Я молча ворошила веткой тлеющие угольки. Уютно, хвоей пахнет и свежестью ночи. Казалось, шуршание моих мыслей слышно во всех, даже самых отдалённых, концах тайги.

— Был ещё верховный анимат, — спустя долгие мгновения проговаривает Шустая.

— Сая?

— Она. Гладкая, юркая змейка, — моя собеседница устало вытирает руками лицо, будто скидывая себя бремя так долго терзавших тайн. — Она была убеждена, что рыси нельзя любить. Тогда та, что предназначена миру, растратит себя только на одного, нужного ей, человека. И, согласись, сейчас так и происходит.

Взгляд Шустай становится другим, я уже не замечаю усталости и обречённого согласия, нееет! Теперь на меня смотрят холодным, оценивающим взглядом. Такой же был и у Саи перед тем, как она шибанула меня по голове…

— Я не могу поверить, что всё это время была всего лишь игрушкой в руках Нибиру. Это не логично! Мне кажется, Иван много на себя взял, не имея понятия о том, что на самом деле происходит. Ведь, вспомни, печать неоднократно пытались вернуть на место. Хотя бы твой отец.

— Вот именно! — тут я согласилась. — Но почему не сработало, а отец стал вообще инвалидом? Может быть, это надо было сделать мне?

На шорох лёгких приближающихся шагов мы отреагировали одновременно. В это время года тайга особенно тёмная, и обычным людям вряд ли удалось бы услышать и увидеть то существо, что крадучись приближалось к нам.

— Ты посмотри, кто к нам в гости пришёл, — мягко рассмеялась Шустая, оглаживая серебристую шерсть огромного волка. — Ну, от кого приветик принёс?

А меня окатило такой волной чужого иррационального страха, что я непроизвольно стала превращаться…

— О, боги, Индиана, что с тобой? Ты что творишь?! — Шустая не на шутку испугалась. Оттолкнула волка, что аккуратно улёгся у костра, пассивно наблюдая за моей трансформацией в зверя. — Инди! Прекрати! Ивааан!

Моё сознание меркло, тело становилось непослушным, производя действия, на которые мой мозг не давал команды! Я теряла контроль. И это чертовски неприятно, учитывая, что в последний раз превращение оставляло мне осознание себя! Что за нафиг происходит сейчас?!

— Ну вот, а ты орал, что я всё-таки отравила её! Приходит в себя наша принцесса, — этот голос принадлежит Шустаи и она раздражённо произносит слова для Ваньки. Ну а кто ещё мог ей предъявить такие обвинения?

— Ань, Анечка моя, кошечка… — а этот голос я вообще ни с чьим не перепутаю!

— Гыр, — глупо хихикаю от лёгких прикосновений Ваньки. И пытаюсь потрогать его лицо, однако руки мои опадают плетьми.

— Шустая, — на мгновение, Вершинин отвлёкся от меня. — Мы уходим в нашу, гм, таёжную спальню, ей нужен отдых и покой.

— А кто ей здесь, у костра, не даёт отдыха и покоя?! — тихо возмутилась Странница.

— Милая, оставь их, — мягкий голос крёстного тоже узнаваем. — Пусть лечит её своим способом. Пойдём, нам тоже не мешает отдохнуть.

Ванька меня горячими руками сгребает в одно мгновение, быстро отвечает на пожелание спокойной ночи, и резво, не медведем, а каким то джейранчиком тащит в "берлогу". Там он аккуратно устраивается с моим, ставшим беспомощным, несчастным телом, нежно баюкает, словно младенца, и приговаривает:

— Дурочка моя, ни на секунду нельзя оставить.

— А что было-то? — прохрипела я первые слова после странного оборота.

— А не важно! Больше ничего не будет, — безапелляционно отвечает любииимый мой роднооой.

— Чой-то? Рассказывай, давай, а не то вернусь к костру и повторю всё на бис, глядишь, во второй раз запомню. Кстати, а где волчок?

— Ушёл, как только ты начала приходить в себя.

Пока Шустая вызывает у меня больше доверия, чем печальный барс-Ариф. Девочкам и в самом деле надо поговорить, уж очень Аньке нужны были кое-какие ответики. Я рад, что ухожу именно с бородатым персом, от хрупкой Шустаи моя рысь точно сможет легко отцарапаться.

— Всё-таки ты добился своего, — хмыкает Ариф, как только мы оказываемся вне близости наших дам.

