– Это как холм, поросший травой, – сказал я.

– Вы находились лицом к Рэнсому и Брукнеру. Что вы видели? Ведь в том районе были вооруженные столкновения.

И тут я вспомнил, что видел.

– У меня было такое впечатление, что за спиной Алана в кустах кто-то двигался.

– Очень хорошо, мистер Андерхилл. Вы видели этого человека?

– Мне показалось, что я видел движение. Было темно. А потом начался этот сумасшедший дом.

– Вы слышали когда-нибудь о человеке по имени Николас Вентура?

– Нет, – ответил я на секунду позже, чем следовало.

– Я так и знал, – сказал Маккендлесс. Он, судя по всему, понял, что я лгу. – Это молодой жулик, который попал во время беспорядков в неприятную историю на Ливермор-авеню. Кто-то отнял у него нож и чуть не сломал ему руку. – Маккендлесс улыбнулся мне. – Почти сразу после этого неизвестный позвонил из отеля «Сент Элвин» по телефону 911, но я не думаю, что это тот же человек, который напал на Вентуру, а вы?

– Нет, – сказал я.

– То, что случилось с Вентурой, наверняка имело отношение к беспорядкам, не так ли?

Я кивнул.

– Возможно, вы слышали об убийстве человека по имени Фрэнки Уолдо.

– Я действительно что-то об этом слышал. Если вы хотите знать, что я об этом думаю....

– Пока вы ничего об этом не думаете. Но неофициально могу вам сообщить, что Уолдо был связан через Билли Рица с торговлей наркотиками. И Риц был убит в отместку за убийство Уолдо.

– Вы думаете, вам действительно это удастся?

– Я не расслышал.

– Доказать, что Рица убили в отместку за Уолдо.

– Как я уже говорил вам, все в этой жизни политика. Кстати, офицер Беренджер нашел в подвале дома какие-то старые фотографии. Думаю, из этого может выйти что-то полезное, несмотря на ваши идиотские действия.

– Вы ведь не очень расстроены смертью Фонтейна?

Маккендлесс встал и отошел от стула. Сонни сделал шаг назад и посмотрел себе под ноги. Он был словно глухим и слепым.

– Знаете, что меня радует? – спросил Маккендлесс. – В сложившейся ситуации мне гораздо легче его защитить.

– Но вы так легко поверили, что он был Франклином Бачелором. А ведь у вас есть только свидетельство Эдварда Хаббела, о котором я вам рассказал. Мне это не совсем понятно.

Маккендлесс посмотрел на меня долгим взглядом, в котором ничего невозможно было прочесть. Потом посмотрел на Сонни, который гордо поднял голову, словно солдат на параде.

– Расскажите ему, – велел Маккендлесс.

– Детектив Монро обыскал сегодня утром квартиру детектива Фонтейна, – сказал Сонни, обращаясь к ярко освещенному окну. – Он нашел в столе документы на имя майора Бачелора.

Если бы я не знал, как больно мне от этого будет, я рассмеялся бы в голос.

– Интересно, не нашел ли он коробки с записями.

– Никаких коробок с записями нет.

– Готов спорить, теперь уже нет, – сказал я. – Примите мои поздравления.

Маккендлесс пропустил мои слова мимо ушей. Может быть, они и не уничтожили бумаги. Может быть, Фонтейн утопил их в туалете страница за страницей, прежде чем мы подошли к его старому дому.

– Пока вы здесь, к вам не допустят журналистов, – сказал Маккендлесс таким голосом, словно зачитывал мне мои права. – Администрация больницы будет перехватывать все адресованные вам звонки, и я поставлю у дверей офицера, чтобы вас не беспокоили. Через час офицер Беренджер принесет вам на подпись ваши показания, основанные на ответах на мои вопросы. Ведь так, Сонни?

– Да, сэр, – отозвался Сонни.

– И вы можете заказать себе билет в Нью-Йорк на тот день, когда вас выписывают. Вас отвезут в аэропорт на патрульной машине, так что, как только закажете билет, сообщите об этом офицеру.

– И все это в интересах моей безопасности.

– Ведите себя осторожнее, – сказал Маккендлесс. – Выглядите вы, если честно, не очень.

– Рад, что был вам полезен, – сказал я.

