– Я рассказывал тебе о Тиме Андерхилле, Эйприл, – сказал Джон, обращаясь к жене. – Он пришел тебя навестить. Тебе сегодня лучше? – Чуть отодвинув простыню, он взял в ладони безжизненные руки Эйприл. Я увидел на ее предплечье белые полоски бинта и пластыря. – Скоро ты окрепнешь достаточно, чтобы вернуться домой. – Джон поднял на меня глаза. – В прошлую среду, когда мне наконец разрешили увидеть ее, Эйприл выглядела гораздо хуже. Я думал, что она умрет в тот же день, но она выкарабкалась, правда, Элайза?

– Вне всяких сомнений, – подтвердила медсестра. – И с тех пор она борется за свою жизнь.

Рэнсом склонился над кроватью и стал разговаривать с женой ровным, успокаивающим голосом. Я отошел от кровати. Полисмен тут же выпрямился на своем стуле и угрожающе поглядел на меня. Рука его потянулась к блокноту, видневшемуся в нагрудном кармане.

– Комната для отдыха в это время абсолютно свободна, – сказала медсестра и улыбнулась.

Я прошел по извилистому коридору в большую комнату, уставленную зелеными диванами и креслами, здесь было также несколько деревянных столов. За столом в дальнем углу две толстые женщины в прилипших к телу футболках курили и играли в карты. Они задернули одну из штор на ближайшем к ним окне. Пожилая дама в сером костюме сидела на одном из кресел спиной к окну и читала роман Барбары Пин с таким видом, словно от того, что написано в книге, зависела вся ее жизнь. Я подошел к окну в левом углу комнаты, дама подняла глаза от книги и одарила меня куда более свирепым взглядом, чем мог бы даже присниться офицеру Мангелотти.

Я услышал за спиной шаги и, оглянувшись, увидел медсестру, приставленную к Эйприл Рэнсом, которая внесла в комнату какую-то черную сумку. Пожилая леди тоже посмотрела в ее сторону. Элайза Морган положила сумку на стол и сделала мне знак подойти. Порывшись в огромной сумке, она достала оттуда пачку сигарет и виновато взглянула мне в лицо.

– Здесь единственное место в этом крыле больницы, где разрешается курить, – произнесла Элайза почти шепотом. Она зажгла сигарету спичкой, бросила спичку в почерневшую медную пепельницу, выпустила облачко дыма и уселась в кресло. – Я знаю, это скверная привычка, но ничего не могу поделать. Курю по одной в час во время дежурства и одну после обеда – вот и все. Вернее, почти все, потому, что перед тем, как заступить на дежурство, я сижу здесь и курю одну за другой три-четыре штуки – иначе мне ни за что не выдержать первый час. Она наклонилась поближе и снова понизила голос. – Если миссис Ролинз посмотрела на вас свирепым взглядом, когда вы вошли, то это потому что она решила: сейчас вы начнете отравлять воздух. Я привожу ее в бешенство, потому что она считает, что медсестры вообще не имеют права курить, и, возможно, она права.

Я улыбнулся Элайзе – она была очень симпатичной женщиной всего на несколько лет старше меня. Короткие черные волосы казались мягкими и шелковистыми, и ее милое дружелюбие не было ни в малейшей степени навязчивым.

– Наверное, вы были здесь с того момента, когда миссис Рэнсом привезли в больницу? – спросил я.

Элайза кивнула, выдохнув еще одно облако дыма.

– Мистер Рэнсом нанял меня, как только узнал о случившемся. – Она положила руку на сумку. – А вы будете жить с ним? Я кивнул.

– Заставьте его разговориться. Он очень интересный человек, но не понимает даже половины того, что происходит у него внутри. Будет просто ужасно, если он сломается.

– Скажите мне, – попросил я. – У его жены есть шансы выкарабкаться? Как вы думаете, она выйдет из комы?

Медсестра облокотилась о стол.

– Если вы действительно его друг, вы должны быть рядом, чтобы поддержать его. – Она внимательно посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я расслышал ее слова, затем выпрямилась и решительно затушила в пепельнице окурок, давая понять, что сказала все, что хотела сказать.

– Насколько я понимаю, это и есть ответ, – сказал я, и мы оба встали.

– Кто сказал, что на все вопросы существуют ответы?

Затем она подошла ко мне – темные глаза на ее умном лице казались огромными – и положила одну руку мне на грудь. – Я не должна бы этого говорить, но, если миссис Рэнсом умрет, поройтесь как следует в его аптечке и спрячьте все транквилизаторы. И не следует давать ему пить слишком много. Он жил много лет в счастливом браке, и если потеряет его, то быстро станет тем человеком, кому сегодня сам не подал бы руки.

Она похлопала меня по груди и опустила руку, затем повернулась и вышла из комнаты отдыха, не сказав больше ни слова. Я последовал за ней в палату Эйприл Рэнсом. Джон сидел, склонившись над кроватью, и говорил слишком тихо, чтобы можно было расслышать хоть слово. Эйприл напоминала белый призрак.

Было уже начало шестого, и Том Пасмор, наверное, уже встал. Я спросил Элайзу, где найти телефон-автомат, она велела мне пройти мимо поста медсестер через весь коридор к другим лифтам. Напротив лифтов висело целых шесть автоматов, и ни у одного из них никого не было. По обе стороны были вращающиеся двери, ведущие в разные коридоры. Красные, синие и зеленые стрелки на стенах указывали путь в разные отделения.

Том Пасмор взял трубку после пятого или шестого звонка. Да, будет просто замечательно, если мы приедем в семь тридцать. Я слышал по голосу, что он немного разочарован – в тех редких случаях, когда Том принимал гостей, он предпочитал, чтобы они приходили попозже и оставались до утра. Он был немного заинтригован тем, что мы придем пешком.

– Разве Рэнсом ходит куда-нибудь пешком? Неужели он может пройти с Эли-плейс в нижнюю часть города?

– Он привез меня из аэропорта к себе домой, – сказал я.

– В своей машине или машине жены?

– Думаю, в своей. Ведь у его жены, кажется, «мерседес».

– Он припаркован возле их дома?

– Я как-то не обратил внимания. А что?

Том рассмеялся.

– У него две машины, но он хочет заставить тебя идти пешком на восток города?

– Я привык ходить пешком, так что ничего страшного.

– Что ж, когда на рассвете вы постучитесь в мою дверь, вас будут ждать холодные полотенца и холодный лимонад. А пока постарайся выяснить, что случилось с машиной его жены.

Я сказал, что попытаюсь, повесил трубку и, обернувшись, увидел рядом широкоплечего мужчину с бородой и седыми волосами, завязанными в хвост на затылке, одетого в двубортный костюм от Армани и с серьгой в одном ухе. Он улыбнулся мне, направляясь к телефону. Я улыбнулся в ответ, чувствуя себя эдаким Филипом Марлоу.

В семь часов мы с Джоном Рэнсомом вышли из больницы и пошли по Берлин-авеню. Джон шел быстро и не оглядываясь, словно он продвигался один по совершенно безлюдному пространству. Воздух вокруг можно было бы выжать, как губку, зато температура упала до восьмидесяти градусов. До заката оставалось не меньше полутора часов. Дойдя до мостовой, Рэнсом замедлил шаг. На секунду я испугался, что он шагнет прямо под машину – Джон явно не видел перед собой ничего, кроме палаты, которую только что покинул. Но вместо этого он опустил голову на грудь и закрыл лицо руками, затем опустил их и сказал скорее самому себе, чем мне:

– Ну вот, теперь ты видел ее. Что ты обо всем этом скажешь?

– По-моему, ты здорово помогаешь ей тем, что приходишь каждый день.

– Надеюсь, что это так. – Рэнсом засунул руки в карманы. Сейчас он выглядел как немного полысевший и потолстевший мальчишка из Брукс-Лоувуд, каким я знал его когда-то. – Мне кажется, она потеряла в весе за последние несколько дней. И этот огромный синяк, кажется, перестал бледнеть. Как ты думаешь, это очень плохой знак – когда синяк перестает проходить?

Я спросил его, что сказал по этому поводу доктор.

– Как всегда, ничего, – ответил Джон.

– Элайза Морган сделает для Эйприл все возможное, – сказал я. – Ты по крайней мере знаешь, что она в надежных руках.

Джон посмотрел на меня в упор.

– Разве ты не знаешь, что она постоянно ищет повод улизнуть в комнату для отдыха выкурить сигаретку-другую. Мне кажется, что медсестры не должны курить. И Эйприл ни за что нельзя оставлять одну.