– Нам необходимо оценить ее состояние накануне переезда, – сказал Дэн, – и двое членов семьи пожелали присутствовать. Это внучка мисс Рейнолдс и ее муж. Прошу простить за столь поздний визит, но иначе не получилось. Они оба уже скоро будут здесь.

– Я знакома со Стоунами, – сказала старшая медсестра. – Это очень милые люди. Люси так заботится о своей бабушке. Кончетта – необыкновенная личность. Я читала ее стихи. Они просто бесподобны. Но если вы ожидаете что-то услышать от нее самой, джентльмены, то вас ждет разочарование. Она впала в кому.

Ну, это нас не остановит, подумал Дэн.

– И к тому же… – Сестра с сомнением посмотрела на Джона. – Не знаю, следует ли мне говорить это…

– Продолжайте, – сказал Джон. – Я еще не встречал старшей медсестры, которая не знала бы, каков расклад.

Она улыбнулась ему в ответ, потом повернулась к Дэну.

– Я слышала только положительные отзывы о хосписе Ривингтон, но у меня есть сомнения, что Кончетту туда отправят. Даже если она проживет до понедельника, едва ли стоит куда-то перевозить ее. Будет милосерднее дать ей спокойно закончить свои дни здесь. Простите, если я говорю лишнее.

– Ни в коей мере, – ответил Дэн, – и мы обязательно примем во внимание вашу точку зрения. Джон, спуститесь, пожалуйста, в вестибюль и проводите чету Стоун наверх, когда они приедут. Я могу начать без вас.

– Вы уверены?..

– Да, – ответил Дэн, бросая на него выразительный взгляд. – Полностью уверен.

– Она в девятой палате, – сообщила старшая медсестра. – Одноместная в дальнем конце коридора. Если я вам понадоблюсь, нажмите кнопку вызова.

На двери палаты номер девять действительно значилась фамилия Кончетты, но уже отсутствовали листы с рекомендациями по лечению, а показания монитора под потолком не внушали оптимизма. Дэна окружили знакомые запахи: освежителя воздуха, антисептика и неизлечимой болезни. Последний пел в его голове словно скрипка, способная издавать лишь одну высокую ноту. Стены палаты были увешаны фотографиями, на многих из которых присутствовала Абра всех возможных возрастов. На одном снимке группа малышей с широко раскрытыми ртами наблюдала, как фокусник достает из шляпы белого кролика. Дэн не сомневался, что фото сделали в тот знаменитый день рождения – в День ложек.

В окружении этих фотографий спала, приоткрыв рот, исхудавшая женщина с перламутровыми четками между пальцами. Оставшиеся на ее голове волосы были такими тонкими, что почти сливались с наволочкой подушки. Ее кожа, когда-то оливковая, пожелтела. Грудь под ночной сорочкой едва шевелилась. Дэну хватило одного взгляда на нее, чтобы понять: старшая медсестра действительно знала расклад. Будь здесь Аззи, он бы уже лежал, свернувшись, рядом с обитательницей комнаты, дожидаясь, когда придет Доктор Сон, чтобы возобновить ночное патрулирование коридоров, где не было ничего, кроме тех таинственных вещей, которые доступны лишь кошачьему зрению.

Дэн присел на край кровати, отметив, что единственным препаратом, который еще вводился внутривенно, был физраствор. Помочь ей могло лишь одно лекарство, но в больничных аптеках его не держали. Трубка капельницы съехала. Дэн поправил ее. Потом взял женщину за руку и всмотрелся в ее лицо.

( Кончетта)

Ее дыхание на мгновение сбилось.

( Кончетта вернитесь)

Под тонкими потемневшими веками шевельнулись глазные яблоки. Должно быть, она вслушивалась; вероятно, видела свои последние сны. Скорее всего ей снилась Италия. Как она склоняется над колодцем во дворе дома и вытаскивает ведро, полное холодной чистой воды. А над головой сияет жаркое летнее солнце.

( Абре нужно чтобы вы вернулись и мне тоже)

Это было все, что он мог сделать, и Дэн не знал, достаточно ли этого окажется, пока глаза женщины не начали медленно открываться. Сначала они смотрели в пустоту, но постепенно в них появилось осмысленное выражение. Дэн видел такое прежде. Таинство возвращения сознания. Не в первый раз он задумался, откуда оно берется и куда уходит потом. Смерть была не меньшим чудом, чем рождение.

