На высокого, худощавого Когуруна думать не хотелось. Мне всегда казалось, что он старше названных братьев. Часто вдумчивый, осторожный… сдержанный. Сколько он уже у власти? Когурун скорее меня на глупость подтолкнул бы, воспользовался незнанием мира, выставил виноватой, но избавился хладнокровно, без показательного трагизма. А тут из отравления шоу хотели устроить. О пламени аспида я помнила немного, но понимала, что умирала бы в сильной агонии, и никто бы не помог. Никакие духи, никакое противоядие.
Человеческая девушка из гильдии алхимиков Пламя Аспида скончалась от пламени аспида… И даже ни разу не смешно.
Послышались шаги за дверью, шорканье и, кажется, плач. Волтуар отвел меня вглубь комнаты, ближе к выходу на террасу, а затем вернулся к двери. Она распахнулась без стука. Стражники заволокли в комнату девушек.
– Как и приказали, отыскали обеих, – сходу стал отчитываться темноволосый эльф. – Но на бокалах следы только этой.
Позванивая начищенными доспехами, толкнул в центр комнаты девочку помладше. Она упала, мгновенно перевернулась и не отрывая взгляда от стражника начала отползать в мою сторону.
– Пожалуйста, пощадите, – заливаясь слезами, прохрипела девушка постарше.
В крепком захвате второго эльфа она даже не брыкалась, только натягивала длинный оборванный рукав скромного платья, будто пыталась его непослушными пальцами прилепить на место. Ее колотило всем телом, на покрасневшем подбородке кровоточила свежая ссадина.
Первая девчонка до меня не доползла: заметила, узнала. В круглых глазах отразился ужас, и она отскочила в сторону, ударилась спиной о шкаф, а затем села, скрючившись на полу, и завыла, пряча лицо в поцарапанных ладошках. Пока она рыдала, все молчали. Я тоже, пытаясь вспомнить, откуда знаю этих девушек. Та, что помладше, со светлыми кудрями, собранными в пучок, поднесла мне поднос с вином в зале. Ее я будто уже видела давно, но как‑то смутно. А вторая…
Раскрасневшийся курносый нос, опухшие от слез глаза, волосы кудрявые и немного темнее, чем у ее подруги. Подруги?.. Вероятнее, младшей сестры. У обеих губы одной формы – тонкие, но очерченные; носы одинаково вздернуты; лбы широкие.
– Пожалуйста, пощадите, – чуть громче повторила девушка, сильно выгнув светлые брови и поджав губы так, что округлый подбородок покрылся частыми морщинками.
Ее заколотило сильнее, а затем она бросилась к сестре, но стражник удержал и рывком надавил на плечо. Она упала на колени, звучно ударяясь о твердый пол и расшибая ладони, – и я поняла.
Вспомнила, как фрукты из ее корзины выпали и покатились по пыльной дороге в разные стороны. Как она испуганно охнула, мгновенно присаживаясь, чтобы воровато подхватить упавшее и положить в корзину, будто ничего не роняла. Как выразительно выгнулись ее брови, а затем затрясся подбородок, когда она осознала, что у ее преступления были свидетели. Потом звучал перепуганный голос, когда мы с Айвин помогали собрать все рассыпанное в кучу. Она умоляла нас ничего не рассказывать Сиелре, сбивчиво лепетала о больном братишке и скромном доходе родителей. Кто они? Кажется, что‑то связанное с лесниками: собирают ягоды, грибы, дичок – дешевую мелочевку. Служба у Сиелры помогает всей семье побороть болезнь брата, выходить его. Кажется, так…
От этой очевидности в глазах помутнело, потемнело. Голова немного закружилась, тошнотворный комок поднялся в горле. Я снова посмотрела на старшую девочку, и поняла, что не могу злиться на нее. Ни на нее, ни на ее младшую сестру.
В голове отчетливым воспоминанием вспыхнул обычный разговор из такого далекого прошлого, когда я была счастлива в беззаботности:
– Таблетки пил?
– Забыл.
– Малой, ну ты совсем оборзел? Две недели на больничном, за компом безвылазно!
– Мама нажаловалась?
– Папа, блин! Я суп приехала тебе сварить. Дачу замело, папа сказал, что приедут, как смогут. И носки надень, гриппозный!
Наверное, я бы не смогла убить, если бы Егору нужны были деньги, чтобы победить болезнь. Хотя… Смотря кого убивать. Если маньяка, то поборолась бы с собой?