— Ты о чём? — лениво переспрашиваю, хотя чётко понимаю, он помнит мои подростковые заверения, что Аня — моя девушка.

— Индиана растворена в тебе. В последний раз я видел её такой счастливой в день нашей встречи после путешествия Москалёвых по Европе.

Вот сука! Пытается рассказать мне, какой он значимый для неё человек, как долго он знаком с Анькиной семьёй. Мне, впрочем, всё равно. Он — мужик. Большой, сильный, наверное, красавчик, брутальный… короче, не нравится он мне.

— Шустая просила меня поговорить с тобой о возможности пересмотра отношения к вопросу о смертях Инди, но ну его нафиг! Ты всё очень доступно объяснил.

— Вон там охрененно жирные глухари сидят, не желаешь половить? — опять тревожно! А вдруг, пока мы с этим снежным хером ходим, блондинка грохнет Аньку?!

— Не беспокойся ты так, я принимал роды матери Инди, крестил девочку. И в самую последнюю очередь позволю кому-нибудь обидеть её.

— В последнюю очередь?! Может, вообще не надо рассматривать её в качестве жертвы?

— ТО есть других можно, а Инди — нет? — глухо переспросил меня барс, у него в руках уже неживые глухари, ловкий подлец.

Стояла себе дерево, никого не трогало, пока мой кулак не врезался в сочную сердцевину. За что я убивал сосну?..

— Наверное, нельзя, — ещё пару раз, и дерево валится. — Но мне плевать.

Разворачиваюсь к холёному другу блондинки и заряжаю ему промеж чёрных глаз. Потому что заебал со своими полунамёками! К его чести, он встретил удар достойно, ни одного всхлипа или неуверенности, откинулась голова, но быстро сгруппировалось тело.

— Щщщщенок безмозглый! Что ж ты, тварь, во всех людях врагов видишь?! — зашипел Ариф, плавно превращаясь в охрененно красивое животное, с пятнышками и шикарной серебристостью.

Не знаю, что происходило со мной, сосну-то я поломал, а куда падать она будет — ХЗ, так сказать. Вот и начала падать… на нас.

— Етиииить, в сторону, придурок! — заорал я, бросаясь на крёстного своей возлюбленной.

Огромное дерево шарахнуло по нам нормально так, с оттяжечкой! В первую очередь свой хребет ощутил. Ничо, двигается и гнётся. Потом глянул на прижатого моей тушей барса. Он, сука ещё раз, натурально мявкнул!

— Мяррр, — осматривается и концентрирует свой взор на мне. — А что происходит?

— Очнись, принцесса, пора спасать мир!

Щерится, оглядывается, с рук моих быстро соскальзывает. И прям весь из себя хищник всея тайги зыркает отблесками своих кошачьих глаз.

— Иван, блядь, — акцент выдаёт его, невозможно матерно ругаться на русском, не будучи русским. — Я же сказал, что я друг Инди.

— Ну и ладно, что друг, я так вообще — муж.

— Уже?

— Так ты ж сам знаешь, да и твоя кудлатая сказала про то, что нас тайга поженила.

Он опускает очи долу, не ожидал, наверное, моего изумления по поводу его "непросвещения".

— Да что ж, ты, сучок, меня во вселенское зло записал?! — орёт дурниной бархатный.

— Не знаю, — тоже честно отвечаю, потому что невозможно бесит его красивая шкура! — Ты слишком близко к ней!

Барсюня сначала смотрит на меня ошарашено, а затем я ловлю его тихий вздох (облегчения?!).

— Нуууу, ты и дурак! Ревновать к Инди меня вздумал?! Я похож на педофила, по-твоему?! Она же как дочь мне, придурок.

— А чего тогда зыришь на неё, словно на кусок пирога?!

— Точно, больной. Ты ещё к Шустае её приревнуй.

— Она — женщина!

— А я крёстный, помнишь? Я уже говорил, что роды принимал у её матери!

— А выглядишь как…

В этот момент раздался дикий женский вопль… Шустая, не к ночи помянута, звала меня!

Ариф кинулся сквозь заросли, гибко и удало раскидывая все препятствия, я нёсся следом. На опушку, где разместился импровизированный лагерь, мы влетели практически одновременно.

Зрелище разверзлось не для слабонервных: у костра возлежал огромный волчара, лишь слегка покосившийся на нас, рядом с ним верещала вскочившая Шустая. И чего она руками машет, комаров сейчас нет. А вот дальше… я, ничего не осознавая, шагнул вперёд.