою функцию. Рисс двигалась, ускорившись и не задерживаясь для изучения — так она действовала на прадорском корабле, когда жертвы находились повсюду. Некоторые «моллюски» технически были мертвы — вроде того, которого Рисс нашла в клетке рядом с трупами двух обычных людей. Однако это лишь в соответствии со старым определением смерти, подразумевающим остановившееся сердце и постепенное синаптическое разложение. У людей, напичканных нанокомплексами и микросферами, препаратами гибернации и устраняющими повреждения наноботами, еще был шанс. Человеческая смерть теперь определялась как невосстановимое состояние — а в наши дни человеческий разум и тело невосстановимы только после полной аннигиляции.

— Что ты за черт?

Голос раздался, когда Рисс закончила с «моллюском» в тюремной клетке. Из–за стеклянного сосуда с извивавшимися пиявками Спаттерджея выступил прятавшийся там мужчина.

— Я Рисс, — ответила дрон и двинулась дальше.

Нормальный человек не представлял для нее интереса.

Один за другим «моллюски» испытывали на себе укол яйцеклада Рисс, но она начала чувствовать, что просто прививать тех, на кого натыкаешься, — неэффективно. Дрон задержалась, озирая окрестности и отмечая всех присутствующих, и выбрала оптимальный курс. Впрочем, двинувшись по намеченному маршруту и обнаружив, что гонится за женщиной — «моллюском», оказавшейся поактивнее своих сотоварищей, Рисс провела перерасчет — с учетом температуры тела, частоты сердцебиения и прочих признаков общего состояния здоровья. Составленную карту пришлось перечертить, выбирая тех, кто казался наиболее близким к смерти. Базис невелик, но время ее ограничено, и этот путь в данных условиях — наилучший.

Сделав еще сотню прививок, Рисс отправилась назад — пополнить запасы вакцины, которую Спир уже должен был приготовить. По дороге она налетела на «моллюска», ранее пытавшегося оторвать собственные ноги. Сейчас он растянулся в паре метров от своих прадорских частей. Перед дроном–змеей лежал обнаженный мужчина без ног, с короткими культями рук и отсутствовавшей челюстью. Серебристо–белая кожа затянула обрубленные бедра, легла поверх дыры в животе, покрыла руки до самых плеч. Очевидно, ему удалось немного отползти от прадорских ног и панциря, отбросив по пути жвала, прежде чем подействовал препарат гибернации. Со стороны прадорских кусков доносилось шипение, над ними поднимался пар. Они разлагались прямо на глазах дрона. Энзимная кислота безжалостно растворяла «привои», превращая их в медленно расползавшуюся липкую лужу.

«Потрясающе».

Рисс на миг ощутила прилив чего–то, отличного от ее привычной угрюмости, постоянного мрачного настроения… что–то вроде возбуждения. Так необычно, так неожиданно было это чувство, что она немедленно пришла к решению. Спир сотворит ровно столько препарата, сколько потребуется, чтобы разобраться с людьми–моллюсками, и больше делать не станет. Однако он ведь выпустил опытную партию исходной энзимной кислоты — той, которая растворяла и человеческие ткани, — и не уничтожил ее. Нет, он убрал ее в сейф–аптечку в операционной Тэйкина. Аптечку Спир запер чип–ключом, но это не проблема для дрона, способного проникать на прадорские корабли и станции. Рисс заберет препарат и спрячет в себе, чтобы держать наготове.

Женщина, которую дрон ужалила первой, лежала на спине, внешний панцирь слезал с нее большими пластами.

Но обнажившаяся плоть теперь не сочилась кровью, ее тоже покрывала та самая серебристо–белая кожа. Обычный человек, уже виденный Рисс раньше, стоял над женщиной, глядя на нее с ужасом и восхищением. Она впала в спячку, как и предыдущий «моллюск», — приблизившаяся Рисс уловила одно лишь биение сердца и никаких иных признаков жизни. Рисс скользнула в дом, мужчина последовал за ней.