Кто я для этих девочек, воспитанных в жестоком Фадрагосе? Как они относятся ко мне?
Захотелось наброситься на ревнивую, мстительную шан’ниэрдку прямо тут. Я сжала кулаки, посмотрела на нее, шагнула вперед, но увидела Кейела и замерла. Он прижимался к стене, его взгляд скользил по всем осторожно, а сам он будто жалел, что оказался сейчас в этой комнате. И я отступила, следуя его примеру: сидеть тихо и не высовываться, если не попросят. Тоже обратила внимание на лица присутствующих. Рыжему эльфиору явно нравилось представление – он, видимо, всегда доволен, если есть зрелище; двое шан’ниэрдов рядом с ним перешептывались улыбаясь. Остальных мужчин рассматривать даже не стала. А Сиелра выглядела оскорбленной до глубины души: пустой взгляд, чуть выпяченные губы, ровная спина и частые горестные вздохи.
Акеон неспешно приблизился к сидящей на полу девочке, и я напряглась, заметив, что его обычно пухлые губы превратились в тонкую, побелевшую полоску. Старшая девочка снова дернулась, поднялась в полный рост, но ее остановил Волтуар, вытянув руку перед ней, и она смиренно опустила голову. Акеон присел возле младшей на корточки, осторожно убрал хрупкие ладони от лица, открывая его.
– Почему ты пыталась отравить почтенную? – вкрадчиво спросил он.
Она всхлипнула, подтянув ноги к себе ближе, но молчала, будто воды в рот набрала.
– Не скажешь?
Покачала головой и опять всхлипнула, отворачиваясь.
В комнате стало так тихо: слышались только шуршание одежд и легкий шелест ветра.
– Принесла клятву? – поинтересовался Волтуар, не опуская руки.
Девчонки закивали одновременно, с надеждой уставившись на него.
– Тогда, о чем можете рассказать? – обратился к старшей.
– У нас брат умирает! Ему и шести периодов нет! Мы из…
– Что вы можете рассказать о яде? – перебил Когурун, сцепив в замок руки за спиной и приподняв волевой подбородок.
Девушка замолчала, испуганно посмотрев на сестру. Я видела, как она сдерживалась, прятала глаза, склоняя голову, чтобы не разоблачить младшую.
Они что‑то знают… Почему покрывают Сиелру, когда уже в любом случае лишатся рабочего места? Для чего рискуют собой?
Муж Сиелры встал и направился к шкафу, где стоял графин с водой и стаканы.
Правители тоже заметили этот испуганный взгляд и дружно посмотрели на младшую девочку. И стало как‑то ощутимо прохладнее. Под сердцем тягостно заныло в нехорошем предчувствии. Возникла мысль, что неплохо было бы перенести разбирательства на завтра, когда все немного успокоятся.
Акеон убрал коготками с опухшего личика мокрые, налипшие от слез кудри и попросил:
– Говори, что знаешь.
– Она не хотела! – не выдержала старшая, едва не притопнув ногой, но вовремя отступила, сжимая подол платья в кулаках. – Это я! Я попросила ее отнести бокалы почтенной!
– Не правда! – звонко воскликнула вторая, вскинув голову. И глядя прямо Акеону в глаза, залепетала на одном дыхании, словно выучила: – Яд я разливала! Бокал я отдавала! И отравить я хотела! Фари не виновата! Она яд не трогала! – И даже вцепилась в белоснежный рукав правителя двумя руками. – Не трогала она! Это я все! Духами клянусь, я виновата!
– Заткнись! – крикнула Фари, снова упав на колени и сложив руки на груди. – Замолчи сейчас же! Что же ты делаешь?!
Духи сложились в знакомый рисунок перед лицом… совсем ребенка. Она, наверное, младше Егорки, а может, ровесница. Просто мальчишки в какой‑то момент быстро взрослеют, вытягиваются, крепнут…
Волтуар сжал плечо Фари, и она закусила губу, а через секунду зажмурилась и разрыдалась. Так же громко и горько, как недавно рыдала ее сестра. Девичий вой сковал меня: я прислушивалась к неразборчивым словам и, кажется, постепенно сходила с ума. Сквозь слезы она обращалась к родителям, просила у них прощения, клялась им в любви. И я не могла пошевелиться, словно завороженная слушала и представляла ее семью, вспоминала свою. Мысленно давно подошла к девушке, тоже опустилась перед ней на колени и обняла, прижимаясь щекой к ее мокрой щеке, и уговаривала не плакать.