Маккендлесс и Сонни направились к двери.

Я открыл журнал и попытался возродить в себе интерес к климаксу. Некоторые симптомы были на удивление знакомыми – обильное кровотечение, усиливающаяся боль, депрессия. Автор особо упоминал внезапные вспышки гнева против авторитетных личностей, которые напоминали внешне ушедших на покой цирковых бойцов. Я понимал, что надо Маккендлессу, но меня немного озадачивали его настойчивые намеки на то, что должно было непременно быть больше трех выстрелов. То, что я сказал, вполне удовлетворило его, но я никак не мог понять почему. Потом я стал беспокоиться за Алана. Протянув руку к телефону, я попытался позвонить в Центральную больницу, но оператор извиняющимся голосом сообщил мне, что по приказу полиции мне разрешено только отвечать на звонки. Я раскрыл «Молодую девушку» и прочитал, что современная молодая женщина выходит замуж примерно в том же возрасте, что и раньше. Я хотел было перейти к «Долголетию», когда молодой коренастый офицер просунул в дверь голову и сообщил, что заступает на дежурство.

Мы сразу узнали друг друга. Это был офицер Мангелотти. Если не считать отсутствия белой повязки на голове, выглядел он так же, как при нашей последней встрече.

– Но никто не сказал, что я обязан с вами разговаривать, – он посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью. Складной стул скрипнул под ним, когда Мангелотти обрушил на него тяжесть своего тела.

4

Джеффри Боу, прорвавшись через пост внизу, появился у моей двери примерно через час после ухода Маккендлесса. Я ковырялся в холодной овсянке, которую принесли мне с кухни, то собирая ее в кучку, то размазывая по тарелке, когда до меня донесся голос Мангелотти.

– Нет. Проход запрещен. Убирайтесь отсюда.

Я подумал, что он пытается прогнать Джона Рэнсома, и крикнул:

– Эй, Мангелотти, впустите его.

– Нет, – сказал Мангелотти.

– Вы же слышали, что он сказал, – произнес до странности знакомый голос. Боу проскользнул мимо Мангелотти и заглянул в палату. – Привет, Тим, – сказал он, словно мы были старыми друзьями. Впрочем, может быть, мы уже успели ими стать – я поймал себя на том, что рад его видеть.

– Привет, Джеффри.

– Скажи офицеру, чтоб он дал мне пять минут, хорошо?

Мангелотти схватил Джеффри за плечо и отшвырнул его в коридор. Джеффри делал мне какие-то знаки над его головой, но Мангелотти снова толкнул его, и репортер исчез, а вскоре затихли и его протесты. Мангелотти был так зол на меня, что, вернувшись, с шумом захлопнул дверь.

Когда она открылась в следующий раз, я уже успел пожалеть, что не съел овсянку. На пороге стоял Сонни Беренджер с листком бумаги и планшетом.

– Ваши показания готовы, – сказал он, передавая мне листок с планшетом и доставая из кармана ручку. – Подпишите в любом месте внизу.

Большинство предложений начиналось со слова "я" и состояло не больше чем из шести слов. В каждом была по меньшей мере она опечатка, и грамматика оставляла желать лучшего. Это был краткий отчет о том, что произошло перед старым домом Боба Бандольера. Два последних предложения были такими: «Профессор Брукнер выстрелил два раза, попав в меня. Я слышал, что стрельба продолжается». Наверное, Маккендлесс заставил его переписать это не меньше трех раз, избавляясь от все большего количества деталей.

– Прежде чем подписать, я хотел бы внести кое-какие изменения, – сказал я.

– Что вы имеете в виду? – спросил Сонни.

Я написал «одним из них» после слов «попав в меня». Беренджер склонился над планшетом, чтобы прочесть, что я пишу. Сначала он хотел вырвать у меня ручку, но прочитав, расслабился. Поправив в последнем предложении грамматическую ошибку, я подписал показания.

Сонни взял у меня ручку и планшет, слегка озадаченный, но с явным облегчением.

– Просто подредактировал, – сказал я. – Ничего не могу с собой поделать.

– Лейтенант и сам любит редактировать, – сообщил Сонни.

– Я уже понял.

Сонни отступил на шаг от кровати и посмотрел на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта.