Как мог человек, вопрошала «Леджер», сделать то, что сделал Уолтер Драгонетт? Как могла Лиззи Борден сделать то, что она сделала? А Джек-потрошитель? И как мог Эд Гин – в «Леджер» помнили это имя – выкапывать женщин из могил и сдирать с трупов кожу? Раз профессор из Бостона не мог ответить на все эти безусловно важные вопросы, «Леджер» следует поискать других экспертов. И их оказалось не так уж сложно найти.

Психолог из психиатрической клиники из Чикаго высказал предположение, что «ни один из этих людей не отличался завидным психическим здоровьем» и что они расчленяли свои жертвы, чтобы спрятать следы содеянного. Психолог винил во всех бедах «оголтелую порнографию».

Криминалист из Нью-Йорка, написавший документальную книгу об одном из убийц-маньяков, считал источником преступлений «анонимность современной жизни». Священник из Миллхейвена считал, что все происходит из-за того, что общество утратило «традиционные религиозные ценности». Социолог из Чикагского университета – исчезновение семьи в традиционном понимании этого слова. Директор клиники психиатрической больницы Лейкшор утверждал, что убийцы-маньяки «путают секс и агрессию». Глава уголовной полиции Нью-Йорка считал, что такие преступления стали возможными потому, что в обществе стали потакать гомосексуализму и «извращениям вообще». Одни обвиняли во всем солнечные пятна, другие «окружающую человека обстановку экономического отчаяния».

Женщина с двухлетней дочерью на руках, стоявшая в толпе собравшейся у маленького белого домика на Двадцатой северной улице, считала, что Уолтер Драгонетт сделал это все, чтобы прославиться, и ему неплохо это удалось.

– Возьмите хотя бы меня, – сказала она. – Ведь я пришла сюда, не так ли? Ведь здесь сейчас творится история. Через полгода все, что мы сейчас здесь видим, войдет в какой-нибудь телесериал на втором канале.

Таковы были ответы, полученные «Леджер» на вопрос о том, как люди могут совершать подобные вещи.

Одна из статей утверждала, что «Глаза всего мира – от Эйкрона до Австралии, от Бойза до Британии, от Кливленда до Кантона смотрят сейчас на маленький одноэтажный домик в Миллхейвене». Соседи Уолтера с удовольствием давали интервью представителям Би-би-си и по меньшей мере трех телевизионных каналов. Один репортер из Филадельфии попросил жителя Двадцатой северной пояснить, что он имел в виду под словами «запах смерти». И тот дал ответ, за который тут же ухватились и другие репортеры: «Оттуда пахло очень дурно, очень, по-настоящему дурно».

Потом появилась статья, сообщавшая, что в штате Иллинойс пропали без вести девятьсот шестьдесят человек – мужчин, женщин и детей. Официальный представитель ФБР пояснил в ответ, что все совершеннолетние жители штата вполне имеют право не подавать о себе вестей, если им этого не хочется.

Администрация колледжа Аркхэм предупредила своих учащихся, чтобы они внимательнее отнеслись к возможности преступлений в студенческом городке, хотя, надо сказать, опрошенных студентов достаточно мало заботила собственная безопасность.

– Так странно, что это взволновало жителей города, – заявила Шелли Мэниголд из Висконсина. – Для меня гораздо страшнее думать о положении женщины в американском обществе, чем о том, что делает, запершись у себя в доме, какой-то чокнутый.

Еще «Леджер» сообщила, что в школе у Уолтера Драгонетта почти не было друзей, а оценки варьировались от "а" до «эф». Одноклассники вспоминали, что Уолтера отличало «странноватое» чувство юмора. В свое время он буквально бредил убийствами «Голубой розы» и даже баллотировался под этим именем на должность классного казначея, но набрал всего два голоса. В шестом классе он собирал на улице трупики мелких животных и тренировался, очищая различными способами от мяса их скелеты. В восьмом классе он по секрету показывал друзьям коробку из-под сигар, в которой лежали косточки, как он утверждал, руки пятилетнего ребенка. Те, кто видел, говорили потом, что на самом деле это была обезьянья лапка. В выпускном классе он как-то несколько дней притворялся слепым – приходил в школу в темных очках и с тросточкой, а потом однажды почти сумел убедить классного наставника, что страдает амнезией. За время обучения в старшей школе Карл-Стэндбург он дважды очерчивал мелом на полу спортивного зала контуры лежащих тел. Уолтер сказал Полу Фонтейну и сержанту Хогану, что это были контуры тел людей, которых он на самом деле убил, еще учась в старшей школе.

Драгонетт признался в том, что еще в семьдесят девятом году убил ребенка по имени Уэсли Драм после того, как занимался с ним сексом на заброшенной автостоянке. И еще, когда он учился во втором классе старшей школы, как раз в тот год, когда он баллотировался под именем «Голубая роза» на должность казначея, он убил одну женщину, которая подобрала его, когда Уолтер голосовал на дороге. Он заколол ее армейским кинжалом, когда женщина остановилась на красный свет. Уолтер не мог вспомнить ее имени, но точно помнил, что ударил ее прямо в грудь, а потом – еще два раза, пока до нее доходил постепенно смысл происходящего. Схватив ее кошелек, Уолтер выпрыгнул из машины за несколько секунд до того, как переключился сигнал светофора. Ему было очень стыдно, что он украл кошелек, и Уолтер с удовольствием вернул бы семье этой женщины четырнадцать долларов семьдесят восемь пенсов, которые нашел внутри, если бы кто-нибудь сообщил ему ее адрес.

Обе эти истории соответствовали хронике нераскрытых убийств Миллхейвена. Расчлененное тело пятилетнего Уэсли Драма (правда, обе кисти были на месте) нашли на заброшенной автостоянке за колледжем Аркхэм в семьдесят девятом году, а в восьмидесятом, когда Уолтеру Драгонетту было пятнадцать лет, из машины, задерживающей движение на перекрестке Двадцатой улицы и бульвара Аркхэм, извлекли тело тридцатичетырехлетней матери двоих детей Аннетт Балмер, умершей от глубоких ножевых ранений.

Уолтер с готовностью «оказывал полиции помощь», как назвала это «Леджер» в расследовании нераскрытых убийств прошлого.

Я продолжал листать газету, сознавая постепенно, что волен теперь делать все, что мне захочется. Эйприл Рэнсом выходила постепенно из комы, человек, признавшийся в ее убийстве, был арестован. Маленький сумасшедший монстр, называвший себя Мясником, будет теперь надолго отстранен от своих забав и удовольствий (или что он там испытывал, убивая людей и занимаясь сексом с их трупами). И никакого шестидесятилетнего отставного солдата, вернувшегося из Кореи или Германии, который бродит по Ливермор-авеню в поисках новых жертв. Никакого розового сада на заднем дворе домика убийцы в Пигтауне. Прошлое по-прежнему спало в могилах моих предков на Пайн-Нолл.

Я сложил газету и сделал официантке знак подойти к столику. Когда девушка зашла в мою кабинку, я сказал ей, что понимаю, почему сегодня так трудно сосредоточиться на работе.

– О да, – сказала она потеплевшим голосом. – В Миллхейвене обычно не случаются такие вещи. Это так неожиданно.

Когда я позвонил Рэнсому из вестибюля отеля, мне ответил электронный секретарь. Значит, Джон или еще спал или успел уехать в больницу.

Я вернулся к машине, сел за руль, свернул на Ливермор-авеню и, проехав под мостом, направился в сторону Шейди-Маунт.

Мне очень не хотелось возиться со счетчиком автостоянки, поэтому я свернул с Берлин-авеню на одну из боковых улочек и поставил машину перед небольшим домиком из красного кирпича. Из окна второго этажа свисал флаг, а к огромной арке над входной дверью была привязана желтая лента. Я пошел по пустой улице, гадая про себя, пришла ли в сознание Эйприл Рэнсом, и представляя, как она открывает глаза и спрашивает, где она и что с ней произошло.

Я вдруг ясно понял, что сегодня мой последний день в Миллхейвене.

Открывая дверь больницы, я задумался на секунду над тем, как назову свою незаконченную книгу. А потом, впервые за долгое время, книга вдруг проснулась к жизни внутри меня, и тут же захотелось написать главу о детстве Чарли Карпентера. Оно наверняка было сплошным кошмаром. Впервые за несколько месяцев я увидел своих героев в цвете и в трех измерениях, почувствовал, как они вдыхают воздух большого города, думая о том, что им необходимо в этой жизни.