Рука, которую он держал, напряглась. Глаза посмотрели на Дэна, и Кончетта улыбнулась. Едва заметно, но улыбнулась.

– Oh mio caro! Sei tu? Come e possibile? Sei morto? Sono morta anch’io?.. Siamo fantasmi?

Дэн не говорил по-итальянски, но это не имело значения. Смысл ее слов отозвался у него в голове.

О, мой дорогой! Это ты? Как такое возможно? Ты мертв?

А я?

И после паузы:

Мы стали призраками?

Дэн наклонился и прижался щекой к ее щеке.

Он что-то прошептал ей на ухо.

И через какое-то время она шепотом ответила ему.

Их разговор был коротким, но предельно содержательным. Кончетта говорила в основном по-итальянски. Под конец она подняла руку – пусть и с огромным трудом, но ей это удалось – и погладила его по заросшей щетиной щеке. Она улыбалась.

– Вы готовы? – спросил он.

– Si. Готова.

– Бояться совершенно нечего.

– Si. Знаю. Я рада, что вы пришли. Скажите мне еще раз, как вас зовут, signor.

– Дэниел Торранс.

– Si. Вы просто дар Божий, Дэниел Торранс. Sei un dono di Dio.

Дэну оставалось надеяться, что так и было.

– Вы дадите мне это?

– Si, конечно. Все, что угодно, если это нужно Абре.

– А я дам вам то, в чем нуждаетесь вы, Четта. Мы вместе выпьем из одного колодца.

Она закрыла глаза.

( я знаю)

– Вы просто заснете, а когда проснетесь…

( все будет лучше чем прежде)

Контакт оказался даже сильнее, чем в ночь ухода Чарли Хейеса, – он почувствовал это, когда мягко взял ее ладони в свои, ощутив прикосновение гладкой поверхности четок. Где-то огни гасли один за другим. И это было правильно. В Италии маленькая девочка в коричневом платье и сандалиях доставала холодную воду из колодца. Она очень походила на Абру, та девочка. Лаяла собака. Il cane. Ginata. Il cane si rotolava sull’erba. Лаяла и каталась по траве. Смешная Джината!

Кончетте было шестнадцать, и она была влюблена, или тридцать, и она писала стихи, сидя за кухонным столом душной квартиры в Куинсе, а с улицы доносились крики детворы; ей было шестьдесят, и она стояла под дождем, глядя на сотни тысяч ниспадающих нитей из чистейшего серебра. Она была своей матерью и своей правнучкой, и настало время для великой перемены, для начала великого путешествия. Джината каталась по траве, а огни

( поторопитесь пожалуйста)

гасли один за другим. Дверь открывалась,

( поспешите пожалуйста пора)

и из-за нее до них доносилось таинственное, ароматное дыхание ночи. Над ними светили все звезды, что были когда-либо.

Он поцеловал ее в холодный лоб.

– Все хорошо, cara. Вам нужно поспать. Сон принесет облегчение.

Потом он стал ждать ее последнего вздоха.

И дождался.

Он все еще сидел на том же месте, держа ее руки в своих, когда дверь палаты распахнулась и вошла Люси Стоун. Ее муж и педиатр ее дочери следовали за ней на некотором расстоянии, словно опасаясь, что их опалит огнем страха, ярости и злости, который окружал Люси мощной, почти видимой аурой.

Она вцепилась Дэну в плечо, вонзив ногти в плоть под рубашкой.

– Немедленно отойдите от нее. Вы ее не знаете. Вы не имеете никакого отношения к моей бабушке, равно как и к моей до…

– Говорите тише, – сказал Дэн не оборачиваясь. – Здесь скончался человек.

Бушевавший в Люси гнев мгновенно улетучился, и она как-то сразу расслабилась. Опустилась на край кровати рядом с Дэном и посмотрела на восковую камею, в которую превратилось лицо ее бабушки. Потом перевела взгляд на изможденное, небритое лицо мужчины, державшего мертвые руки, по-прежнему перевитые четками. Слезы крупными прозрачными каплями покатились по ее щекам.